Настроение сейчас - again

            (Много букв, лично и вряд ли интересно)

            Мне противно к тебе прикасаться, но я все равно бью тебя, чтобы стало хорошо и легче, пусть даже пощечина – не удар. Мне неприятно глядеть на заросшие жиром щеки, наливающиеся бордовым, но я барабаню по ним, искренне получая удовольствие. Волосы цвета грязи качнутся еще несколько раз, мне будет всё равно не понять, почему не расширены зрачки, рот извергнет ещё сотню потоков дерьма – ничего не произойдет. Меня и так, и так схватят и уведут туда, где я упрусь в стену, закрывшись.

           Там, где вчера рисовали молнии, даже облака запылены – всё в этом городе, что окружает меня, куда бы я ни ехал, свинцово и грязно. Наверное, именно потому крошка на полу озверяет…

           Помню, я шел под падающим из-под фонаря голливудским дождем, вскидывая голову и моясь – капли падали прямо в желудок, а оттуда выстрелом по позвоночнику неслись к мозгу, и глаза сверкали… Помню, я шел один полями, опаздывая стать посреди трассы, видел, как, сговорившись, кланялась пшеница, чувствовал каждый наименьший камешек проселка – и было неповторимо свободно…

           И всё оставшееся время помню резкий матовый нож и спину, вечно зияющую продырявленной белизной спину в конце тоннеля детства, там, где на самом деле должен разливаться теплый, софитный свет. И сейчас, на правде помешанным переростком, я не хочу верить, что перенесу на своей спине родовые кресты с надписями о бегущих иконах, огромных прозрачных бабочках, о топоте в пустых коридорах затхлой квартиры, о разговаривающих ликах, дающих якобы дельные советы… Те, что – прячь или нет – всё равно вскроются язвами на совести и стыде тех, кто будет рядом отчаянно тушить воспламенившийся эгоизм, пожирающий всё, даже оставленную помойке или дьяволу душу. Но как случилось, что я влез в эти долги, грехи, окольные пути, зыбучие пески, игры разума и по всем статьям проигрышный вариант развития событий? Я просил? И зачем мне это видеть, если всё равно по ненавистному генному щелчку вся жизнь смоется в жировик, прихватив с собою парочку чужих?.. Вопросов, как всегда, больше, а я, как обычно, из-за проклятого стыда вру изощреннее и запутанней.

           Мне противно прикасаться к себе. Я стою возле зеркала и натягиваю кожу на скулах, чтобы быть не похожим, быть волевее, сильнее, нужнее тебя, все мои движения стараются перечеркнуть память о том, что въелось в голову чайниково-моечной бытовухой… Парень со вчерашнего соседнего сидения бычится и каждые несколько секунд вертит головой – в нашем цивилизованном информационном переразвитом гуманном обществе каждый второй хочет, чтобы его «отпустило» побыстрее, для новой, свежей дозы. Я держу головой то, что меня разлагает, и напрягаюсь, всерьёз ненавидя и боясь всего нездорового, что внутри, что вокруг… Посмотри, ты, посмотри на свой продукт!.. Но ты… Слушай, а ты могла бы смотреть, слушать, трогать, думать, ходить, знать, чувствовать, пробовать, просить и соглашаться, если бы не было меня? Если бы я не слышал донормилово-винного бреда из самого жерла извергнувшей шизофрении? Думаю, нет. Тогда почему моя неизбежность обязательно ошалело летит на зеленый, данный заранее и на многие годы? молчишь? плевать?.. или я уже говорю сам с собой..

           Мне негде спрятаться от тебя – я знаю, ты всё равно догонишь. Рваные годы, обвисшая кожа, морщины на лбу и выбеленные пятна на мозге… Именно от этого я хихикаю куску стекла в пластмассе. Именно поэтому я сутками напролёт сплю, подмяв до удушья потную подушку. И именно здесь начинается заглавный трек моего извечного интровертивного одиночества, в твердейшей скорлупе которого весь смысл моего боязливого и обязательно деградирующего существования. Мои зубы гниют с корней, пусть там хоть какая у них сияющая верхушка.