Рассветным окном, похожим на поезд и море сразу, как-то чересчур резко вооружилось утро, что стало бодрее двух предыдущих, потерявшихся в моем углу муравейника дней... Полпятого щебечет, отражаясь в стальных полосках стеклопакетов и посылает закодированные телеграммы-наставления в разные стороны – тому, кто не трахает не интересных ему, той, что расчетом планирует привязаться к хлебному месту, тем, кто делят ночную добычу, стирая мелкие капельки застывшей крови…

Где-то внизу крыши сидит на стуле она, сильная, но прячется за цветок горшка, недоопущенную штору и ненужность раннего утра. Она держит ладонь на чашке, греясь кофе, внутри спутавшиеся в неразрубаемый узел мысли, которые опять не дали уснуть вопреки тому, кто посапывает в паре метров за спиной, вопреки синхронному дыханию на много каркасно-панельных километров вокруг. Взгляд, упавший в раздумьях, да так и не поднявшийся, очерчивает шаги спешащего мужчины, резко повернувшего всей серой ветровочной целеустремленностью и скрывшегося за углом…

Крик, разорвавший ночное утро и дневное, а также с десяток окрестных снов – возглас умалишенной женщины без возраста, тянущей на поводке за собой, видимо, сдохший клубок, некогда бывший собакой... Как елочный шар серебристого цвета, она преломляет и отражает в себе бездну многоглазых балконов, звенящих будильников, автомобильных номеров и оставшихся гореть неоновых вывесок. А затем подхватывает оранжевый огонек с конца сигареты оконного заводчанина в белой майке и бросает об небо…

Именно туда, где минутой позже, поджигая хвост летящему лайнеру, подымается красноватый шар под унисонное пение непогашенных с ночи фонарей…