РОДОСЛОВНАЯ
«БЕЛЫЙ ЛЕБЕДЬ»
(Статья из газеты «Суббота» г.Рига. – о маме Михаила Задорнова)
МАМА
[266x399] Не в романах и не в кино, в обычной рижской квартире можно было с головой окунуться в события революции 17-го и первой мировой, сталинских пятилеток и Великой Отечественной. Их свидетельница и непосредственная участница, в свои без малого 90 лет помнила мельчайшие детали минувшего века. Она хранила дома фамильный герб "Белый лебедь" и целый портфель документов древнего рода, корнями уходящего в эпоху польского короля Стефана Батория. И это было самым ценным достоянием Елены Мельхиоровны, урожденной дворянки старинной семьи Покорно-Матусевичей, в замужестве -- Задорновой.
Елена, дочь Мельхиора
Страницы уходящего века -- глазами столбовой дворянки, дочери царского офицера, жены известного писателя и матери популярного сатирика
...В 9 лет ее вели на расстрел. Вместе с мамой и отцом. Стоял шальной 18-й год. Август. Жара. Шли по высохшей траве. Она думала: "Вот трава вырастет, а меня не будет..." Вся вина девочки состояла в том, что родиться ей довелось в семье царского офицера Мельхиора Иустиновича Покорно-Матусевича... И до, и после этого дня судьба подкидывала много бурных событий. Впрочем, обо всем по порядку...
1914-й. Детство
Маленькую Лилю воспитывали, как принято в дворянских семьях: наряжали, баловали, до трех лет с ней занимались няньки, с шести лет девочку начали учить музыке. Способности к фортепиано и вокалу у нее были замечательные. Сложись жизнь иначе, она могла бы стать певицей... Но в ее 5 лет началась Первая мировая война.
- День был жаркий. Мороженщики, как всегда, возили по улицам свои тележки и громко кричали: "Мороженое! Мороженое!" Мама обычно давала мне деньги, я подбегала и покупала эти лизунчики, как мы теперь их называем...
В этот день ее маме прислали посылку с особо модным легким пальто – одежду она выписывала из Варшавы. Там же было и красивое пальто для маленькой Лили. В пять вечера, как обычно, пошли на прогулку, а поскольку стало прохладнее, надели новые пальто. Но особенно ей запомнился день потому, что вскоре мороженщики исчезли с улиц. Таким было начало первой мировой войны – глазами 5-летней девочки.
***
«Я помню это серое бабушкино пальто, которое она очень любила. Бабушка часто в немодила, как бы вспоминая последние счастливые годы перед войной и революцией. Ее даже хоронили в этом пальто...».
(Из детских воспоминаний Михаила Задорнова)
***
Батум
Отца, который закончил военное училище в Динабурге и с 1903 года был царским офицером, мобилизовали и отправили в Батум, на турецкий фронт, комендантом одной из крепостей. Лиля с мамой поехали к нему.
- Окна комнаты, которую мы снимали в Батуме, выходили на улицу, по которой проезжал с вокзала новый главнокомандующий русской армией -- великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II... Потом, сидя в фаэтоне, мы с мамой наблюдали парад, устроенный в его честь.
А после парада на бульваре был торжественный обед, и Лиле здорово досталось от мамы за то, что она макала хлеб в тарелку с борщом...
Первое, что приказал главнокомандующий, -- за сто верст от города выселить семьи офицеров. В Батум понаехали более сотни знатных девиц – сестер милосердия, у офицеров кружились головы, возникали ссоры, дуэли... Отец снял под Батумом дачу Чайковского с большим красивым фонтаном. Однажды в фонтане утонул любимый Лилин котенок. Она горько плакала, пока отец не привез ей письмо от утонувшего котенка. В своем послании пушистый страдалец объяснил девочке причину своей гибели: он плохо себя вел, гонялся за птичками, за что и был наказан. Так ненавязчиво отец успокоил дочь, а заодно преподал урок: нельзя творить зло...
Зимой Лиля ходила в детский сад, которым руководили сестры-баронессы. Один день говорили по-французски, другой по-немецки, много читали и рисовали.
"Вывести в расход!"
