Название: Плотина
Автор: Я
Пейринг: Хаус/Уилсон
Рейтинг: PG
Права не мои.
От автора: прошу быть снисходительными к моему незнанию медицины и литературным погрешностям. Это выход моей любви к пейрингу и желанию создать обстоятельства, которые могли бы его обосновать.



-----------------
- Доктор Хаус, так вы уже поняли, что со мной? – молоденький пациент – почти мальчик – с любопытством и совсем не целомудренным интересом в глазах оглядывал прислонившегося к стене мужчину, встречая его нарочито диковатый, не менее любопытный взгляд.
- Мы дадим тебе антибиотики широкого спектра, - ответила за начальника 13, устанавливая капельницу, - если мы не ошиблись насчёт инфекции, ты скоро почувствуешь улучшение.
- Улучшение это хорошо… - неторопливо согласился пациент, вдохновенно глядя перед собой, - но сейчас я вижу в людях красоту, вижу их энергию, и это так прекрасно! Мне не хочется улучшения, – он блаженствующе вздохнул, розовея бледным и осунувшимся, но всё ещё смазливым лицом, – ради этого стоит потерпеть немного. Люди стали прекрасны, и мир…
- Просто твои яйца слетели с катушек. – Кратко перевёл Хаус.
- Не нужно так, - слабо улыбнулся пациент, - вы тоже прекрасны.
- Можешь клеиться к 13, - предложил он, поспешно покидая кабинет, - посмотри, она уже ревнует.
Поведение мальчика, пусть оно и объяснялось болезнью, странно настораживало – и в то же время притягивало своей необычностью. Если рассматривать лиц действительно мужского пола, ещё ни один из них не проявлял к Хаусу столь явного и недвусмысленного интереса – по крайней мере, сам он был в этом уверен. Это определённо могло вызывать опасения, а всё, что их вызывает, неминуемо влечёт к себе. К тому же, дело обещало быть интересным ещё некоторое время, а формановская инфекция пусть и подходила по всем параметрам, не внушала ему уверенности.
Впрочем, прежде ему следовало выполнить норму каждодневных упражнений и помозолить глаза Уилсону. Совершенно бесцельно наведываясь к нему в кабинет снова и снова, Хаус ни разу не задумался о том, что помимо еды, воды и викодина у него есть ещё одна жизненная необходимость.
- Значит, ты не уверен, что это инфекция?
- Угу. Он раздаёт комплименты, как рождественское печенье в сочельник! Любопытно, наверно, когда встаёт на каждого встречного. Хорошая инфекция. Я бы переболел вместо ветрянки.
- Но если ты сейчас здесь, а не там, где любопытно…
Хаус нахмурился, не отвечая, а Уилсон рассмеялся, осенённый догадкой.
- Видимо, печенья тебе досталось больше других?

Пациент, имя которого Хаус прекрасно помнил, но свято верил, что вовсе его не знает, полулежал на кровати, широко и готовно улыбаясь вошедшему доктору.
- Вам кто-нибудь говорил, что вы привлекательны, а ваша трость прибавляет вам очарования?
Хаус остановился на секунду, тут же доверительно кивая.
- Доктор Чейз постоянно твердит, но до этого момента я ему не верил. Лекарства не действуют, у тебя не инфекция.
- Значит, вы до сих пор не знаете, отчего это со мной?
- Бинго.
- Я доволен, - мальчик обезоруживающе взглянул на пропитанное скептицизмом угрюмое лицо Хауса, - тем, что останусь с вами ещё. И останусь таким хотя бы пока.
- Даже если придётся терпеть боль?
- Боль ничто. – Мальчик убеждённо покачал головой, а голубые глаза доктора помрачнели ещё больше. Через несколько секунд он проговорил изменившимся голосом:
- Ошибаешься. Боль – это всё.
Час проходил за часом, а диагноза всё не было. Хаус бродил из угла в угол, сосредоточенно хмурясь и отчаянно собирая мысли и волю. Он чувствовал, как непонятный симптом его пациента отравляет его самого, и, тем не менее, всё чаще заглядывал в палату, чтобы поговорить. Что-то давно устоявшееся и сросшееся с ним, что-то глубоко внутри начинало ворочаться в присутствии этого мальчишки, абсолютно и незамутнённо счастливого, несмотря на боли, которые для другого были бы мучительны.
Уилсон смотрел на него настороженно.
- Этот мальчик так серьёзно увлёкся тобой, что теперь ты не можешь думать?
- Я не могу думать, потому что сам увлёкся им.
