23:32, минуты вплетаются в часы слабым запахом вседозволенности... Твоя грудь в крепких руках. Эээ…нет, это мои пальцы между надежных рёбер в сквозном рукопожатии. Ни жертвенности, ни признаний – может, тебя нет, может, меня, может, чуткий сон, и я снова сжимаю воздух, даже не подушку, а просто спазмом кулаки собираются в кучу, и отказать им никак... Да в общем и не важно: атласная кожа, еле тёплая невидимая жижа на чёрных пальцах, льющаяся прохлада порывами изнутри костяной клети – войдя, замер, слушая шорохи; и даже если их не будет, я помолюсь в самое горло молчаливой черноты, чтобы сегодня ощутить тебя по-настоящему. Как бы ты не выглядела, я всё хорошо помню.

………

        Помочившись на могилу, испорченную злой бородатой улыбкой, я всё равно вернулся к тебе, под тень вечнозеленого кипариса (или что это такое крымское над тобой?), оперся на болотно-зеленую, почти военную сталь позади памятника, ноги затерялись в траве за оградой – проходя по дороге и не увидишь, разве что удивишься вставленной между цветущих оптимистов-ромашек торчащей бликующей бутылке... Вторая вот, в руках, и я пью. За тебя, друг, пью, доверившись в первый раз, может, потому что перебоялся вдоволь или оттого, что говорить не нужно. Я снова читаю тебе на память Есенина, в который сотый раз те несколько строчек, какие знаю, да ну и что – он хорошо стелется в одиночестве, тем более под твоё согласие. Я эгоист. Да, поэтому и говорю с могилами да вещами. У них нет права голоса – вот и похожи на людей: кому налить можно, а на кого и нассать… Хоть и не уверен, что ссал бы на того деда, будь он живым, но…раздолье! С видом на выжженную свалку памятников со стеклотарой под стойким зенитом латунного цвета.

        …Знаешь, я сегодня видел чудака, жаль, только сбоку. Он нёс арбуз, воткнув в него пальцы, почти как в шар для боулинга, только в линию и лишь в тёмные полоски с двух сторон… Странно, напомнило что-то живое, типа, собаку несёт или бедного Йорика, который сам носил на руках и весело шутих... И подумал сначала, что померещилось от пяти капель, так нет же – люди по сторонам хохотали, как в цирке, передразнивая… Выходные их, что ли, так вставили? Наломали мы дров с ломкой стереотипов – от такого количества самопровозглашенных центров Земли планета выглядит прыщавой... Ну да, не то… а чё? А тот парень дальше шёл, пока в подъезд не упрятался. А я вот как раз на магазин набрёл…

          За моею спиной хлопала дверь затвором беспрерывно палящего калаша, будто от ступенек нёсся ураган. Я вышел из темной комнаты со своей черной кошкой в руках – мы слишком крепко когда-то сжали друг друга, чтобы не найти её там, даже если её и не было. Её урчание сливалось с электрическим треском телевизионных антенн, правда, глаза мои всё равно видели чернь и не поддавались слабостям тела... В какой-то момент сердце ёкнуло и упало между пяток, невидящие зрачки впали к затылку, ноги стали длиннее метров на пять, так, что было не достать связанными холодной грудиной руками - они уже неслись далеко за головой... Я знал это чувство и скоростное трепание листвы по коже. Это как глаза, увидевшие, как ногу раздавило прессом, а мозг еще не осилил…

          Когда листва кончилась так же резко, как появилась, я на секунду прозрел. И макросъемкой увидел пыльную серость. Или…сырость? Здесь мокро и пахнет водкой… Я не против, но с каких торжеств? Что за пикник на кладбище?.. И снова дед сбоку орет матерным писком, будто тоже учуял, а зуб неймет. И ведь не заткнется теперь, мудак…

           Глаз метнулся по контуру моей хоть и небольшой, но трёхмерной территории и за задней стенкой узнал сопящего тебя. Ты шептал что-то нечленораздельное, подвывая, дул на солнце, склоняя к закату, и, зажмурившись, отпивал остатки из горлышка. Пришел-таки, хоть пьяный, грязный, не совсем как представлялось много-много лет назад, но всё же ты здесь!.. Эхма, вот и плевок уговоренный! В том самом месте... Это хорошо, но ты прости, что лицемерно вижу и не подам руки – бесконечный раз падать с крыши всего лишь за маленький шажок когда-то давно, знаешь ли, ужасно утомляет…