Художник похож на компрессор, надувающий стальные прессы. Те самые, что привыкают к нему, как к кормящей руке или детям, а позже начинают привычкой давить со сторон – тогда и приходит ощущение желания свободы… То есть самозачеркнуться, как одеялом на ночь, хочется, поаукать в горлышках и иголках новые холодные красоты и тапки с крыльями, в которых очень удобно бродить, заряжаясь, по облакам и чаевничать с солнцем… Или просто так закрыться в пустыне и агорафобить, пока не затечешь собственным страхом, как слизью, но временно забыть о вылизанных ударами плитах наковален, на которые обычно навален.

Лазейка из кайфа – в вечной возможности его пресечь - всегда есть, но…вероятно, из-за этого у нас каждый год появляются тысячи нежелательных детей (да, блядь, просто «ртов»). А вслед за ними для баланса слезаю в двухметровые ямы перелюди, решенные своими мирами, «убитые в матрице»… Чересчур сильное чувство авоськи, натянутой экстравагантным презервативом-сеточкой на голову и защищающей от сперматозоидных заноз верных мыслей лучше, чем любой саперский костюм, тот самый, что смахивает на маленький танк.

В чашке с еле теплым эспрессо опасливо убегают по салазкам столичные поезда, а вслед за ними дворники с граблями расчесывают извилины, что за последние дни сбились в хаос да так, казалось, и застыли… На поляне, которой только что вернули девственность, лежит стальной крюк от крана (которым меня вытянули?) на недлинной якорной цепи, уходящей, видимо, к ядру. Чтоб хвататься, улетая в небо. А, может, просто элемент интерьера. Кажется, словно подымет голову шахматным конем из «Алисы», заржет и попытается боднуть острым носом прямо в мягкое лицо…

А... н-нет, все допиваемо и наслаждаемо, даже то, что по определению кончаться или удовлетворять не должно.

Но где же взять лезвие и пару нетрясущихся пальцев, чтобы отделить зароговевшее вещество от простого серого?...