…Теперь я уже сам качусь вниз, без пинка, по инерции, для боли оставшихся мышц и несломанных еще костей… Стена, удар, упор. Затекший кровью глаз видит как сквозь разбитые очки: тельняшка, черные волосы сеткой и серая муть на месте глаз, парящих со всех сторон, кажется. Разбрасываюсь зубами, упершись в начищенную звезду на бляхе, пальцы шевелятся через один – настораживает… Вдруг что-то бледно-розовое дергается и заполняет весь обзор, разрастаясь, и резко начинает тащить к потолку, отрывая из мути две устремленных глубоких точки.

            - Кстати, если ты вдруг обнадежился, убивать тебя сейчас я не собираюсь.

            - Шшшшфф…тьфу!..

            - Может, сейчас и сам умрешь, но пока ты не один….эээ…не хотелось бы…

            - Шшшшфф…А.

Из глубин утробы вырвался, было, рёв, но оступился перед самым выходом из горла. Это было так глубоко и неожиданно, что я ощутил удар, только когда лезвие ускользнуло из брюха, оставив легкий холодок на взрыв кипящей крови…

./……//..

Слепящий свет следящей вспышки… И вонь, невыносимая вонь мяса, забивающая не то что окружающие гнилые поползновения, но даже стук днища о мостовую. Кажется, моя... В оторванную дверь, как в водосток, кружась убегает улица с единственным уцелевшим фонарем, палящим, как ядерный взрыв, до кости; в раздраженных лужах отчеканиваются облезлые силуэты крошащихся многоэтажек с коричневым небом в синих язвах – именно то, чего не увидишь сверху… Попутно разрывающемуся телу обступает желание остаться здесь, примёрзнуть головой к асфальту и тихо себе разлагаться, как тот олень у кирпича, «доросший» так до самых рогов. Но я знаю эту дорогу, она – домой, и если до него гниль не съест-таки мозги, то…

…и разрушающий спазм сломавшегося отрицания боли вновь каменит раной об самый неудачный момент…

./……//..

Над выбеленной избой встает солнце, заливая кипятком лапшу перистых облаков, и под разбросанным по округе ярко-голубым в салатовых зарослях объявляется ухмылка на хитрющей чернобровой голове... Остатки спора с самим собой таят в родном запахе плавящегося посреди двора навоза и стекают прямо в желоб, отводящий воду за свежеокрашенный забор, прямо под синим квадратиком «Почта». Вдоооох!.. Красный экран.

./……//..

Рябь… Из посеревшего бункера выбегают четверо, неразборчиво крича друг на друга, снимают моё тело с проволоки и несут внутрь, туда, где тепло, безопасно, где свои и можно что-нибудь сделать… «Блядь! – гортанно орет Слепой, снайпер. – Спирт сюда, Важа! Резче!» …И осетин уже несется с трёхлитровым ополовиненным от скуки бутылём из дальнего угла оружейки… Меня кладут на стол, слышен только стон разбившейся кружки, последней из керамических, а чей-то бутерброд шмякнулся тушенкой об пол… Веселый, невероятно посерьёзнев, срезает с меня защитную майку, потрескивая засохшей кровью... Мне колют новокаин, голова опадает, и я уже в состоянии увидеть только как Велес матом выгоняет из кухни столпившихся зевак, выталкивая в дверной проем человек двадцать разом… «Нет»

«…Ннееттт?...»

Нет!! «НЕЕЕЕТ!!!» - вою я всеми внутренностями, только не ртом, оживая под горькую сталь колючей проволоки. Так не было и не может быть... Разорванного Велеса я нашел неделю назад на одной из ближних крыш, и выглядел он совсем не недавним; Важа – это кучка пепла у обгоревшего угла бункера, Слепого в одну особо жаркую ночь утащила за ограду разъяренная собачья стая, а фирменная улыбка Веселого вместе с его головой и шеей до сих пор висят на арматурном заборе, встречая въезжающих в город... Нееет! – и боль открывает глаза-кингстоны во всю ширь, заполняя слезами из всемирного резерва или того, что от него осталось. Мой дом всего в десятке метров, но я не могу ничего, кроме крика души молча, я не способен даже еще больше проткнуть себя – только наблюдать… Я теку в выбоины в асфальте и смешанную с пылью грязь, опустошаюсь по дороге в грядущее утро и не в состоянии ни ускорить, ни задержаться… И видеть теперь могу только Её, а Она – это…ммм…

Её вы не видели, если не ходили утром или под безлюдный закат мимо коробочных девятиэтажек. Её нельзя увидеть, всматриваясь в каждое окно, Она появится случайно, закупорится в цисту страха и будет жить с тобой до конца дней – из резкого броска взглядом и попадания в бледное, обездвиженное лицо-картину, кажется, нереальное, но смотрящее прямо в зрачки. Так, что не убежишь. Она стара, холод мимических морщин, чудится, припал пылью давних времен, что дырявит любую смелость, но ты всё равно смотришь под её тяжестью, и хотя глаза пытаются обогнуть дом справа, слева и даже сверху, но по кривой возвращаются к ней... Так было раньше, или откуда ещё я могу помнить, в первый и самый страшный раз. С тех пор я не пытался даже смотреть на хрущевки, предпочитая сносить их спиной на бегу.

