вот сидела я взаперти одной из тонких яичных скорлупок, - еще не оперившаяся змея. конечно, скажете вы, змеям положено раз в жизни отравиться собственным я... а я пробиваю крошечную дырочку. хочу поглядеть, куда лететь после того, как вырастут и окрепнут перья вдоль основного рисунка на спине. .....когда я была еще маленьким червячком... нет, даже тогда не ждала прекрасного от слова, которое начинается на одну букву с тем, что купается в опасной слюне. но с тех пор, как лукошко с моим домом начало трясти и укачивать до шипящей тошноты, я стала видеть короткие, но спасительные сны. мне виделись дальние дали, кружевные опоры мостов и сосиски на спасательной вышке. и костяной остов не так чесался, обрастая тонкими серыми волосками. так вот с тех самых пор я полюбила качку: иллюзорные, затягивающие в вымысел кусочки счастья питали душу и тельце.. и мне стало казаться, что все возможно там, за скорлупой. ... я пробила дырочку и услышала голоса. когда мои крылья вырастут и окрепнут, я напою их горючим ядом. и твоя рука сфокусируется на моей шее. последнее "шшш..." - и я на что-нибудь, да сгожусь тебе. например, стану воздушной.

Один раз дверь просто закрылась и не поддалась, как ни старался, как ни напирал. Но тогда мне подумалось - что толку ломать петли или кости, придут родители, откроют и выпустят, сущий пустяк просидеть среди блеска и мыльной воды какой-то десяток минут.. И продолжил мыть голову. Прошло полчаса, а задверная жизнь по-прежнему отражала мои призывы как экран, из звуков различить можно было только вздохи старенького "Минска" да шарканье ветрящихся штор... У меня в голове к тому времени родились уже все вспомнившиеся песни, заново были выстроены памятные мелодии, продекламированы не выветрившиеся стихи и вызубрена тысяча первых фраз (на всякий случай) - дверь стояла ни взад, ни вперед, а я, маленький мальчик, ничего не мог поделать... Странная вещь - уборка в попытке скоротать уйму времени занимает от силы минут десять, как бы усердно ты не оттирал то, что чуждо взгляду перфекциониста... Я сижу и молчу, жду, для чего-то считая до шестидесяти уже раз сорок. Великодушные капли, падая, отправляют мой слух по четырем разным направлениям, прижимая чугунной сковородой мозг к натертому холодному кафелю все ниже. Предательски лопается лампочка - и меня одолевает рыдание с мольбой ко всем высшим существам выпустить или убить сразу, звуком ли, лезвием или щелчком замка. Надежда на спасение захлебывается в моих слезах и брызгах страха, который, кажется, боится сам себя и кричит вторым голосом, пересиливая мой вой. Меня предают все ориентиры, и чудится, что кричу я уже час, но все без толку. внезапно одолевает схватившее бессилие и желание уснуть, упасть в обморок или просто упасть, болью перекрыв фобию.. Я ложусь на самое дно ванны в надежде на скорый сон; Морфей с радостью забирает в аренду маленькую уставшую душонку... Змеи! Змеи! Змеи!.. Я просыпаюсь и не могу открыть рот - он набит чем-то скользким и шевелящимся. Они здесь всюду - спутали стальными канатами по рукам, ногам и шее до спазмов, извиваются на животе, встречаются в волосах - и рывками отстраняются друг т друга, презрительно шипя, срывая с головы целые пряди. В дикой боли и страхе непроизвольно выпучиваются невидящие глаза, но на них тоже кто-то сидит и капает отравленной слюной прямо в каждый из зрачков, а белки чувствуют легкий ветер от раздвоенного языка. В голове встроенный дьявол включает софитный свет над мозгом, что берется рисовать безжизненное теплое тело под живым одеялом, а невесть откуда взявшееся сознание верит и замечает только это, даже не пытаясь отдаться не совместимым с жизнью собственным мукам. И я явно начинаю различать серебристый блеск в кромешной тьме... ..Меня касаются холодные влажные руки, оставляя следы на лице, по мне проводят ороговевшими когтями, останавливаясь и поворачивая до крови, среди смесей запахов я четко различаю сырую недружелюбную и очень сладкую гниль с шелестом ветхого, опадающего мяса... Надо мной, под потолком, под самым небом повис глаз красно-желтого сияния, то приближаясь, то отдаляясь, как бы присматриваясь к размерам, форме, возрасту, оценивая как бы... Кажется, ноги перемололо и засосало в трубу - теперь я лишь боящийся, ощущающий, болящий мозг, во мне каждая точка - нервный центр, я переполнен органами, и все чувствуют, а рецепторы, сговорившись, поклонились страу и по-рабски принесли жертву мной... Зверская боль - поцелуй. И свет растворяется в лице, впечатываясь ожогом, с разрисовываемыми мозгом алыми свернувшимися потеками. Мое сознание упало с половиной отстреленной головы, так и не отважившись нажать на курок первым... Я просыпаюсь от крика матери, вошедшей в комнату и нашедшей на дне ванны изуродованный труп.. "Милый, ммиилый!.." - стонет она.. Губы раскрываются сами, оголяя привинченный намертво вопрос "Сколько я здесь?".. ...А ненавидящее отражение в зеркале указывает пальцем на побледневшего, испачканного и полумертвого меня, и где-то вдале, наверное, за пятьюдесятью стенами, кожей различаю звуки.. "Двадцать минут"..

