Настроение сейчас - рвать

Улыбка «по-привычке» не строится нарочно – её перекосил на свою сторону звериный оскал, он даже гири на стальных крючьях подымает с протертых до трещин век, исходя волнами взъерошенных мышц, в судороге застывших на моём теперьуженовом лице, про то, что кому было и кем-чем станет, спрашивать и не хочется – нужно просто рвать, без разбору, драть до кровавого пола под лоскутками кожи и еще не упавших капель крови в воздухе грудину правого-близкого-нового-лучшего, ведь такой уязвленный по самые ступни самолюбия я просто не может (как казалось еще минуту назад) спокойно ерзать на стуле в перелистывании бездумных, опротивевших картинок на страницах картонной жизни – ему нужно скулить, размалывая кости в мясное тесто, которые, естественно, поэтому ему и не даны.

И капля взгляда, пойманная в слове, неосторожном местоимении и намеренно поставленной запятой, в раздвоенном выражении, застывшей ухмылке или доведенной до неузнаваемости улыбке, что тянет за собой обязательное ушедшее и гораздо более сознательное будущее, которому за его наличие впору бы, взмолившись, не видя, орать «Спасибо!» и бросаться в ноги, под самую весеннюю грязь подошв – а не об этом ли мечтал, хныкая от бессилия в прошлом, обратном крайне недалекому настоящему? – но хочется разорвать, разделать, выдрать все гортанные звуки из его ненавистной гортани и, растворив в кислоте, смыть к чертям, чтобы ни пальцем, ни голосом, даже косвенно не мог больше, не смел, скотина, привыкать дарить радости!.. Открытым плечом зашивается кадр – перелистывай, не могу смотреть, не думай, кто когда где и с кем, и почему ты вдруг уменьшаешься, как снежный ком в кипящей стали текущего, и ты готов метать оторванными у себя же руками на поражение, на преднамеренное убийство, нахуй, да и пусть летят, если им больше не дано, и вовсе не нужны они теперь – висят лямками, путаясь в ногах и кучках дорожной пыли.

Ведь что мне на самом деле остается, А? Кроме как порвать резину и забраться обратно в прошлое, в яйца, предательским раком оскопить намерено собственный ненавистный глаз, дьявольский нюх, уродливо распластанный на огненной сковородке мозг?.. Да, как уставшему старому хирургу, мне без нужды в конце дня копаться в мертвых кишках и считать это нормой. А почему-то так нужно рвануть обоев со стены и, закутавшись пьяным, наадреналиненным в жесткий рулон, биться головой о бетон, с тем, чтобы то, что у меня умеет думать, вышло из задницы и, протиснувшись по пишеводу, прорвав небо, взгромоздилось в голове на положенном месте и начало действовать, чтобы, выгнанным и обидевшим, сплавить себя с окончательно образовавшейся, поднесенной на осознательном подносе мысли, что у неё всё обязательно будет хорошо, потому что без меня.

Закурив воздух сквозь трахейную трубку, я черчу встречи, дни грядущего настоящего, фото, слова, бегущие кадры косой полоской по диагонали каждое, привыкая, что за неумение быть настоящим мужчиной, мне осталась только светлая память.