...На турецком фронте шли бои. Когда отец вместе с войсками отправился на взятие Трапезунда, мама с дочерью уехали обратно -- в Майкоп... В 17-м Лиля пошла в первый класс гимназии. В день, когда царь отрекся от престола, девочка, воспитанная в строгих традициях дворянского этикета, наслушавшись старшеклассниц, вернулась домой со словами: "Все. Больше никаких мне замечаний: царя нет, что хочу, то и делаю".
Пришел 18-й. Фронты разваливались. Вскоре домой вернулся отец. Наступило страшное время. Майкоп переходил из рук в руки... Накануне в городе большевики разбросали листовки. Ожидали погромов. В 8 утра всех разбудили первые залпы. Мама Лили, выглянув в окно, увидела толпы бегущих людей. Схватив маленькую дочку и не набросив даже кофточки, кинулась на улицу. Отец помчался вслед, на ходу хватая шаль -- прикрыть ей плечи.
Кто на линейках и фаэтонах, кто пешком -- люди бежали к мосту, по которому уже двигались отступавшие белогвардейцы. Гражданских не пропускали. Чтобы укрыться от свистевших вокруг пуль, спустились на самый берег. Но успели дойти лишь до мельницы -- навстречу бежали офицеры с криками: "Дальше не ходите, там красные!" – и бросались вплавь.
Заночевали в сарае на сене. Рядом бегали большие крысы. Ночь была лунная. Утром красноармейцы пришли осматривать мельницу, кто-то из жителей стоящих по соседству домов указал им, где прячется семья офицера... В этот момент Покорно-Матусевичи стояли на аллее. Увидев их, красные с шашками наголо бросились на отца. Не раздумывая ни секунды, Лилина мать обняла его и закрыла собой. Это остановило солдат.
Затем всех троих повели в полк. На расстрел. Упоенные победой и алкоголем, красноармейцы кричали: "Вывести их в расход!" Но исполнять приговор никто не взялся: все были пьяны. Повели в другой полк. И тут вмешалась судьба. Командиром полка оказался человек, в свое время вместе с Мельхиором Иустиновичем воевавший на турецком фронте. Он уважал отца Лили за то, что тот, в отличие от других офицеров, никогда не бил солдат, считая это унижением своего достоинства. Считая Покорно-Матусевича человеком исключительно благородным, командир приказал отпустить семью... Толпы Елена Мельхиоровна боялась до конца жизни.
В город возвращались по разграбленным улицам. Вокруг богатых особняков повсюду валялись карты: накануне погрома интеллигенция развлекалась преферансом и пасьянсами... В доме фабриканта Терзиева, где они снимали квартиру, шел обыск. Но никого не тронули, а дочери хозяина успели переодеться в горничных...
В одном доме с ними жила семья дворянина Саватеева, марксиста по убеждениям. При большевиках он занимал высокий пост -- председателя горисполкома. При белых Саватеев сидел в тюрьме. Когда пришли красные, его освободили. Саватеев вернулся домой. На следующий день белогвардейцы снова отбили город. Уже в пять вечера Саватеева приехали арестовывать. В ту же ночь его повесили на площади.
"Помни свою фамилию"
В марте 20-го Деникин отступил, и в Майкоп снова пришли большевики. 20 мая бывших царских офицеров вызвали на регистрацию на станцию Кавказская (теперь город Кропоткин). Прощаясь, отец обнял дочь со словами: "Маленькая, помни свою настоящую фамилию -- Покорно-Матусевич". Все уехавшие с ним офицеры были расстреляны. Отец спасся чудом. Дав денег охраннику, он попросил купить хлеба, а когда тот отошел, взял со стола свои документы и съел их вперемешку с черным хлебом. Вместо расстрела его отправили на три года в трудовые колонии типа ГУЛАГа.
- Мы жили у знакомых. Обносились страшно, мама ходила в папиных башмаках. Она хваталась за любую работу. Два года я не посещала гимназии, так как зимой не во что было обуться. Семейный сапожник Зюзюкин предложил маме подработать: из чайных полотенец грубого полотна она выкраивала заготовки для модных белых ботинок. Кое-как сводили концы с концами.
