Малфой появится на пороге его крохотной квартирки в третью годовщину спасения Магического Мира и замрет в дверях, не решаясь пройти вперед. Гарри заморгает, будто бы силясь прогнать видение, а потом без предупреждения заедет под дых и слизеринец сдавленно охнет, сгибаясь, но хватать ртом воздух будет совсем недолго. Вместо этого просто двинет кулаком Гарри в нос и они покатятся по полу, норовя ударить друг друга посильнее. А потом будут сидеть на крыше, курить и морщиться от неловких резких движений. И Драко первым едва слышно прошепчет сквозь зубы что-то, отдаленно похожее на извинение, а Гарри лишь мазнет по нему взглядом и слегка кивнет, разминая в пальцах фильтр. И они оба помолчат о тех, кого уже нет, о тех, чье дыхание за спиной давало когда-то уверенность в следующем шаге, а тех, кто не закрывал глаза, встречая зеленый луч. Помолчат и каждый вспомнит свое. Удивления, разочарования, потери, боль, злые слезы. И первое несмелое рукопожатие, так ошибочно, а может, дальновидно, запоздавшее на столько лет. Малфой. На Гриммуальд-плейс его привел Ремус Люпин, если слово «привел» вообще можно было применить к профессору, которого в дом номер двенадцать внесли на руках два аврора. Оборотень был настолько слаб, что даже заклинание левитации было ему противопоказано. Драко, худой до прозрачности, с потухшими глазами на землисто-сером лице, шел рядом, цепляясь за носилки. Уцелевшие члены Ордена Феникса не потребовали ни одного объяснения, вполне удовлетворившись скупым рассказом бывшего преподавателя защиты от темных сил о том, что именно Драко сумел сбежать от остатков группы Упивающихся и вытащить своего бывшего учителя, что делать с которым и так, похоже, слабо представляли. - Не обольщайся, Ремус, - лишь мрачно напутствовал друга Артур Уизли. – Это – Малфой. А Малфои знают точно, зачем шевелят пальцами. Всегда знают, уж поверь мне. - Он просто ребенок, Артур, - устало вздохнул с трудом поправляющийся Люпин. – Он две недели жил со мной в больнице, и идти ему некуда. Близнецы, карикатурно зашмыгавшие носами на этом, по их мнению, очень трогательном моменте разрядили обстановку, но за подслушивание были отправлены чистить котлы, а Драко Малфой получил собственную комнату и право оставаться в штаб-квартире Сопротивления до лучших времен. Наступят ли когда-нибудь эти самые времена, не знал никто, но все свято верили в лучшее. Даже волшебникам нужно во что-то верить. Он не был тише воды, ниже травы, но никогда ни на что не жаловался, да и вообще не привлекал к своим проблемам кого-то из взрослых, стараясь решать все самостоятельно. Он был аккуратен, предельно вежлив и так редко говорил что-то, что лишь на занятиях, при звуках его негромкого, всегда чуточку простуженного голоса, они вспоминали, что не одни. Хогвартс был закрыт, но Молли настояла, чтобы все продолжали заниматься. Их учили каждый понемногу, иногда по книгам, но чаще собственным опытом и редкими, самыми безопасными – если такое вообще было возможно – практическими вылазками. Это случалось крайне редко, и потому все чаще и чаще Гарри можно было найти на самом верху, в бывшей комнате Сириуса. Он сидел там часами, глядя в окно и шепотом разговаривая со старой фотографией крестного с давней газетной вырезки. Порой к нему понимался Люпин и тогда они подолгу сидели на подоконнике и Ремус, обнимая Гари, бесконечно рассказывал ему о проделках Мародеров, о том, как зарождались отношения между Джеймсом и Лили, о нетерпении, с которым все они ждали появления на свет младшего Поттера. Гарри не задавал вопросов, не перебивал, просто слушал и впитывал вместе с рассказами невыразимую тоску, которую тщетно старался прогнать бывший учитель. Пока однажды не поднял голову на какой-то случайный шум и не увидел замершего на пороге Малфоя, сжимавшего в ладони палочку. Ремус замолчал на полуслове, и они оба смотрели на Драко, так и не решившегося шагнуть дальше, и эта оглушающая тишина вдруг оказалась живой, дышащей, такой напряженной и натянутой, что отчаянно захотелось сделать хоть что-то, чтобы прервать ее. Драко не выдержал первым. - Я просто искал Тонкс! – выкрикнул он, отступая на шаг, и это вышло чересчур звонко, так звонко, что он отчетливо видел, как невольно сморщился Люпин, как дернулся в его объятиях Поттер. – Я просто… И не договорил, разворачиваясь к двери, чуть не падая от поспешной резкости движения. Договаривать было нечего. Даже нарушенная, тишина осталась красноречивее слов. Ночью, выпуская дым в черное, совсем не звездное северное небо, он скажет, что не солгал тогда. В поисках Тонкс заблудился в лестницах и переходах старого дома и сначала испугался при звуках тихого баюкающего голоса, а потом узнал Ремуса и не смог уйти. Сидел, прислонившись к стене, и слушал, слушал, грелся нежностью, которой был пропитан рассказ Люпина о старых друзьях, и в какой-то момент не сдержал себя, осознавая, сколького они все оказались лишены. И вдруг захотелось, как когда-то давно, шагнуть к черноволосому растерянному мальчишке, плюнув на годы вражды и обид, и ощутить тепло и силу пожимаемой