Он неопределённо мотнул головой, отстранённо озабоченное выражение его лица свидетельствовало, что сейчас он глубоко в себе. Уилсон не в первый раз предоставлял свой диванчик для молчаливого размышления, однако сейчас его чувствительная к чужим настроениям интуиция взвыла предупреждающей сиреной.
- Хаус, сосредоточься на его болезни.
- Я сосредоточен.
- Ты думаешь, как болезнь заставляет получать удовольствие от самой себя? Или о том, что есть что-то сильнее, чем физическая боль…
- Думаешь, и вправду есть?
Уилсон только вздохнул и зашевелился в кресле, переводя взгляд на полированную столешницу. Ответ на этот вопрос, подумал он, может дать только тот, кто физическую боль постоянно испытывает на себе.

Когда Хаус в очередной раз заглянул в палату, его пациент беззаботно флиртовал с Катнером, рассыпая сахарные комплименты его мужественному телу. Вдруг отчего-то смутившись, молодой врач улыбнулся ему и поспешно вышел, мельком сообщив начальнику, что результаты новых анализов ещё не готовы.
- Доктор Хаус, можно спросить? Как называть вас по имени?
Хаус нахмурился.
- Не поминай его всуе, детка.
- Вы пришли ещё поговорить со мной? Вы не можете понять, отчего нравитесь мне больше, чем другие. – Он всё так же улыбался. – Вы не многим здесь нравитесь, я это заметил.
- И тебя это удивляет?
- Я их не понимаю. Они не видят вашего очарования.
Хаус разглядывал его так, словно перед ним сидел детёныш снежного человека. Большие глаза на исхудалом лице смотрели в ответ с лихорадочным оживлением, губы приоткрылись, словно он решал что-то.
- Подойдите ближе, Доктор Хаус…
Он насторожился, но всё же стукнул тростью об пол, делая пару шагов к кровати. И тут случилось то, чего даже он не предвидел: неожиданно тонкая мальчишеская рука слабым, но уверенным жестом схватила его за небрежно расстёгнутый воротник, рывком заставляя наклониться, и сухие губы вплотную прижались к его губам. Хаус отпрянул почти сразу, но и этих мгновений оказалось достаточно, чтобы повлечь последствия. За спиной раздался вскрик возмущения и торопливые шаги.
- Хаус! Что ты, мать твою, делаешь?!
Обернуться он не успел: прежде твёрдая рука Уилсона схватила его за плечо, открывая доступ к лицу для второй, сжатой в дрожащий от напряжения кулак. Удар обрушился так же неожиданно, как и поцелуй, выбивая искры в глазах. Мелькнуло искажённое гневом лицо лучшего друга, послышался вскрик «прекратите!» и звонкий шлепок. Затем наступила тишина.
Спустя несколько секунд зрение Хауса прояснилось, выхватывая из тумана ошеломлённого мальчика и не менее ошеломлённого Уилсона, неподвижно смотревших друг на друга. А в следующее мгновение послышался долгий писк, возвещавший об остановке сердца.

- Что там произошло?
Хаус сидел против Уилсона за столиком кафетерия, прижимая ложечку к разбитой скуле.
- Он схватил меня за руку, чтобы… защитить тебя. И я его ударил.
Голос Уилсона звучал негромко и растерянно, а к концу фразы почти совсем стих. Он, похоже, был в замешательстве.
- Хаус, ты думаешь, это я спровоцировал фибрилляцию?
- Кто знает. Пока он не очухается, мне интересно другое. Зачем ты меня ударил?
- А зачем ты его целовал?! – Уилсон вскинулся, неожиданно повышая голос, но тут же снова притих. – Прости.
Хаус глядел на него в крайнем изумлении, но постепенно взгляд его сужался, наполняясь заинтересованностью. А Уилсон торопливо забормотал себе под нос, нервно потирая переносицу:
- Мне нужно поговорить с его родителями и извиниться. Если это была моя вина, они должны…
- Его родители и близко не подходят, малыш смущает их в таком состоянии. – Нетерпеливо перебил его Хаус. – Не увиливай от ответа!
- Нет никакого ответа, Хаус. Это был порыв!
- Порывы не набрасываются просто так, должна быть причина. Ну!
Уилсон молча поднялся, не глядя на него. Разворачиваясь, он бросил через плечо:
- Я правда не знаю! Лучше успокойся.
Однако Хаус не внял совету, и последовавшие за этим разговором часы прошли в непрерывной игре под названием «поймай Уилсона», игре без правил и ограничений. В ход пускались самые грязные приёмы, тем не менее, отражаемые приёмами не менее грязными. И, несмотря на то, что оба были уверены в серьёзности желаемого Хаусом объяснения, каждый из них точно знал, что второму весело. И Уилсон с азартом поддерживал опасную для него, как он считал, забаву.