И вот теперь никого – только Она и Тот, кто зажег свет в моем убежище, а я досхожу на Нет. Устремленный, прямой удар глазами душит, и вместе с его неотвратимостью в голову начинает стучаться что-то новое, не моё, чего и разобрать толком не могу… «Твой…провод длиннее…и целый. Пробуй…пока не…потерялся.» Провод? Ка…

Из-за стукнувшей двери объявляется Свежий, он приблудился позавчера и даже пытается со мной ужиться. Точнее, пытался... И сейчас начинает утреннюю разминку в сраных десяти метрах от меня, в предрассветном тумане не видя в упор… Черт! Почему она не влезет глазами в его мысли, не скажет, что... Твою мать, почему же он не развернется?.. Блядь, вот свезло с недомерками!.. Взгляд-слепок и взгляд-разрыв в одном всё дырявит и дырявит, раздвигая края раны до непереносимой боли, будто пытаясь выбросить наружу всё, что во мне есть. Я напрягаюсь миллиньютонами сил, вдавливая тело в колючий металл, всё глубже, всё приятнее, до остатков крови с литровым чаном по сараям каждого из органов... И проволока рвется, падая мною с глухим бульканьем. Грязь. Щелчок затвора – Свежий опасливо…

./……//..

Я выхожу из убежища, продирая глазами серость полуденной пыли – пытаюсь привыкнуть после долгой изоляции. Вдыхаю запах кустистого лета, разросшегося на никому не нужных дрожжах и над каждой руиной распустившего смертоносные цветки на двухметровой высоте. «Почему я не умер?», «Сколько меня не было?», «Где Он?» - все вопросы как-то странно выгоняются из головы глазами напротив. Огонёк вечной сигареты во рту снова тлел или розовый разрыв неба так причудливо преломился о закисшее стекло. Зрачки Её клеммами упали прямо на мою лобную долю, остановив ветер.

«Провода…»

…где-то что-то такое я от тебя слышал, но вот только память снова взяла отпуск, про…

«Дай сказать, пока не поздно! Ты не знаешь меня, поэтому перейдем к главному. Провода окутали это место, не подпуская под страхом смертной казни. Выстроенные в четко организованную сеть, они до сих пор управляют нашими действиями от нашего же имени. Ты не думал, почему я не могу выйти из комнаты или просто отлепиться от грязного окна? Почему ты не можешь зайти ко мне и убить, заебавшую? Почему Он не убил тебя?.. Думаешь, желание? Воля? А если я скажу, что вижу их вокруг, помню, в какое время они перенаправляются, освобождая одни дороги и закрывая на убийственный ключ другие?.. Не веришь, носом воротишь?.. Хм… Я помню, как вы по средам отрабатывали экстренное проникновение через окно, припоминаешь такое? Удивишься ли, если узнаешь, что на входной двери именно в этот день скапливаются тысячи оголенных контактов со всего района, способные в одно прикосновение стереть в порошок?..»

Постой, но ведь однажды в среду мы отменили учения из-за годовщины на…»

«…и где теперь ваш грузинчик? Глянь под ноги – не он ли к ботинкам прилип? Провода – это наша реальность, понимаешь? Они вечно создают настоящее время! Вот почему ты никогда не думал о своем детстве, вглядываясь только в возможность выжить, вот почему не можешь представить, что эти дома создавались когда-то для жизни, а не чтоб рассыпаться… И вот почему есть Он – посторонний наблюдатель, не убивающий только от страстной любви Смотреть… Нужно только подтолкнуть к краю рамки – вы сами за неё выйдете. Смотри…»

Детство… Моя молодость, какая она? Где она осталась?.. Стоп! Вот же: зеленый забор, водоотлив, малина, самая вкусная – да! – на свете малина, корыто с пластмассовыми солдатиками на дне, сухой лед с завода, а за туалетом ночью оживали мертвецы и заглядывали сквозь окна первого этажа, где я, боявшийся и съежившийся, накрывался одеялом с головой…

«..от стены отделились два провода и несутся к тебе. Думай дальше…»

И что-то теплое, что… Борщ с красным перцем? Крыло дедушкиной…ммм…«Копейки»? Руки! Женские ру-ки!..Ма-ми-ны..

Разряд. Удар. Упор.

./……//..

Я выхожу из бункера вслепую, пытаясь вглядеться в темноту полудня сквозь линзы из сгустков взвешенной пыли. Тьма отступает к положенной ей границе, привычной мне, и я внезапно замечаю силуэт висящего Свежего…

«Не могу дрожать один, устал, заперт, привязан, подключен. Что теперь надо? Наклонить фонарный столб» - и позавчерашнее число. Тоже кое-что понял, общий сон или…? В поисках хоть какого-то ответа на то, что происходило за время реальных видений о желанных мною странностях, подставляюсь под пристальный взгляд…иии…а-а-а…расплывчатое лицо в желтоватом окне растеклось, оголив кости, превратившись в жирную кляксу. На месте вечного рта с сигаретой и каменных скул лишь вязкая сетка вылившихся в подоконник разложившихся тканей, а вместо напирающий глаз зияют два пустых, слегка забродивших кружка, из-за которых в непроглядной тьме виднеются опадающие волосы на забеленном черепе, уставшем ждать свободы... Хоть для одного движения. И самое невероятное – от глазниц ко мне тянутся искрящиеся красные нити, не достающие всего полметра до висков. Оглядываюсь: тело Свежего будто закутано в алый кокон нитей, ведущих отовсюду, в том числе и от шрама на моём животе, а вся дорога вымощена ими, как покрывалом... Беру в охапку мешающие пройти и подымаю на уровень глаз – тепло и игривый свет власти изнутри бьет прямо в мозг, дурманя... «Вот она какая, судьба» - и бросаю взятое к поднявшимся навстречу агрессивно настроенным «сторожам» моего Настоящего. Connect.

А потом, с секунду погоревав о том, что обычный семейный обед на неразрушенной веранде под ясным солнцем куда лучше моего нового сверхумения, срываюсь в бег…