Неосторожный шаг – и снова в западне у собственных прошлых удач, я на миг забываюсь, впопыхах ищу опоры, сажусь на скамейку. Мне 21, а я опираюсь на палочку и, картинно выпячивая угловатый жирный зад, аккуратно примеряюсь к спинке, кряхтя, наклоняюсь, пока не теряю равновесие и не плюхаюсь на неё всем телом, в миг одним большим раздразненным нервом. Кажется, у меня болят штаны и куртка, а ноги прохудились до дыр…

            Невозможно чешется нос – сегодня утром в ванной я нечаянно порвал его пальцем слева до самой переносицы, потому весь день хожу с одним застывшим выражением лица: не дай бог кто что заметит! Впереди, на желтоватой глади реки замер игривый «бесовской» буй, приветом из навсегда прошедшего врезается на полной скорости пьяная камера, в ней снующие улыбки, знойный ступор, много водки и слишком странно одинаковые женские имена – помнится, был вечер рождения, и красный поплавок неваляшкой подпрыгивал и моргал из-за каждой волны, сам их и нагребая, будто в песочнице... И была там одна бледная со шлейфом утерянного смеха, осторонь, но очень близко, и я всячески пытался увлекаться любой подворачивающейся мелочью, только бы не взглянуть на неё, вина душила. А она ждала. Она давно ожидала, так, что, казалось, всегда, беспощадно и полностью, в шаге назад за тенью смерти – и страшно, что как ни поглядывал, она всё равно оставалась там... Недавно я увидел её вновь, опускаемой в яму после позиционных войн с туберкулезом; глаза были открыты, руки крепко сжаты перед грудью и тряслись, а в словах с немых губ только и слышалось гулкое как обух «Ты!..Ты!..Ты!»; она попирала носком комья земли на крышку собственного гроба, через каждое «ты» ударяя ладошкой по моему стиснутому в точку лбу; она нагромоздилась крестом над свежим бурым холмиком, а вечером вываливалась на нём из каждого окна улицы домой, и с криком «Ты!» смотрела в упор, разжимала пальцы и ежесекундно разбивалась об асфальт…

            Мой левый зрачок укрылся тонкой плёнкой, как калькой – так всегда бывает, когда глаза начинают стягиваться кожей, но веки еще не отмерли, я читал, но – черт бы побрал оптимизм медсправочников! – даже не представлял, что случится так скоро!.. Некоторые из встреченных мной между делом бывших одноклассников пытаются обмануть необратимость очками, но, увы, на разлазящемся на полоски носу над надорванными уголками губ они выглядят еще несчастнее и жальче, резко начиная отражать твою собственную заискивающую деловитость, животный страх идущих на взлёт волов с твоей ускоряющейся упряжкой и все абсолютно лживые попытки удрать «по делам»... Но нет, мне темные стекла ни к чему – я хочу еще разок развернуться и взглянуть на дерево за спиной.

            Когда-то оно приняло меня, моё бесконечное «почему?» на повторе, пиво и створки циркуля моих беспомощно брошенных об землю ног, а теперь с камнем на шее уносит вниз руками людей, от которых отказался ради будущего. И вот, дальше некуда, будущее настало, и будто смятые с детства знакомой ладонью фотографии порхают бабочками вокруг стремительного падения, они машут крыльями-лицами, восклицают иглами в мозг о себе, местах, временах, жизнях, моих опрометчивых словах и ветре, что поднял их и нагромоздил на мою голову корону из дерьма. А затем много-много отксеренных рассудочных раз, где я, никогда не щадя шалостей, размахивал бревнами в глазах, успешно подбивая игривые соринки и их покушения на безжалостную оптимизацию возомнившего себя самодостаточным эгоизма кучки комплексов....

            Чтобы рот зарос правильно, обязательно нужно дождаться, пока выпадут зубы. Все до единого. И вот ты ждешь, пока десны вытолкнут их через неистовую, бестолковую, но «абсолютно природную» боль, ты ходишь по автобусам, магазинам, улицам, работам, жмешься по всё тем же углам, скрываясь, пытаясь жить обычной жизнью, но всё равно сталкиваешься там с такими же, с лицом, превращенным в рваный фарш, пережеванным, залитым слизью и приклеенным на место, обязательно неравномерно, клочьями, что раздраженно шевелятся при каждом шаге, рвутся с жуткой болью и опадают всегда не вовремя, у всех на виду жутким зрелищем, особенно для тебя самого... И за каждой сухой или подгнившей частицей вечно стоит мыслишка-Иуда, клокочущая на ухо, что это последняя и что еще не время, и что тебе повезет, что, вопреки реальности всё отрастет заново, укрепится на былом месте, сроднится с кашицей остатков – и привет, юность!.. А потом вдруг едешь напротив такого же лысеющего, смотришь на безобразные черты некогда виноватой улыбки, думаешь, что ему-то ничего уже не светит, а вот у тебя сказка в кармане…и резко осознаешь, что он-то думает также!

            В доме темно и пусто, ночь, я захожу в туалет, как вдруг ручка начинает быстро дергаться снаружи, заставляя жаться в угол и скулить, расстилаясь перед стучащимися в темя древнейшими кошмарами – помнишь, какие они?…

…..//…..//…...//……

            Мне 21 год, я сгорблен и потушен, еле передвигаюсь с палочкой, кажется, я иду на улицу Чайковского, дом №72, чтобы дернуть бегом от калитки к загорающей иве, наделать из листьев корабликов и запустить в лужу армаду детской всесильности... На самом же деле я просто не знаю, где я – моя голова больше похожа на вытянутый из воротника палец, да, я был у парикмахера, теперь гладок и неотличим от тысяч таких же. И девушка в салоне, действительно, права – так на самом деле можно жить, если наловчиться, а для знакомых с более удачным набором генов у меня на груди есть бейджик. Там имя и фамилия. И еще веселая голубая рожица – я видел её последней, когда мне утягивали правый глаз…

            …Я снова нащупываю скамейку и сажусь, вздыхая. За мной свежеокрашенные ворота, дедушкина зелёная «копейка», вездесущий запах «Нашей Марки», бабушкин борщ из-под занавески на кухню, греющийся на солнце раскаленный стальной куб с водой, лающий вслед непогоде Шарик и его звонкая цепь, бордовый верстак с тисками в масле, детская качелька у окна, крыльцо в дом с солдатиками в серванте и шумно тикающими часами на стене, за спиной вечное лето, и все заняты извечными делами, бегая по двору и изредка перекрикиваясь… Тогда был совершенно другой на вкус «тархун» в стекле, да и воздух, в нем не было привкуса пластиковой трубки, в нем вообще никогда не было ничего синтетического, и, знаете, что…

Тут балконная ограда лопается под моим весом, и я неуклюже падаю спиной вперед, успевая подумать лишь о том, что на этот случай у меня и есть бейджик. Там имя и фамилия. Да плюс веселая голубая рожица.