Глава 1.
Анитал.
Город Рикко, час Певца.

Клео сидела на городской площади небольшого города (или большой деревни) и размышляла о своей нелегкой судьбе. «Когда-то принцесса, теперь-нищенка»--проносилось в ее голове. Все чему ее учили воспитатели, родители теперь казалось ей бесполезным. Да, она знала как петь, как говорить, немного как пользоваться своими родовыми способностями, но в ее бесхитростной головке не укладывалось, как это можно использовать. Ее всегда готовили к тому, что она выйдет замуж и за нее будет думать муж, все ее попытки решать проблемы своим умом притупляли в самом начале.
И вот теперь она одна в этом мире. Никому- никому не нужна…Кто-то споткнулся об нее. Она поджала худые ноги и скорчилась от боли.
--С дороги попрошайка!—взревел чуть не упавший на камни мостовой грузный мужчина в одежде священника Маммы.—Тут не место для таких как ты! Только подумать на Площади Семи жрецов! Ты порочишь своим присутствием это священное место, а известно ли тебе что недавно его почтил своим присутствием сам Великий?--он неприятно потряс своими щеками-- Здесь происходит множество священнослужений, а скоро начнется час Маммы и если ты собираешься проторчать тут весь день, то я тебе не завидую! Всемогущая Мамма всегда говорила, что нельзя жалеть попрошаек, они несут в себе грехи такие, как ..—тут было перечислено порядка 20 «ужаснейших грехов», видимо этот человечек не отличался недостатком запаса слов.
Он восстановил равновесие, набрал воздух для новой проповеди, но взгляд его упал на испуганную девчонку и жалость охватила его. Клео и вправду представляла из себя жалкое зрелище: некогда безупречное платье из лепестков аммы теперь было порвано и заляпано грязью, дворцовые тапочки теперь выглядели не лучше обуви простого крестьянина, а ее тело стало мертвенного сине-белого цвета: признака крайней усталости и голода. О глазах и речи быть не может: они уже превратились из темно-сиреневых в светло-розовые—ей не хватало душевных сил и поддержки. Когда-то и сам Прий, а его звали именно так, находился в таком же печальном положении и поэтому ему стало еще печальнее за «сие дитя порока», как он окрестил про себя эту девочку.
Клео пыталась сдержать слезы, но у нее ничего не вышло: от упреков и боли они полились двумя обильными мокрыми ручьями.
--Ну-ну детка, не плачь, я прощаю тебя за все грехи.—участливо произнес толстый пастырь, присев на корточки.
Видимо его отпущение грехов не возымело должного действия, так как девушка заплакала еще сильнее. Пастырь сморщил нос картошкой и брезгливо погладил девушку по плечу. Всхлипы не прекращались и священник, коря себя за свою мягкость, решил потратить часть сил, которыми его наделяло служение Мамме. Он провел успокоительное тепло, взятое из глубины души, через свою руку. Девушка притихла и послышался сонный вздох.
Прий, решив что он сделал все, что мог, подозвал к себе городского стража, кинул ему монетку и приказал препроводить девушку в «Приют бродяги», который был буквально за углом: накормить, напоить и уложить спать «сие дитя порока». Страж утвердительно и рьяно закивал своей, похожей на морду лошади, головой. Священник благословил этого «прекрасного рыцаря» и поспешил в храм на службу, ибо уже начинался Час Маммы.
Стражник как только священник скрылся с глаз встал с колен, повертел в руках монетку и с неприязнью посмотрел на сонную девушку. Некоторое время он раздумывал, а затем, видимо придя к какому-то решению, взвалил ее на плечо и потащил в сторону таверны, где собрались уже все его друзья.



Филия Вагнос вышла из комнаты разъяренная своим провалом. Все ее замыслы рушились. Строптивый гонец, под конец все же сломавшийся, теперь лежал в своей комнате в луже крови и причем совершенно обнаженный ( его одежду «позаимствовала» Филия). Нет, она не убила его, после того, как он сказал ей, что печати с ним нет, что этот слух был распущен лишь, чтобы выманить ее и сдать властям и что скорее всего внизу ее уже поджидает кучка стражей, прибежавших в эту таверну по приказу Брислока еще до того, как он вошел в свою комнату. Она его не убила, когда поняла, что он дурачил ее прикидываясь беспомощным. Да-а , это она нескоро забудет…
…Ненадолго задумавшись, как она сможет безболезненно для репутации гонца выведать где Печать Мира она и не заметила, что эта тварь имела в своем рукаве маленький ножик. Для нее было полной неожиданностью, когда это дрожащий человечек быстро уклонился он направленного на него кинжала, подскочил и нанес режущий удар ей в руку, держащую оружие, кровь потекла фонтаном. Филия болезненно вскрикнула и выронила кинжал. Брислок радостно засмеялся и поднял руку, чтобы нанести еще один удар, но девушка была быстрее—она пригнулась и прокрутилась на одной ноге, лишая гонца возможности стоять на двух ногах. Когда он еще падал она успела сделать сальто вперед и ногами врезала ему в грудь, ускоряя его полет к другому концу комнаты. Ударившись о стену гонец потерял сознание, а Филия, шатаясь поняла свой кинжал. Только теперь она осознала как холодно в комнате. Она мутным, от потери крови, разумом поняла, что необходимо перевязать рану, подошла к Брислоку, вынула из его карма платок с орнаментом герцога Корвута (такой платок обязались носить все его подданные), и перевязала рану. Ее заостренные уши подрагивали, выдавая напряжние. Слава Паовену! на столе стояла еда, которая всегда была в комнатах, по традиции. Ей-то она и подкрепилась.
От стены послышался горестный вздох: видимо эта «подлая тварь», Брислок, уже приходила в себя. Не давая поднимающемуся гневу завладеть рассудком, Филия, со словами: «это тебе за мою пролитую кровь, личинка недоразвитая, манита (оч оскорбительное ругательство), лужица поноса, (было произнесено еще примерно10 неприятных слов)…»--расквасила Брислоку нос и сделала так, что в ближайшие месяца 2 он вряд ли смог бы наслаждаться видом прекрасных дев безболезненно для своего достоинства. Потом, уже одевшись в его одежду и пытаясь проделать еще одну дырку в его ремне, она решила, что нет ничего лучше проклятия жабами.
«Воровка», «с*** эльфийская»--вот как ее прозвали в Империи, она ухмыльнулась: «Ах, если бы они знали…»--подумала девушка.
Продолжение следует…