И вот он попался.
- Думал, что я ни за что не стану искать тебя в самом очевидном месте, Уилсон? – Лохматая небритая голова, задорно щурясь, заглянула в дверь кабинета. – А я вот подумал, что именно так ты и подумаешь.
- Откуда у тебя ключ? – Уилсон тяжело вздохнул, вновь хватаясь за переносицу. – Я определённо его тебе не давал.
- У меня ключ? – Он с удивлением посмотрел на блестящий кусочек металла в своей руке и ловко закинул его в нагрудный карман. - О чём ты!
- Хаус. Немедленно убирайся из моего кабинета!
Но в ответ он лишь слегка улыбнулся и, не обращая внимания на угрожающие нотки в голосе, прошёл к столу. Уилсон стоял у окна. Под его непонимающие взгляды Хаус ухватил за спинку его кресло, быстро оттащил к двери и, тут же устроившись в нем, торжествующе приподнял брови.
- М?
- Убирайся!
Проигнорировав глупое требование, он откинул голову на спинку кресла и уставился в потолок, помахивая тростью.
- Наш любвеобильный поправится. Скоро снова научится ненавидеть и чувствовать здоровое отвращение.
- Поздравляю.
- Это твоя заслуга! – Хаус весело взглянул на него, не поворачивая головы. – После твоего драматического выступления ему сделали МРТ, нашли крошку-опухоль. Мои идиоты не заметили её, пока она не подросла.
- Чему ты радуешься? Ты не разгадал дело.
Уилсон хмурился, с напряжённым ожиданием поглядывая на друга. Упомянутая выше интуиция снова посылала ему тревожные сигналы, и он старательно готовился к чему-то худшему.
- Уилсон, ну скажи!
На него устремился детски-капризный взгляд, странно, но уже привычно контрастировавший с усталостью и скептицизмом, прорезавшими черты хаусовского лица.
- Что сказать?
Уилсон снова потёр переносицу, а Хаус приподнялся в кресле, всё сильнее загораясь любопытством во взгляде.
- На мои развлечения ты никогда не реагировал, а сейчас взорвался, как шарик, севший на иголку. Значит, у тебя проблема. С мужиками, Уилсон? Зачем ты меня ударил?
- Это ребёнок! – Он прижал ко лбу вспотевшую ладонь, зачем-то поворачиваясь вокруг своей оси. - А ты!.. Он мальчик, Хаус! Это не твоя шестнадцатилетняя фанатка, это МАЛЬЧИК! А ты его!..
- Да не я его!
Они разом умолкли, бессмысленно глядя друг на друга. По лицу Уилсона, по его взмокшему лбу и неспокойным движениям пальцев, теребивших безупречно выглаженный галстук, было видно, что он судорожно ищет решение.
Когда секунды молчания затянулись достаточно, чтобы можно было ещё раз потребовать прервать его, в кармане Хауса раздался гудок пейджера, в тишине показавшийся слишком резким.
- Ему хуже.
- Возможно, опухоль была вторичной. – Предположил Уилсон, мгновенно переключаясь со своей проблемы на проблему пациента.
- И пока они рассмотрят его с высоты птичьего полёта, ты можешь закончить свой рассказ. Только поторопись! Пациенты не любят ждать!
Уилсон пристально взглянул на него, оценивая в его моментном настроении уровень нахальства, упрямства, любопытства и уверенности в блестящей победе. Уровни зашкаливали.
- Ты ведь не уйдёшь, даже если я попытаюсь применить силу.
- Как, ты применишь силу?! – Хаус жестом демонстрации взмахнул тростью как свидетельством своей неприкосновенности, однако получилось у него весьма угрожающе. – Я не узнаю тебя!
Ответить больше было нечего, по крайней мере, нельзя было сказать ничего, что потенциально возымело бы хоть какой-то эффект. Уилсон приблизился, решительно сдвинув брови для пущей внушительности, и попытался оттолкнуть кресло вместе с Хаусом. Завязалась бесшумная и ожесточённая борьба, в итоге которой Уилсон, помятый и встрёпанный, был позорно оттеснён от заветного пути к спасению.
- Зачем тебе копаться в моей жизни! Да если бы… да я бы сам рассказал!
На лице Уилсона было написано отчаяние, на лице Хауса – торжество и азарт. Оба задыхались после своей мальчишеской потасовки и оба были втайне ею довольны, и оба совершенно забыли о необходимости привести себя в порядок.
- Просто оставь это, Хаус, так будет лучше! Поверь мне!