я помню вихрастого мальчишку, ногтями взрывающего кафель. то было время, когда мечты "сгодиться" оставили мою плоскую голову. я двигалась по узким водостокам и широким трубам центрального отопления, из одной ванны в другую. когда оглянулась, позади была живая масса из отчаявшихся нас, скользких нагайн, общепризнанных украшений интеллигентных семей инженеров и врачей, учителей и библиотекарей. желтые очки на затылках оцыплячили вентиляцию на километры. все они жаждали свободы. все жаждали освободительного выплеска и выползка. у мальчика было сосредоточенное лицо, словно он не хотел дать страху развиться в истеричный вой. погонный метр плюс ванна - все это пространство искрилось и колыхалось от напряжения. он был такой живой, такой звенящий, что от него исходило ароматное сияние. я залюбовалась им, остановившись лишь на миг... но чешуйчатое русло уже затопило пол. какие злые, какие же вы злые, люди, давящие из сердец гной! что стоило вам дать немного любви и ласки? я стала бы облаком над его головой... словами-штампами заразили меня, как штаммами... развиваясь программами, разменялись на граммы мы.. вы? конечно, вы. мы - это когда вместе, а вы - это когда "увы"... я помню того вихрастого мальчишку. и он запомнил меня. теперь поцелуй для него - зверская боль. но страх перед змеями переплавился в ноль.

Она из прихожей оглядела квартиру: всё, как и раньше, было заклеено газетой "Известия" с семьдесят шестого по девяностый, да, кажется, по девяностый - Тогда они не могли найти года позже, как ни старались убить время в поисках. Всё так, даже стулья стоят, только желтизны и какого-то инопланетного влажного зноя стало больше с её уходом... Форточку теребил сухой ветер, окрoпленный прерывистым зычным голосом караоке из недалекого кафе. Вентилятор то заводился, то затухал, беспрерывно щелкая реле. Из ванной пахло туалетом... Посреди зала, упираясь головой и пятками, на двух стульях спал он. "Терапия? Показуха? Поиск вдохновения?" - думала она по дороге в кухню, слизывая взглядом ржавчину с электроплиты и давно немытую посуду обращая в полную раковину керамического порошка. - "Да похуй". Рыба над диваном тускнела и гнила прямо с головы каждую секунду, несмотря на стекло, лист и рамку, а внутри холодильника разгоралось пламя, страшное, впрочем, только объедкам недельного сыра, полпачке масла и горчице. Обивка кухонной мебели багровела и рдела, будто все сосуды в поролоне лопнули разом и изверглись сами из себя, а ржавые потеки на кране обратились в бурую чешую, стареющую и шелушащуюся на глазах, нет, раньше глаз... Резким движением она вынула из привычного места нож, но тот вмиг оплавился и обжег её правую ладонь, пластиково-стальной амебой прилипнув к запястью. Выругавшись, схватила взамен осиротевшую столовую ложку и быстрым шагом рванула в зал. Конечно, больше минуты искать не пришлось - в том же вонючем ящике стола без ручки, но с хозяйственным мылом от моли так этот сверток и лежал. Ярко-бордовая ткань сверкала и переливалась сиянием на солнце, преломленномое об стекшее к низу окна стекло, но всё равно проходившее; если вглядеться, в ней можно было заметить какие-то очертания каналов, то темнеющих, то сохраняющих ровный блестящий цвет, неровных полосок или странных алых бесформенных телец.. Но больше всего привлекало внимание бесцветное розовеющее пятно как от отбеливателя; из тех, что сжимают ткань, и она никогда больше не окрашивается и не разглаживается - оно кляксой светилось под солнечной игрой и, наверное, осознавало, что портило всё, поэтому на глазах вплеталось в потеки кровавого... Она уложила ткань на дээспэшный стол, исписанный ручкой, лезвием и временем, и начала усердно давить ложкой, истекая потом и нервными спазмами от глаз до шеи и обратно, но делая все точно и аккуратно, со знанием дела, хирургической, одержимой точностью. Так, что через пятнадцать минут вдруг стих звон банок, штукатурка прекратила осыпаться, а дрожь стен переросла в простое монотонное гудение, оказавшись отнюдь не землетрясением... И ей это самой вдруг стало заметно. Стол был завален искромсанными и изодранными обрезками, и тогда она начала сжигать их, просто беря в руку и высыпая на пол горстку пепла. Когда все было кончено, она обернулась к стульям - на них, вдавившись, лежал кожаный халат, который будто кто-то напялил на швабру шутки ради, зафиксировав круглой болванкой в кепке для пущей радости... Он просто съежился, но, казалось, был готов двигаться и путь даже так, но существовать... "Вот ненасытный!" - вскипела она, метнулась в прихожую, но резко замерла. Из зеркала на нее недвусмысленно таращилась зажженная восковая свечка в человеческий рост с окровавленной ложкой-переростком в переливающихся ладонях. Она в ужасе дунула на отражение, и огонь погас, брезгливо бросила ложку - та встряла в стену и исчезла в ней, стекши водой на пол. ...Из витрины на улице на неё взглянула уверенная, не по годам мудрая женщина, свободная, теперь позволившая себе всё. В то время как за спиной по кирпичику исчезал средний этаж обтекаемой солнцем хрущевки...