Вираж судьбы
- В 23-м году из лагерей вернулся совершенно больной отец. Каждый месяц он ходил отмечаться в ГПУ, а мама ждала его на углу. В 60 лет отец попал под чистку соваппарата, остался без работы и пошел учиться на курсы счетоводов.
После школы в 28-м году Елену приняли в Краснодарский музыкальный техникум -- сразу на второй курс. Но возможностей учиться не было -- за учебу нужно было платить. Так она не стала пианисткой. Через месяц она вышла замуж за давно влюбленного в нее молодого человека. В 30-м родился сын, назвали его Лоллий. Елена мечтала, чтобы он стал скрипачом или дипломатом...
Муж числился в Москве -- в Минтяжпроме, а работал на разных стройках: под Каширой, в Сталинграде, Севастополе, Ижевске, Краснодаре, Уфе... Вместе с ним по стране колесила семья. В Ижевске и Краснодаре Елена работала корректором в издательствах. А когда переехали в Уфу, на строительство крупного завода, ее взяли в заводскую газету. И однажды...
Однажды в редакции появился журналист из городской газеты - Николай Задорнов. Его очерк Елена раскритиковала в пух и прах. С этого и началась любовь.
- Его отец был арестован по "делу врачей" и умер в тюрьме. Это пятно всю жизнь оставалось на Николае Павловиче. Как на мне -- дворянское происхождение. Общность судеб нас очень сроднила.
Когда муж уехал на месяц в санаторий, Елена ушла из дому. Вскоре поднялся страшный скандал: как так -- журналист у инженера увел жену! Муж прислал письмо с угрозами. С этим письмом она отправилась в ЗАГС, и там без всякого суда выписали развод. А секретарь обкома, башкир, встретив Задорнова, похлопал его по плечу: "Молодец!" Тем не менее решили уехать в Москву - подальше от неприятностей.
В Москве Николай Павлович, с юности увлекавшийся театром, на актерской бирже труда встретил знакомого режиссера Вознесенского, который в 30-е годы прошел сталинские лагеря. Тот уговорил его отправиться в Комсомольск-на-Амуре, где отбывавшие срок актеры своими руками построили театр. Так Елена попала на край света.
"Я подам тебе знак..."
На Дальний Восток война пришла в понедельник -- все-таки семь часов разницы с Москвой. Началась мобилизация. 9 июля они решили зарегистрировать брак. В очереди в загс простояли с утра до пяти вечера. Проводила мужа со слезами. А ночью стук в окно -- вернулся. Комиссия завернула из-за сильной близорукости.
Всю войну Николай Павлович проработал на хабаровском радио, прошел спецкором и японский фронт. В августе 42-го родилась дочка Мила. А через месяц в оккупированном немцами Краснодаре умер отец Елены. Тогда она о смерти отца еще не знала: связи с Краснодаром не было никакой. Но маленькая дочка в этот день так сильно плакала, что она записала дату. Когда-то Мельхиор Иустинович, увлекавшийся астрологией и оккультными науками, говорил ей: "Если я умру без тебя, подам тебе знак". Так и получилось. Духовная связь отца и дочери была очень сильной.
По сей день неизвестно место, где похоронен отец: немцы не вели регистрации. Может быть, поэтому кажется, что он не уходил. А ведь и в самом деле рядом: в пожелтевших листах родословной, в письмах, на снимках -- и в памяти...
***
В последние годы жизни, - вспоминает Михаил Задорнов, - мама попросила меня найти могилу ее отца. И я специально поехал в Краснодар на гастроли. Но могилы не нашел, так как кладбище оказалось очень запущенным и никаких регистрационных записей не сохранилось. Примерно через год мама попросила заказать камень и написать на нем фамилию ее отца, чтобы у него был надгробный камень... Мы с сестрой сделали это, и мама осталась очень довольна.
Сейчас этот камень с фамилией ее отца установлен на Лесном кладбище, где похоронены мои мама и бабушка. Так они снова собрались вместе...
***
ЛАТВИЙСКОЕ ВРЕМЯ
После войны завершился и дальневосточный период жизни. Николай Павлович закончил роман "Амур-батюшка" и повез его в Москву, в Союз писателей. Отшлифовывал книгу уже в Юрмале, в Доме творчества. Очень понравилась им Латвия, хоть солнца и маловато.