Однако столь яростное желание сохранить тайну лишь подливало масла в огонь, раззадоривая любопытство, и если бы паника не туманила голову Уилсона, он бы непременно взял это в расчёт. Мысленно он не раз сравнивал Хауса с охотничьим щенком, которого нисколько не заботят подстерегающие его опасности, пока он всеми доступными ему способами исследует чью-то норку.
- Просто сядь и расскажи мне.
Хаус пожал плечами, всем своим видом констатируя, что этот выход сейчас единственно возможный, и ничем он больше помочь не может, кроме дружеского совета.
- Колись уже, Уилсон.
Послышалось шуршание и тяжёлый вздох: он устало опустился на диванчик напротив Хауса. В драке они не заметили, как небо снаружи заволокло непогодой, в кабинете потемнело, и по стеклу забили дробные капли.
Уилсон ещё раз вздохнул и, помолчал с минуту, медленно проговорил.
- Я никому не рассказывал.
- Даже Эмбер?
- Эмбер знала. - Он взглянул укоризненно. – Не перебивай, пожалуйста. Да, у меня проблема с мужчинами, хотя я не вспоминал об этом много лет до сегодняшнего дня. Это было ещё в колледже… я встречался с парнем. Я был совсем молод, Хаус, и глуп. Я привязался к нему. Сначала мы были друзьями, и да, я понимаю твой взгляд. Он казался мне несчастным и одиноким, он был… немного странным, нет, скорее его мысли были нестандартны. А ты знаешь, как подростки умеют отвергать нестандартных людей.
Хаус кивнул, послушно не мешая говорить.
- Мы были вместе несколько месяцев, и это даже перестало казаться мне странным, а потом он вдруг встретил девушку. И это, по сути, было нормально: то, что он бросил меня, и то, что это прекратило между нами всякие другие отношения. В наше последнее свидание он просто похлопал меня по плечу и сказал «спасибо, что был со мной, чувак». Тогда я бросил кружок сальсы, мы там познакомились.
Уилсон замолчал, подавленно хмурясь на свои руки, и Хаус тут же подал голос.
- И после этого ты решил, что мужчины ненадёжны.
- Нет. После этого я попробовал ещё несколько раз, и каждый из них доказывал мне, что мы легкомысленные ублюдки.
Они помолчали ещё немного, и Уилсон поднялся, складывая руки на груди. Хаус в это мгновение подумал, что его друг очень мило принял вид обиженного и потрёпанного цыплёнка, подающего в суд на гуся, пытаясь сохранить остатки достоинства.
- Теперь ты выпустишь меня, Хаус?
- Пожалуй.
Кресло нехотя отъехало в сторону, открывая выход.
- Постой. Я ведь не похож на твоего нестандартного?
Уилсон слабо усмехнулся, обернувшись на пороге.
- Не похож.
Хаус молча кивнул в ответ, провожая его взглядом, а потом терпеливо выждал с минуту, пока хозяин кабинета вернётся и выпроводит его за дверь.
В течение следующего дня Уилсон старательно избегал ситуаций, которые бы заставили его остаться с Хаусом наедине, одновременно с виртуозной ловкостью подкидывая ему ситуации, не позволявшие остаться наедине с пациентом. Хаус только улыбался его уловкам, отбивая их нечеловеческим упорством в желании оставаться как можно ближе к больному мальчику.
А мальчику между тем становилось и в самом деле хуже. МРТ не выявило никаких признаков опухоли в других частях организма, а дифдиагнозы, к слову, проводившиеся у самой двери палаты, дабы не Хаусу не приходилось отходить от такого замечательного средства подразнить Уилсона, ни к чему не приводили. Час проходил за часом, а его всё не осеняло.
Доброкачественная менингиома, вызвавшая странные неврологические симптомы, не могла вызвать ничего кроме них. От операции пациент отказался, мотивируя это следующим образом:
- Если опухоль в моей голове не страшна, я хочу её оставить. Не отговаривайте меня, доктор Хаус. Она делает мир лучше.
- Микробы под микроскопом не станут менее отвратительными, если вставить в него розовое стёклышко.
- Говорите что хотите, я так хочу. Вы даже не представляете, какое удовольствие сейчас смотреть на вас! Мне нравится видеть лучшую правду вместо худшей. Я впервые в жизни счастлив!
Хаус, уже научившийся пропускать рождественское печенье мимо ушей, задумчиво смотрел на него.
- Тебе придётся всю жизнь пить лекарства, предотвращающие рост опухоли. Это не…
- Это мелочи, доктор Хаус.
Спорить было бы бессмысленно. Таким образом, вопрос по-прежнему оставался открытым – и знакомое чувство, будто он из-под самого носа упустил что-то важное, что-то, что является единственной ступенькой к разгадке, заставляло голову привычно кипеть от напряжения.
