У каждой девушки должно быть красное платье Просто даже лежать в чемодане, секретом от посторонних. Чтобы каждый раз по-новому сводить с ума, пусть всего пару раз в жизнь, но именно тогда, когда захочется. У тебя такое есть, я уверен, я видел… Не знаю, случайно удалось найти или шили специально по тебе, и было ли оно вообще шито – в нем ведь ни одной нитки, только жилы, кожа, нервы, истерики, взвизги, зовы, землетрясения, блески золоченых куполов об силу и правдивость креста прямо из земли. Не знаю, было ли оно куплено: ни одного намека на мысли, расчеты, прагматику – одни лишь взрывоопасные прямые чувства , как квадратик неба сквозь заколоченный брошенный чердак. А там тучка овечкой подмигивающей играючи перепрыгивает через край неба... Знаю только одно: это подарок. Ты – подарок, ударными волнами отбивающий позывы рук дотронуться до алого облака сути.

Ты пришла в красном, когда я прикидывался больным, чтобы прогнать из живота остатки болезни. Я лежал скрючившись посреди взорванной пыткой кровати и тихо стонал, а ты, шелестя, уселась на стол напротив и принялась безотрывно наблюдать. Ты сказала:

- Умри.

- Хуй тебе! – ответил я, ощущая лавинный прилив силы в каждой клеточке кожи. И всё никак не мог отвести глаза – то, чем мы с тобой всегда грешили.

Возмущенная, ты ногой отправила мою бледную голову в гости к праотцам, а я в ответ смял тебя и унёс в чулан, по пути стараясь слиться всей кожей с оттенком атласа. Ты смеялась и сверкала кошачьими зрачками, я пыхтел, падая в изнеможении каждые полметра до двери… И вот она закрылась.

Моя рука что-то быстро отстучала на косяке, силой повернув остальное тело на 180 и направив вперед, но я резко стал. В квартире внезапно стало тихо, что, казалось, уши были незаметно прострелены навылет, а мир замолчал, упав замертво всей своей голубоватой небесной сладкой массой.  Я огляделся по сторонам и не увидел света, а то, что почувствовал, отказывалось от памяти – стены окружали тугой коробкой, куда бы ни тянулся, паутины заплетались вокруг пальцев, а огромные на ощупь пауки так и стремились заползти на ладонь и выше, чтоб довести до боязливой дрожи; разбросанные по углам грабли, нужные только чтоб впотьмах выколачивать мозги, агрессивные лезвия бетонных стен, о которые обжигаешься, даже не прикоснувшись. Но всё это исчезало в сравнении со мной самим – посреди груди, там, где солнечное сплетение принимает парализующие удары, зияла дыра, сухая сквозная дырка со своим собственным, будто врезанным, промозглым ветром, накачанным из безразмерного кожаного мешка вселенской тоски по…все равно на «по», причины всегда естьсвои... Я трогал эту дыру, водя пальцем по острому, как фанера, краю, и было уже плевать на марши пауков-гигантов между моих волос, на прыжки бетонных заноз прямо в тело – чувствовал только ощущение красного платья, враз засветившего через дырку во мне плотным, возрождающим светом, волной округлого атласного блеска от настольной свечи-помощницы... Я не смог и

…открыл дверь чулана.

 Комната была белой. Не освещенной, без окон – просто белой. Настолько, что стены и углы в ней угадывались каким-то шестым чувством. Будто из музыкальной шкатулки, играла струнная умиротворяющая мелодия, окрашивая воздух, а на единственной люстре сияло красное платье. Оно крутилось в такт, манило, уговаривая «Возьми, надень на кого угодно…», «Она станет твоей…», «Она сведет тебя с ума…», «Посмотри, какое я прелестное…». Я осел, не отрывая глаз, запутавшись в единственной, в простой мысли, как в веревочном клубке… «Кто чей хозяин?» - разносилось от меня сквозь плотно сжатые губы.

 Она посмотрела в специальную щелку в двери, что-то записала карандашом, улыбнулась сама себе, внимательно и быстро оглядела свой белый халат, хмыкнула висящему платью, но потом улыбнулась снова... Когда она скрылась в конце бесконечного коридора из белоснежных дверей, под узким смотровым окошком проявилась печатная надпись «Безнадежен». Выключился свет. Остались только редкие мычащие звуки под музыку, неподвижный силуэт, удивленные белки глаз да блеск вращающегося красного платья.