Чтобы как-то прожить, Елена Мельхиоровна подрабатывала редактированием рукописей для некоего Шумана из местного издательства. За шестнадцать страниц перевода Шуман получал гонорар -- тысячу двести рублей. Сотню платил переводчику, еще сотню Елене Мельхиоровне как редактору. А тысячу оставлял себе за посредничество.
- Так вот случилось, что я редактировала всего Вилиса Лациса* и других писателей. Причем они об этом так и не узнали, потому что фамилия на книжках стояла другая. А Николай Павлович помогал латышским писателям делать переводы рукописей на русский язык.
В Латвии родился младший, Миша. Возвращаться на Дальний Восток было нельзя -- страшные морозы. Задорновым выделили пустующий домик в Юрмале. Как-то приехал в гости Бирзниек-Упит и увидел, в какой тесноте и без удобств они живут. Он обратился к Вилису Лацису. Лацис помог Задорновым получить квартиру в центре Риги...
Много событий произошло с того дня. Но это уже тема другого рассказа.
***
В 2003 году Елены Мельхиоровны не стало. До последних дней она сохраняла ясный ум, хорошую память и доброту по-настоящему интеллигентного, много знающего о жизни человека. «Только с этого момента, -- признался Михаил Задорнов, -- я понял, что мое детство закончилось».
* Вилис Лацис, Бирзниек-Упит – известные латышские писатели.
ЛИТОВСКАЯ РОДНЯ
По маминой линии у Михаила Задорнова -- дворянские корни, по отцовской – были в роду священники, учителя, доктора и крестьяне.
- Мой дед по материнской линии был царским офицером, его братья жили в Литве. Когда после революции Литва отделилась (не понимаю, почему страны Балтии не любят Ленина,ведь они благодаря ему получили независимость впервые за 200 лет), дедушка потерял все связи со своими братьями. Уже в наши дни моя сестра занялась изучением семейных корней, отправляла запросы повсюду. И однажды нам прислали из Литвы наше генеалогическое древо. Это было так интересно -- читать, рассматривать.
А потом я поехал в Литву на концерты. И на радио меня спросили полушутя: «Почему вы так часто к нам приезжаете?» Я ответил: «Потому, что я свой, здесь жили мои предки". И назвал фамилю Матушевич из Зарасая. В Зарасай наши родственники, видимо, пришли из Польши, когда строилась дорога Варшава-Петербург.
Вдруг в комнату влетает редактор и говорит, что звонит Матушевич из Зарасая и спрашивает, почему о нем говорят по радио. На следующий день я поехал к нему в гости, и увидел симпатичного человека... с профилем моей мамы. Оказалось, это мой троюродный брат.
Он показал мне семейный альбом со словами: «Вы знаете, вот этот альбом я при советской власти хранил в огороде, а сейчас я его откопал. И нашел почти всех родственников, кроме двух ветвей. Может, вы узнаете кого-нибудь?» Смотрю -- а там свадебная фотография моих дедушки с бабушкой -- та же, что и у моей мамы.
Он показал мне памятник роду Матушевичей на кладбище Зарасая.
Так я нашел родственников по маминой линии.
ПАПА
[300x266] Более чем двести лет Япония была закрытой страной. Поэтому кораблей у неё не было. Рыбакам разрешалось иметь небольшие лодки и уходить от берега лишь в пределах видимости. А любого иностранца, чья нога ступит на землю Японии без разрешения, должны были казнить.
Как случилось, что более чем восьмистам русским морякам и офицерам после кораблекрушения высочайшие власти Японии позволили в период самых жестких самурайских законов почти год прожить в прибрежных деревнях? Какие необычайные, романтические, приключенческие, шпионские, дипломатические истории завязались в результате? Эту невероятную, но достоверную историю отец описал в своей «русской Одиссее» настолько точно, что его романы были изданы даже в Японии.
Отец считал, что роль России в мировой истории принижена Западом. Ему хотелось своими романами восстановить историческую справедливость.