руки. - Фатальная ошибка, Поттер, - усмехнется он, опираясь на локти и вытягивая на парапет ноги в потертых синих джинсах. А Гарри лишь сузит глаза, разглядывая знакомый профиль, не утративший изящной тонкости прорисованных грифельным карандашом черт. Они не скажут больше ни слова, и Гарри не спросит, как Малфой нашел его, а Драко, в свою очередь, не протянет насмешливо, что удовольствие лицезреть физиономию Поттера в самый первый момент обошлось ему сравнительно недорого. Они не скажут ни слова, потому что ночь, окружающая их со всех сторон, окажется так до абсурда, до копирки похожа на ту, другую, когда, спустя несколько часов после услышанного разговора, Драко вернулся в комнату Сириуса. - Я теперь тоже вижу фестралов, Поттер, - проговорил он тихо, не отводя глаз. И Гарри осекся, беспомощно опускаясь на пол рядом с камином, и все слова разом вылетели из головы, но Малфой, не растерявшись, присел рядом, и как ни в чем не бывало, заговорил о том, что сегодня, как ему кажется, его волосы впервые немного потемнели. Он действительно не солгал, на самом деле искал Тонкс, чтобы попробовать продолжить развивать в себе склонность к метаморфству. Она добродушно подшучивала над ним и терпеливо объясняла, что такие способности невозможно развить, но он упорно тренировался, раз за разом заставляя ее менять внешность напоказ. Удивительно, но только с ней ему без проблем удалось найти общий язык. Джинни и близнецы держали нейтралитет, всем своим видом показывая, что терпят его лишь из уважения к просьбе старших. Рон едва сдерживался в его присутствии, поэтому после каких-то совместных занятий пулей вылетал из комнаты и вообще старался как можно реже сталкиваться с Драко. Грейнджер, погруженная в собственные мысли и фамильную библиотеку семейства Блэков, казалось, не заметит его даже столкнувшись лицом к лицу. Рем Люпин любую свободную минуту старался проводить с Гарри, который совсем замкнулся после последовавших одна за другой смертей Сириуса и Дамблдора. Остальных Драко избегал сам. И только Тонкс, его кузина, та, которая, казалось бы, должна была относиться к нему хуже всех, наоборот, приняла его со всей искренностью, симпатией и радушием. Возможно, потому, что знала, в какой семье он рос. И была единственной, кому он был интересен сам по себе. А он ходил за ней хвостиком, до слез стыдясь такого простого чувства, отчаянно скучал по ней, а ее отсутствие больше трех дней приводило его в такой ужас, что Молли не выдерживала и загружала его какой-то домашней работой, которую он, к всеобщему удивлению, выполнял без единого возражения. Именно Тонкс прикроет собой Драко в последней схватке с Упивающимися, и те, кто будет присутствовать в полуразрушенном здании Министерства и останутся способны слышать и чувствовать, никогда не забудут крик, который вырвался из горла высокого блондина в порванной мантии, не забудут нечеловеческой маски его перекошенного лица, когда он завертится на месте волчком, рассылая вокруг себя заклинания. А когда все кончится и заметно поредевшие члены Ордена Феникса осторожно попытаются поднять его с колен на телом метаморфини, он лишь дернет плечом, сбрасывая чужие руки, и встанет сам, вытирая с лица рукавом пыль и гарь, и никто не посмеет остановить его, и лишь Ремус проводит глазами неестественно прямую фигуру, исчезающую в проеме двери. Слов не потребуется. Не потребуется их и на крыше. Погруженные в воспоминания, они промолчат остаток ночи, а под утро, когда рука Малфоя неожиданно накроет плечо Гарри, когда тот, подняв в недоумении голову, встретит странно поблескивающий взгляд распахнутых глаз, когда его вдруг отчаянно потянет в эту серую бездну и узкие губы слизеринца окажутся такими покорными, и он так невыносимо будет их закусывать, когда Гарри войдет в первый раз, и, продолжая смотреть прямо в воронку серого омута, перепутает прошлое с настоящим, тогда станет совсем неважно, что там, где-то, раньше, в прошлой жизни, в небольшой комнате с камином, Драко первым медленно, почти осторожно, прижался своими губами к его губам и как доверчиво и очень надежно сомкнулись на плечах тонкие сильные пальцы. Через неделю Малфой спросит, сколько Гарри платит за эту халупу. Еще через неделю поговорит с Андони. Еще через неделю пропадет. Гарри и сейчас помнит первое утро без него, захлестнувшее чувство опустошенности, так нестерпимо похожее на то, после битвы в Министерстве, когда стало понятно, что Малфой не придет ни сегодня, ни завтра, ни через пару месяцев, и можно и нужно учиться жить так, будто бы двери, захлопнувшиеся за спиной, захлопнулись наглухо. «Чтобы суметь быть со мной, тебе нужно научиться быть без меня», - будет написано его четким каллиграфическим почерком на первой пришедшей открытке… Гарри усмехается и тушит в пепельнице первую утреннюю сигарету. Края обрывков глянцевого картона в ней покрываются оранжевыми искорками. Пожалуй, Андони прав, - в доме, действительно, когда-то жили русалки. Иначе чем объяснить то, что в этой комнате морем пахнет все. Даже светлые волосы, разметавшиеся по соседней подушке. Конец

Хех...)