А бывает Каина печать
вроде предварительного шрама.
Пастернак и мог существовать,
только не читая Мандельштама.


Пастернаку Сталин позвонил:
«Мы друзей иначе защищали».
Позвоночник он переломил,
выстрелил из атомной пищали.


Где найти такой последний вздох –
в личном шарме, в лошадином дышле,
чтобы не слыхать ни ах ни ох,
чтобы встали все и молча вышли…


Абсолютно идеальное чувство масштаба поступков, состояний и положений:


«Каина печать» – не штамп, не синоним «нехорошо! ой как плохо!», а указание на продолжение ветхозаветного сюжета в соразмерной ему ситуации. Среди персонажей, равных по значительности тем, изначальным, архетипическим, персонажам.


В этом разговоре двух олимпийцев Пастернак не проявил никакого малодушия, робости или подобострастия; к досаде Сталина, он вытребовал голову Мандельштама. Сверг его в Тартар.


«Атомная пищаль» – перекидывает еще один мост, завязывает еще один узел, соединяя Средние века с новой историей. От Авеля до Сталина.





Где найти такой последний вздрог,
невозможный, как в конце оргазма?
Речь идет о выборе дорог
в месиве триумфа и маразма.


Где найти такой последний вклад
(пьянице – последний рубль и доллар),
лихо, как сожженный конокрад,
жертвенно, как анонимный донор.


Не найти больше; нет выбора дорог; и последний рубль истрачен, пропит; из месива триумфа и маразма триумф выбыл, остался – маразм. Тили-тили, пошли копать картошку, друг Антошка.


30 книг Ницше – это история Европы от Авеля до Сталина.


Во времена полного забвения народов – как жива Европа в этих книгах?


Не доверяй, проверяй!


Неизвестно, где найдешь; найти можно повсюду. У Эльдара Рязанова в «Берегись автомобиля» есть такой эпизод: Деточкин продает украденную машину священнику (Банионису), лежат пачки купюр. Деточкин спрашивает: «А позвольте узнать, откуда у вас столько? Это же гигантская сумма – 10 тысяч!» Священник: «Ну, понимаете, люди приносят ему (смотрит в верх), и немного осталось». Деточкин: «И вы хотите сказать, что верите в Бога?» Священник: «Все во что-то верят: одни верят, что он есть, другие, что его нет. Пересчитывать будете?» – спрашивает он Деточкина с некоторой такой усталостью. «Буду», – твердо отвечает Деточкин.


Чрезвычайно остроумная двусмысленность в этом киноэпизоде. «Пересчитывать будете?» – это про что? Про Бога? Про деньги? Про утверждение, что он есть? Что его нет? И хорош ответ: «Буду пересчитывать».


Не стоит принимать из чужих рук, не пересчитав. Не попробовав, что почем. Не проверив на себе. Европу, которой больше нет, стоит пересчитать по новой, перечитав ее 30 книг. Пройдя самому по новой от начала и до конца.


Всё сколько-нибудь значительное и все сколько-нибудь значительные – а они наперечет – возникают в ходе этого пересчета.


Дмитрий Галковский выбрал для пересчета Розанова. Подходит ли Розанов для такого дела? Человек, вышедший на Волгу и нашедший «русский Нил»? Конечно! Сквозь Розанова, как сквозь трубу, протягивает Европу!


Владимир Сорокин пересчитывает (и переписывает) на шкале отрицательных значений, там, где не-роман, не-автор, не-язык, не-великая не-литература, не-искусство. Его опыт лучше любого другого указывает, что есть в зеркальном отражении – была – Европа, история, искусство. Тридцать книг Ницше.


Виктор Пелевин – пересчитывает архетипическую составляющую. Символы, образы, галлюцинации, сновидения и размышления.


Сам, проснувшись утром, еще не отойдя от сна, до тарелки творога с бананом и медом, до булочки с кофе, первым делом проверяю, все ли на месте – Европа, книги. Уже потом ем, отхлебываю. Закуриваю.