Большинство историков в мире сегодня уверены, что законсервированную Японию впервые «распечатала» американская «дипломатия»: военная эскадра подошла к японским берегам, навела пушки, пригрозила… Японцы с испугу пустили их на свою землю, а потом, как в голливудских фильмах, американцы очень понравились японцам своим ростом, красивой военной формой, кока-колой и «Мальборо»… О тех событиях даже написана известная опера-мелодрама «Мадам Баттерфляй».
Недавно мне довелось разговаривать с одним высокопоставленным чиновником из российского МИДа. Даже он не знал, что «открытие» Японии произошло не по воле американской пушечной дипломатии, а благодаря дружелюбию и культуре русских моряков и офицеров. Недаром в японской деревне Хэда в наше время есть музей, открытый японцами в память о тех реальных событиях, после которых впервые открылся их железный самурайский занавес. В этом музее, в центральном просторном зале выставлен первый японский быстроходный парусный корабль, который был построен на японской земле с помощью российских офицеров в тот год.
Я был в этой деревне. Одна пожилая японка с гордостью поведала мне о том, что до сих пор в их деревне порой рождаются голубоглазые японские дети.
Отцу хотелось привлечь внимание своими романами к тем забытым событиям в российской истории, о которых не любят теперь упоминать на Западе, где историки считают, что все главное в мире происходило по европейской указке.
Например, во время русско-турецкой войны, побеждая русскую армию в Крыму и на Черном море, союзные войска французов и англичан решили сделать своими колониями Камчатку и российское Приморье, отняв их у России. Африки и Индии им казалось недостаточно. Военная союзническая эскадра подошла к берегам российского Дальнего Востока. Однако горстка русских казаков с помощью крестьян-переселенцев без всяких указов из Петербурга так разгромила ненасытных колонизаторов, что европейские западные историки навсегда вычеркнули это сражение из своей летописи. А поскольку в Министерстве иностранных дел России при царях работали французы и немцы, то не упоминалось об этих дальневосточных битвах и в России.
Такая победа стала возможна не только благодаря героизму русских солдат и офицеров, но и тем географическим открытиям, которые за несколько лет до русско-турецкой войны сделал один из достойнейших российских офицеров – капитан Невельской. Он практически вывел Россию к берегам Тихого океана, уточнил неверные карты, которыми пользовались на Западе, доказал, что Сахалин – остров, а Амур не менее полноводная река, чем Амазонка!
Отец не был партийным. Он был слишком романтиком, чтобы жить в неромантическом партийном настоящем. Он жил в мечтах о нашем благородном прошлом. В его романах как на широкоформатной сцене участвуют сразу цари, офицеры, моряки, переселенцы… Казаки и декабристы… Их жены и любимые… Несмотря на явно приключенческие сюжеты романов с невероятными, порой даже романтическими ситуациями, отец оставался всегда исторически достоверным. Если бы он был юмористом, я бы посоветовал его романы печатать под рубрикой «Нарочно не придумаешь».
Сегодня, когда до сих пор не подписан мирный договор у России с Японией, а дети в японских школах, благодаря американским фильмам, думают, что даже атомные бомбы на их города сбросили русские, романы отца как никогда ко времени!
В ресторане Центрального дома литераторов в конце восьмидесятых годов – отец еще был жив – ко мне подошел маститый, я бы даже сказал матерый советский писатель и спросил, не потомок ли я того Николая Задорнова, который писал такие интересные исторические романы. Я ответил: «Да, потомок. Ведь сын – это потомок». Он удивился: «Как? Разве Николай Задорнов жил не в девятнадцатом веке?».
Я понимаю, почему так об отце думали многие советские писатели. Он никогда не принимал участие в борьбе между писательскими группировками, не подписывался ни под какими воззваниями, чтобы засветить себя в правильном списке, не дружил с кем-то против кого-то. Его имя только однажды упомянули в некрологе, когда умер Александр Фадеев. Отец рассказывал, что потом ему звонили друзья и поздравляли с небывалым успехом. Ведь возглавляли список подписавшихся под некрологом сами члены ЦК! Это был единственный случай, когда его приравняли к сильным мира сего. Но самое главное, отец практически не бывал в ресторане ЦДЛ! А тех, кого там не видели, считали жившими в прошлом веке. Это ли не комплимент достоверности его романов!