Он был голым, но не был нелепым. На лице - постоянная маска, черт знает, как держалась, прикрывая от лба до двух пальцев ниже подбородка, и даже сильный, ураганно рвущий каштаны с корнями вилами в небо ветер добивался только легкого эротичного покачивания этого занавеса.

И все-таки он был гол. Обесчещен. Крутился на месте, пока не сжег всё, что составляло семицветный кубик Рубика, оставив лишь юлу-себя. На улицах, прячась от домашней, слишком интенсивно растущей корки, он то и дело ловил на обнаженной коже пальцы с грязными соплями на концах, из крана текла раскаленная сталь, но ржавела и осыпалась рыжим пеплом, только лизнув его... Он был голым, чертовски небрежным, ненастоящими, налитыми кровью глазами  из-под шторы выискивал Что Же и Когда Же сделал наоборот, осознавая только то, что стоило за это бросить руки на рельсы и в позе Христа разрешить электричке метро лишить его гарантий качества, искренности, своевременности, безосадочности...

Он когда-то стал и вечно был закрыт, как ни любилось и ни хотелось рассказать об этом ОдноСмысленными понятными словами, хотел достать слепок смеющегося лица на застывшем бетоне и окунуть в вечность, изгрызанную уже трижды, остро. Зубами с остановкий, вопросонавопросами и собственным языком, который за мычание уже давно пора сдать на бойню. Он глубоко поверхностен, он как простыня - и дело только во времени суток...

//Но за нелепость все же нельзя было его осудить и всем миром//. Разве что остудить.. И то Только в одной neverоятности, куда долетают лишь насаженные на сосульки неба комары и, лопаясь в многочеловековом экстазе от гудения и билетной краски, бросаются пятнами крови об облака... Этому миру можно все. Он(а)Сам(а)СебеВсеПозволил.