Когда он придет, то будет есть от пуза. Брюшной тиф номинать ложками, давясь и задыхаясь, и жир заструится по розовым щекам. Я уж прослежу.

             Когда он придет, самое спелое само попадет в его огромные лапы, самое округлое набухнет и, пульсируя, ладно ляжет в ладонь. Уж тут от меня не уйти.

             Когда он придет, я завяжу узел потуже, до боли, ни один мускул не спрячется от этих блестящих ногтей.

                Бурые искусанные ногти непроизвольно проходились по дубовой столешнице, коричневыми пружинками отлетала в стороны многолетняя масляная корка, гладкие бороздки сразу же наливались блеском.

                Ты только дайся, только ступи на порог, только перекрестись трижды, да и забудешь, зачем крестился, - эти костяшки знают своё дело и не сделают ни одного лишнего движения. - только попроси воды, только царапни окно, только крикни, только подыми голову!.. Встаешь до петухов, да? До глубины ночи стучишь своими досками, да? Думаешь, безнаказанно, да? ЦАП! - и не отпустят эти пальцы, ломом не разогнёшь.

                Она вечно была беременной, но никто никогда не видел её детей, ни плача, ни крика, ни звука. Говорили, у неё два скелета - внутренний и внешний - и оба стальные. Как металлический вареник, от души наполненный мясом, она порой показывалась в проёме своих развалин, поэтому, а может, из-за самого разложившегося вида строения и безвозвратного характера упадка, прохожий даже из самых дальних земель старался обходить это место по кромке горизонта. Одни говорили, что она пьёт расплавленное олово, другие - что взглядом, как рыболовными крючьями, вырывает зрачки, а подростки считали её богомолом и втайне душили себя, имитируя её страсть.

                Не важно, с какой стороны ты меня поцелуешь, если все равно не сможешь прекратить.

             Лизни, не бойся, не укусит.

             Всё? Ах ты, моя бедная, буйная головушка.

                В этом месте никогда не было ясно, прошли годы или ещё не наступили, рассыпались развалины в труху или даже не были заложены домом, седобородые, кряжистые деревья и травы не меняли свои поколения тысячи лет, потому тоже не могли ничего рассказать и только стрелки компасов возбужденно неслись сюда, а, дойдя, вертелись в бестактном заглядывании за каждый бугорок.

                Фантомный топот, принесенное ветром бряцанье, пряный телесный запах, шлейф из сырости и рыбы - вот и все отголоски уже прошедших или ещё не появивишихся мифов. Птицы околиц щебетали о ржавой кости, найденной кем-то и в ужасе убежавшем, впрочем, чаще их голоса были просто серебрением воздуха, а стоит ли ему верить?

                Когда он придет, он сложит мне печь, посадит меня сверху и больше никогда не уйдет, не сможет уйти, ему нечем будет. Печь запылает, он вспыхнет, я зардеюсь, размякну и поплыву, как сталь.

             Когда он придет, раскаленное горнило, ядовитые оранжевые брызги и размеренный, звонкий стук молота.

                Покачиваясь ночью, будто наслушавшись мантр, кусты округи звенели детским смехом, что разбивался на тысячи колокольчиков, чтобы после опасть росой. От земли, будто по старой привычке остужать, подымался пар.