ЯРОСТЬ ВРЕМЕНИ

Все уже умерли.

Умерла донья Антония, шумливая и грубая, 
которая пекла предместью дешевый хлеб.

Умер священник Сантьяго, который любил, 
чтобы молодежь с ним здоровалась, а он 
отвечал всем одинаково: «Добрый день, Хосе! 
Добрый день, Мария!»

Умерла та молодая, белокурая Карлота, 
оставив после себя трехмесячного сынишку, 
который тоже вскоре умер, на восьмой день 
за матерью.

Умерла тетя Альбина, что любила, вышивая 
на веранде, восхвалять былые времена

и нравы 
Исидоре, честнейшей из женщин, служанке 
по роду занятий.

Умер одноглазый старик, не помню, как его 
звали, но он всегда дремал по утрам 
на солнышке, сидя у двери жестянщика, 
на углу.

Умер Райо, пес, ростом с меня, раненный 
чьей-то пулей.

Умер Лукас, мой шурин, 
о котором я вспоминаю, когда идет дождь 
и мне не о ком больше вспоминать.

Умерла в моем-револьвере моя мать, в кулаке 
моем — сестра моя, брат мой — 
в моем кровавом нутре,— трое, связанных 
родством печальней печального, 
в августе идущих чредою лет.

Умер музыкант Мендес, высокий и вечно 
пьяный, который часами наигрывал на своем 
кларнете печальные токкаты, и под их 
однообразную четкость куры нашего квартала 
засыпали еще задолго до захода солнца.

Умерла моя вечность, и я ее отпеваю.