- К чёрту дифдиагнозы, если вы не можете выдать ни одной свежей идеи! – злился он, расхаживая из стороны в сторону и поглядывая в палату сквозь щёлки жалюзи. На этот раз видна была его заинтересованность в выздоровлении пациента, несмотря на извечное старание продемонстрировать полное отсутствие человеческого фактора в его мотивах.
Уилсон наблюдал за его нервозной походкой, скрываясь за ближайшим поворотом коридора, с тайным для самого себя ревностным недовольством отслеживая каждый его обеспокоенный взгляд сквозь стекло. На несколько секунд безрадостные мысли поглотили его внимание, а когда он очнулся, Хаус уже стоял перед ним. В лице его недавний задор сменился раздражением.
- Если хочешь проследить, что б я больше не целовался с пациентом, я разрешаю тебе торчать в палате! И без меня, меня достало его вечно счастли…
Уилсон уже был настроен на длительную вспышку гнева в свой адрес, но речь внезапно оборвалась. Губы Хауса так и не закрылись, глаза остановились, широко распахнувшись, – создавая прекрасно знакомое выражение лица.
- Осенило? Ну беги, поучай.
Полчаса спустя, после короткого и плодотворного разговора с родителями мальчика, диагностическая команда вместе с Уилсоном стояла в палате, выслушивая вдохновенное объяснение маэстро.
- Ты идиот! И не только ты! Кто делал тест на токсины?
- Я. – Лицо Тауба неприятно насторожилось.
- Ты тоже идиот!
Присутствующие переглянулись. Тауб, принимая уверенный вид квалифицированного врача, возразил:
- Я не провалил тест.
- Ты провалил тест! Он не всегда был счастливым придурком, он стал счастливым придурком когда попал сюда и вышел из комы. – Хаус повернулся к пациенту, слушавшему с напряжённым вниманием. – Ты идиот, потому что ничего не говорил, а он – потому что запорол элементарный тест на токсины, который позволил бы сразу по поступлении диагностировать попытку самоубийства!
Послышался тихий возмущённый возглас и голос матери пациента:
- Наш ребёнок не пытался себя убить!
- Он, по-видимому, - продолжал Хаус, без труда её игнорируя, - расстался со своей девушкой, которая, кстати, ни разу его не навестила…
- Я же говорила, что она в лагере!
- …и, не найдя другого способа с этим справиться, обкололся вашим лекарством. - Он повернулся к отцу, бледному и даже слегка напуганному. – Всё время, пока ваш сын в больнице, вы не спали даже на диванчиках в коридоре. У вас бессонница, и мне не нужно осматривать ваш дом, чтобы сказать, где лежат ампулы геминеврина или диазепама. Когда его привезли, у него был передоз. Препарат стимулировал рост опухоли, и пока мы ничего не делали, в его черепе поднималось давление, а почки уже начинали отказывать. Проснулся он счастливым, беззаботным и больным. – Хаус глубоко вздохнул и направился к выходу, команда расступилась перед ним. – Повторите тест и начинайте диализ. Тауб, ты наказан на неделю.
Чуть позже, оставив команду заниматься лечением, а родителей – пытаться справиться с происшедшим, он, торопливо перестукивая тростью, нагнал Уилсона в коридоре, тут же останавливая за плечо.
- Уилсон.
- Хаус?
- Знаешь, мой пациент поправится.
- Надо же. Мои поздравления.
Нехотя он отпустил Уилсона, и дальше они пошли рядом, хотя тот намеренно ускорил шаги, пытаясь оторваться.
- Нужно отметить!
- Без меня, Хаус, я думал, что ты проявишь хоть немного…
- Да ладно тебе.
- Что? – Уилсон остановился перед дверью своего кабинета, загораживая собой вход и демонстрируя, что разговор закончится быстро и прямо здесь. – Сначала ты в очередной раз залезаешь мне в душу и копаешься там без зазрения совести, а потом говоришь «ладно»?!
- Больше об этом не расспрашиваю. Договорились?
Уилсон прищурился на него, призывая свою проницательность. Многолетний опыт рационально подсказывал, что подобные утверждения просто не могут иметь под собой именно то, что кажется на первый взгляд, когда они произнесены Грегори Хаусом, - но его мимика дополняла сказанное непривычным выражением озабоченности, крайнего недовольства собой и ситуацией и даже следы некоторой внутренней борьбы. Хаус не смотрел ему в глаза, и Уилсону на мгновение искренне показалось, что он, опустив голову, терпеливо ожидает ответа на высказанные в несколько нестандартной форме извинения.