Жень, я вот сколько живу уже тут, у меня такое впечатление что вы с Олей не люди(:...вы два полушария, разные но направлены на один вектор- понимание тебя её пониманием и твое понимание её понимания тебя и т.д. в комментариях-продолжениях поста) П.с. не в тему поста,как всегда.Подпись-аутсайдер(:

SLEEPLESS_NESS, Хм, спасибо за идею) как-то на самом деле у нас с ней понимание полусловное получается (если "полусловом" можно назвать две рукописных страницы на каждый коммент:)), не то, что живьем... впрочем, live-выступления - моя вечная проблема, ты знаешь)) "Сколько живу уже тут" (с) - убийственная фраза :) злободневная и не об осетинской стычке, как раз в тему :) З.ы.: вот такие теперь у меня посты скрытые)

Жень, это называется "Древовидные посты"-не постики-комментарии, а длинные разветвления с последующим раскрытием смысла в смысле первого смысла.ну, зато звездочки себе увеличиваешь,хехехе(:

SLEEPLESS_NESS, да, по миллиону символов на каждую. Я так скоро приведу мир к кризису на рынке ручек... Ведь у меня же сначала ручная версия всего этого идет ((

Cadaver_of_Me, Женя!!!у меня первая мысль возникла что "ручная версия"- композиция из рук, передаваемая основной смысл:)))

SLEEPLESS_NESS, ойбожетымой! Миллион Шив сходят с ума и запутываются в шести руках каждая, танцуя и насвистывая Lost in Twilight!.. нет, Ань, для моего мозга это слишком...

Cadaver_of_Me, а у меня, видимо, это только отправная точка- час ночи на табло, мозг только увеличивает мощь, и превращение лица в такое же табло к рассвету с первым закрытием век;)

он проснулся от обжигающей пятки жары: полуденное солнце лизало их с остервенением костра. подушка колола щеки, протыкая недельной щетиной кожу. он с трудом встал, опираясь на сведенные от неудобного лежания руки, на дрожащие коленки и, почесав шрам от прививки против оспы, огляделся. в комнате царил хаос. карниз беспомощной палкой перегораживал наискось окно. низ штор намертво приклеился к вздутому ковролину разлитым медом. разбитая на крупные осколки банка с подписью "Мед липовый. Сбор 1999" на самом внушительном куске равномерно заполнила пространство под чугунной батареей. письменный стол зиял пустыми ящиками, содержимое которых было собрано в неожиданно аккуратную кучу. от нее пахло бензином. в приступе тошноты он покачнулся и, опершись на ладонь, почувствовал: что-то налипло. колесико от зажигалки. "свезло", - промелькнуло в голове. кровать со свернутым на бок матрасом напоминала курятник: вспоротые подушки неправильными пирамидами возвышались над разорванной в клочья простыней и пододеяльником с вывороченным нутром. в жэка-телевизоре, аккурат посередине, торчала разбитая бутылка "Перцовки", - наверняка, понадобилось немало сил, чтобы ввинтить ее точно в центр источника информации и развлечений. но все это было нормальным. не удивляло, как не вызывает удивления вид бомжа на вокзале. не правильным, а напротив, жутким и проникающим, было вот что. по периметру комнаты, на обсмакованных временем обоях "под покраску", широкой полосой змеился ярко-алый след. он, не прерываясь, перебирался со стены на окно, с окна на стену, со стены на шкаф, со шкафа на трещину на трюмо, оттуда - на дверь. и, ныряя в щель между ней и полом, терялся из виду. посередине следа он увидел клочки атласа. когда открытая настежь форточка поскрипывала от сквозняка, они оживали тоже. они махали ему. "ушла", - подумал он и протянул руку вперед, будто касаясь чего-то невидимого, ускользающего. широкое, красное от измученной ядом крови, лезвие прочертило в глазах ответ.