Ввалившееся тучное небо кусало горизонт, далекими воронками всасывая дома, вихри листьев и длинные колышущиеся цепочки коров... Прорвавшееся к земле солнце сновало, освещая все подряд, нервничая залетевшей в комнату мухой, но потом вдруг успокоилось и присело на столбик ничего не ограждающего бетонного забора, покосясь на меланхоличную иссиня-черную ворону своим утренним «Здрасьте»... Та грифом скривила клюв в улыбке.

Внизу в пыли лежало тело. Если бы перерывший всю детскую площадку трактор мог предсказывать, он не оставил бы там холмика, впрочем, может, ему просто было лень работать под конец дня... Так или иначе, тело покоилось тихо и незаметно, проходившие, обёрнутые назад люди с опаской скрывались за воротами, собаки вереницею тянулись к сладко пахнущей бойне и раз в неделю выбрасывались мешком скелетов, комары и мотыльки множились и летели на (возможный) свет. Потерянное тело не знало, что его потеряли, потому вело себя, как само по себе валяющееся… Лицом в подкрашенную летом землю, полувытоптанную, полупроросшую – под солнечным пятном, в тени кучи собственных помятых тряпок. Дышало, головой вращала стая вертолётов, которым как-то внезапно захотелось взлететь, немытые клочки волос стойко сдерживали торнадо заблудившегося ветра... Тело жило, обездвиженное, предоставленное себе, в бурных снах, не поддаваясь влечению самоорганизованной свалки в каких-то нескольких резких шагах.

Если бы я был моим соседом на третьем этаже, я вышел бы покурить на лестничную площадку и, чиркнув спичкой, заметил бы много необычного у угла шевелящейся бетонной ограды, но… я не мой сосед, не курю и живу выше; по моим перилам по вечерам не ползают бесконечно черные фигуры с длинными руками – только висящие кофейные банки трещат да высота напрямик. Поэтому никто так и не увидел, как тело перевернулось через плечо, выматерившись, закряхтело и, качнувшись, покатилось с холма вниз, всё набирая скорость… Ворона, предприимчиво выхватив из его кармана бумажник, сквозь дыры в заборах, домах, автомобилях, несомненно, видела, как, прокладывая новый путь, тело оно катится за сиреневеющий горизонт, как протыкает ртутную тучу, как исчезает, завалившись за угол мира, втянутое хоботом слона… Если бы она призадумалась или размечталась, тело бы даже увидело летящие мимо засаженные степи, прослойки посадок, огромные карьеры, сады виноградников, пузатые холмы и недоросшие пики, зеркальные реки, оранжевость пустынь, барханы и теряющиеся в них караваны, алмазные трубки прибрежного, дружелюбного песка и разрыхлённую синь океана, за которым в живых лесах прячутся среди человеческих жертв и висячей на воздушных каплях влаги страшные секреты неотразимой древности... А потом в потерянной от обилия нового голове среди бирюзы, переходящей в болотную зелень, вдруг появится тот же тракторный холмик, тот же забор, та же ворона, что застыла сама в себе, увидев себя в чужих, невзначай прочтенных мыслях.

 Прикатившееся тело уже мало было похоже на человека – скорченный, обветренный кусок мяса естественной формы куска, будто выплюнутого мясорубкой. Теперь оно всё поняло о себе и том, кто его потерял, теперь оно хотело встать и выдержать жизнь, но не могло. Поэтому лежало на спине, открытые глаза уставились в ночь, где одно за другим погасали зажженные, как восковые свечи, стёкла окон, где дома-салюты то расходились светом в стороны, то мгновенно темнели, где наутро разогнавшее тучи солнце зажгло, наконец, себя на привычном месте извечной центрифуги…

…И враз потухло под захлопнувшимися веками.

А через минуту женский голос: «Ой! Что это?! Люди-люди, на помощь, ему плохо!...»