- Хорошо, – сдался он, – если хочешь, зайдём куда-нибудь вечером. Но в это ты больше носа не сунешь.
Хаус кивнул, но, стоило ему развернуться, как Уилсон почувствовал острое сожаление о своей доверчивости: ему почудилась короткая тень ухмылки и самодовольства. И во что же после стольких лет дружбы он склонен был верить – в раскаяние или новый виток ребяческой аферы?
Однако вечером, вопреки намерениям Уилсона вежливо извиниться и ускользнуть от выполнения обещания, Хаус ловко и явно продуманно завладел его машиной, и, нехотя забираясь на пассажирское место, Уилсон понял, что эти его намеренья были слишком предсказуемы.
Впрочем, Хаус успешно аннулировал и вторую часть его обещания «зайдём куда-нибудь»: Уилсон очень скоро узнал за окнами дорогу к его дому.
- Хаус, мне не до твоих розыгрышей! Поступи наконец честно, остановись и отдай мне машину!
- Как, оставишь меня на полдороге? Бесчеловечный!
- Останови, я сказал!
Машина мягко встала у обочины, но прежде чем Уилсон успел распахнуть дверь, в ней тихонько щёлкнули замки.
- Открой.
- Тебя я тоже не оставлю, ты ведь не считаешь меня настолько же бесчеловечным!
Привычная ирония на этот раз взбесила Уилсона, однако всплеск его ярости также был успешно предупреждён. Хаус взял его запястье и, в одно мгновение обретя серьёзность, чётко проговорил:
- Если ты не доверяешь лучшему другу, кому ты будешь доверять?
Уилсон нахмурился. Без сомнения, слова были справедливы, но интуиция отчаянно сопротивлялась, не давая в них поверить. Хаус не выпускал его руку, и он медленно кивнул в ответ.
- Хорошо. Всё как раньше.
Всё и вправду оказалось таким, как всегда, что почти совсем усыпило подозрения: уютный бардак вокруг потёртого дивана, впустую горящий экран телевизора, тишина и алкоголь. Через пару часов Уилсон, завернувшись в клетчатый плед и удобно подобрав под себя ноги, с увлечением рассказывал о жизненности философии в переводах Пастернака; Хаус, устроившись на другом конце дивана, подпирая рукой щёку, молча слушал его, глядя со странной смесью живого возбуждения и умиротворённости.
Но, несмотря на видимое отсутствие чего-либо, что могло бы насторожить Уилсона, ему вдруг сделалось не по себе: ему показалось, что он может быть куда пьянее, чем ему кажется. Его язык медленно выходил из-под контроля, и скоро он с не меньшим пылом излагал интереснейшие на его взгляд детали своей вчерашней истории. Только совершенно неизменное выражение на лице друга мешало ему поднять тревогу.
- Твои откровения, - заметил наконец Хаус, - следует публиковать и продавать в порномаркетах. Ты б разбогател!
Уилсон резко умолк, и тут же в голову ему ударило более-менее чёткое осознание ситуации. Как и ожидалось, он всполошился не на шутку, и атмосфера тихой домашней идиллии была мгновенно разрушена.
- Боже мой! Я всё это тебе говорил?!
- Было очень познавательно. Признаться, я не знал такого.
- Ты меня напоил!
- Совсем чуть-чуть.
- Господи, какого чёрта я решил, что тебе можно верить! – Язык его заплетался, более скорая и эмоциональная речь была ему уже не по силам. – Что ты подмешал?!
- Почти ничего.
Ещё несколько секунд он раздумывал, прижав ладони к лицу и чувствуя, как под кожей приливает кровь. Постепенно у него созрел следующий вопрос.
- Зачем?
Хаус пожал плечом и через некоторое время нечётко произнёс:
- А зачем ты мне всё время врёшь?
Если бы Уилсон был ещё в достаточной мере способен оценивать ситуацию, он бы с лёгкостью заметил, что Хаус не только напоил его, но и себе позволил порядком опьянеть. Но единственным, что поглощало сейчас все его существо, было предчувствие. Вместо того, чтобы понимать происходящее, а значит, иметь возможность рационально его контролировать, он его только чувствовал; чувствовал, что за все годы дружбы между ним и Хаусом ещё не было настолько грозовой атмосферы. В нём назревала паника. И, тем не менее, последовавшие слова застали его врасплох.
- Время от времени, - медленно проговорил Хаус, пристально глядя ему в висок, - время от времени хотеть лучшего друга совершенно нормально. Это не отклонение.
Только через минуту Уилсон отнял руки от лица – лишь когда ему показалось, что он достаточно хорошо понял сказанное.
- С ума сошёл! Хаус, что ты мелешь!
