Я ненавижу себя за то, что она сидела рядом, вот почти на мне, в слезах, а я пытался найти ее ниточку-оплошность для разжигания жестокой и глупой ревности...

Ходя взад и вперед в слое раскаленного масла, брызгая взглядом и слюной по сторонам и чуть не плавясь, тяжело переставляя ватными ногами, двигая поролоновое тело с подслеповатыми глазами за забитыми туманом сеточками, останавливался и стягивался ремнями спазмов, откашливая неправильные, рваные сгустки мутной крови прямо на поток желейного асфальта, что утекал из-под ног. В подготовках к рельсовым тупикам и головной боли от насквозь проевшего внутренности насморка, думалось только резкими словами.

Я ненавижу себя за то, что мямлю ей на ухо вместо того, чтобы эти слова вызывать в ее голове собой.

Индийского вида женщины, обмахиваясь мужскими кожзамовыми шлепками, как веерами, поминутно сверяли солнечные часы с базарными. Сходилось. Идти приходилось все больше падая, не щадя кожу о воздух, рваться к недо- и несделанному, понимая, что будь у меня восемь рабочих, не стесняющихся рук, я кроваво разошелся бы по швам и был утянут в лебедь-рак-и-щучьем направлении, не удержав ничего и даже не оставшись для "ни с чем"... Именно поэтому я всего двурукий... Сегодняшний день настал, и что-то есть в нем от подъезда незнакомого дома, куда вваливаешься с жуткого мороза, а на теплой батарее греются налитые вишневым соком бесчисленные глаза, что как пиявки, вонзятся в тебя при повороте дверной ручки и уже не отпустят...

Я ненавижу себя за неангельность и поэтому голословие.

Та корова, что вечно мычит за меня, та, которую за её врожденный "талант" даже индусы предали бы скотобойне, сейчас молчит и чувствует, как священник на исповеди, ногтиком ковыряя грязь на серебрянном кресте... Она разговорится, но позже, и ей будет тесно и мало, и стыдно, и многолюдно, и всё понятно, и как не попытаешься остановить или заткнуть, даже до первого "му" будет УЖЕ поздно. Кажется, именно это и есть моя судьба., как бы ни советовали забить на нее хуй.

Я ненавижу себя за алкоголеподобное вдохновение, которого все мало, перченое моим струящимся недоверием - сотнями лезвий-чешуи торчком на коже.

Я ненавижу себя за то, что не могу дать, а за то, что могу, меня стоит убить.

Я ненавижу себя за то, что ставлю по одной бомбе на том, чего касаюсь, и по три - на том, что дорого, а потом ссылаюсь в плаче матом всё на ту же корову...а она весело помукивает из груди.

Я ненавижу себя за пребывание во внутренностях, за то, что упорно держусь за дно в то время, когда спасательный круг тщетно силится вытащить на поверхность и вдохнуть жизнь.

...И есть дом, в котором не ждали. Есть еда, которую нужно приготовить. Есть сон, который нужно заработать. И жизнь, пока ёще не разменял её на тазик старой кожи.

/Чуть горя внизу/