Но тот энергично мотнул головой, снова вспыхивая мутными от алкогольной дымки глазами, и, в упор щурясь на друга, заговорил почти чётко:
- Признайся, ты мне врал, потому что боишься любой перемены, Уилсон!
- Я не врал, прекрати это! У тебя и правда нет и тени человечности! Заткнись по-хорошему!
Он в паническом порыве схватил ранее выброшенную на пол подушку и швырнул в лицо собеседника, однако прервать его Уилсону не удалось.
- Ты боишься, что я стану ближе, и тогда тебе будет ещё страшнее терять меня, ты боишься, что твоя больная фантазия отдалит меня от тебя, и тогда нашей дружбе конец! – Он внезапно понизил голос и добавил с совсем иной интонацией. – Уилсон, ты ж не про парня из колледжа мне рассказывал.
- Не…
- И ты, конечно, - снова перебил его Хаус, - ужасно винишь себя и своё нездоровое воображение. Как давно?
- Не боюсь! – Резко выкрикнул Уилсон, сжимая пальцами края пледа. – И не виню! И я ухожу! Ты болен, Хаус! Болен от скуки!
Он тут же продемонстрировал своё намерение попыткой встать, но попытка эта к его изумлению и ужасу позорно провалилась. Тяжело дыша, он откинулся на мягкую спинку дивана и попросил куда более спокойно:
- Давай закончим на этом. Не хочу я тебя и никогда не хотел! Не льсти себе!
Но Хаус нахмурился с видом мальчишки, отец которого прервал их партию в бейсбол ради делового звонка, не позволив сыну выиграть у себя. С неправдоподобной для его ноги ловкостью он переместился ближе к Уилсону и с угрозой сообщил, обдавая его щёку горячими алкогольными парами:
- Я тебя сейчас поцелую, и мы посмотрим.
Он уверенным и выражено мужским жестом развернул к себе подбородок Уилсона, преодолевая сопротивление, и застыл губами у самых губ, ловя неубедительное протестующее «Хаус!». Уилсон зажмурился без движения, но через несколько мгновений молчаливой борьбы неуверенно подался навстречу – и тут же отпрянул, не найдя обещанного поцелуя. Хаус смотрел с торжествующим весельем во взгляде, как его друг мучительно вздохнул и, упершись локтями в колени, снова уронил лицо в руки.
- Ты хотел! Теперь поздно отрицать!
- Да, хотел, - глухим голосом отозвался Уилсон, - да, поздно.
Он с усилием оторвал руки от лица и прямо посмотрел в глаза, суровым укоризненным взглядом сметая самодовольную хаусовскую улыбку. Тот понял, что в этот раз перегнул палку, и сейчас произойдёт что-то, что необратимо перевернёт его устоявшуюся жизнь на рога, что-то, чего он сам упорно добился. Борясь с чужим страхом перемен, он совершенно перестал брать в расчет свой собственный.
Неужели допрыгался?
Они целовались без всякого ритма и синхронности, пока обоим хватало дыхания, неловко и нервно хватаясь за одежду, путаясь руками, притягивая и отталкивая друг друга, балансируя на грани опьяняющего желания и здравого осознания. А когда волна неожиданно схлынула, забрав с собой алкогольное затмение, ещё долго сидели рядом, согреваясь друг о друга от навалившегося холода перемены. Обоих поглощало неопределённое, но мучительное чувство вины, и слова им казались лишними.

Следующий день, как и ожидалось, прошёл для них порознь. На всякий случай Хаус принял дежурство в клинике и несколько часов провёл, машинально и отстранённо выписывая рецепты обезболивающих и ингаляторов, перевязывая царапины и ушибы и раздавая ещё более колкие, чем обычно, порции убийственной иронии. Уилсон пропустил обед, и потому его не пропустил Хаус, прекрасно знавший, что его друг не пойдёт сегодня в кафетерий, ибо так же хорошо знает, что встретит там его, ожидающего, что Уилсон туда не пойдёт. Да, элементарные мысли друг друга они читали без труда.
И сейчас они оба не знали, как вести себя дальше – забыть и оставить всё так, как было до необдуманной выходки Хауса, позволив общему неловкому воспоминанию посеять тень отчуждённости, которой, по его словам, так боялся Уилсон, или же дать отношениям плыть по течению, выходя на новый уровень.
Так прошёл ещё один день. Разговоры со счастливым менингиомным пациентом всё сильнее сбивали Хауса с толку, а Уилсон тихо скрипел зубами, зная, сколько времени он по-прежнему проводит в палате. И что-то ему подсказывало, что теперь вовсе не для того, чтобы поддразнить.
А к вечеру за дверью Уилсона раздался настойчивый стук дерева о дерево. Простояв немного в замешательстве и раздумывая, стоит ли открывать, он всё же повернул ключ.
- Уилсон, я решил.
Хаус решил за двоих, и почему-то решение это, вопреки ожиданиям, не отяготило, не обеспокоило Уилсона, предвидевшего, как ему казалось, любые возможности развязки – вплоть до самых неприятных. И всё же этой ночью им пришлось пройти через многое: через смертельную неловкость, панические вспышки неуверенности, мучительные сомнения, осознание неотвратимости и необратимости. И медленно накипающее на фоне этого ужаса вожделение.
Они отговорили не один час, один за другим выворачивая наизнанку кармашки самых сокровенных мыслей; не раз циничный хаусовский тон вызывал у Уилсона вспышки негодования, но то, что было сказано этим тоном, одновременно их гасило. Однако первые же попытки физического сближения ударили током.
- Хаус, я не насилую себя, но мне нужно напиться.
- Мы можем подождать.
- Нет, хочу сейчас.
Не меньше времени им понадобилось для медленного, осторожного и до одури волнующего прощупывания почвы. Они не говорили больше ни слова, и Уилсон с некоторым удовлетворением заметил, что давно не видел друга таким серьёзным. Внутреннее сопротивление разума и привычки, погашенное ударными дозами выпивки, постепенно гасло, лишая голоса то и дело выбивавшиеся из бессвязного потока мысли. Непослушные пальцы путались в пуговицах рубашки Уилсона, он пытался помочь им, мешая ещё больше; губы беспрестанно жались к губам, царапаясь и соскальзывая, чтобы отвратить необходимость смотреть друг другу в глаза. Дверь спальни так и осталась закрытой: оба пришли к молчаливому соглашению, что это было бы слишком.
Когда Уилсон проснулся ближе к вечеру, заботливо укрытый, с тяжёлой гудящей головой, Хауса уже не было. Тщетно он искал записку с какой-нибудь пошлой шуточкой в его стиле, и, не найдя, всполошился ещё сильней, чем по пробуждении. Воспоминания о прошедшей ночи казались расплывчатыми, совершенно абсурдными и неправдоподобными, но в то же время слишком яркими и местами слишком чёткими, чтобы можно было с уверенностью судить об их подлинности. И всё же, спал он на диване в гостиной, одежда нашлась на полу, телефон был кем-то предусмотрительно отключен, чтобы раковые пациенты не мешали своему онкологу отдыхать, а в кухне обнаружилась горка немытой посуды.
Сидеть дома и ждать было совершенно невыносимо, от идеи позвонить Хаусу он отказался почти сразу. И хотя вчерашняя неловкость снова захлестнула его, Уилсон тщательно привёл себя в порядок – рутинные процедуры неизменно его успокаивали – и отправился в больницу, рассчитывая успеть хотя бы к концу рабочего дня. Всё должно было в корне перемениться, и ему нужно было срочно предстать перед лицом этого чудовищного события, чтобы поскорее с ним справиться. Неизвестность уже вгрызалась в него изнутри, мешая оглянуться на всё спокойно и рационально. Машина едва слушалась, и, оказавшись на месте, он возблагодарил небо, что по дороге не попался ни одному копу. Чувствуя себя партизаном на территории врага (врагом в данном случае метафорически изображалась Кадди), он добрался до своего кабинета. Дверь была приоткрыта.
Настороженно нахмурив брови, Уилсон постоял возле нее с несколько секунд, пытаясь представить, что найдёт за ней, и мысленно подготовить себя к этому. А когда решился наконец открыть, на него буквально посыпалась та самая ироническая записка, которой он не нашёл дома. Помедлив ещё немного и раздражённо поджав губы, он собрал с ковра обрушившиеся ему на голову красные розы и с шумом захлопнул дверь. Ощущение, что лучший друг в очередной раз над ним издевается, быстро вернуло его мысли в более-менее привычную колею.
А спустя четверть часа дверь распахнулась снова, и в ней появилось сияющее озорством лицо Хауса. Взгляд его тут же упёрся в шикарный букет, выглядывавший из мусорной корзины.
- Ты снова утешил безнадёжную пациентку? Она явно жаркая штучка!
Голос Уилсона едва уловимо дрожал, когда он бездумно ответил невпопад, понимая, что сейчас поведением его друга до него доносится дальнейшая судьба их отношений.
- Пришёл обсудить мою жаркую пациентку?
Хаус внимательно посмотрел на него, пожал плечами и буднично спросил, не отходя от двери:
- Есть хочешь?
И улыбнулся красноречиво.