Самая печальная радость — быть поэтом.
Все остальное не в счет. Даже смерть.
Ф. Г. Лорка

Когда у бездетного зажиточного арендатора Федерико Гарсии Родригеса умерла жена, он уже и не надеялся стать отцом. И тем более даже в самых смелых своих мечтах не мог представить, что ему посчастливится воспитать сына, которому будет суждено воспеть Испанию. Но небо преподнесло пожилому Федерико более чем щедрый подарок. Оно способствовало появлению в его холостяцкой жизни скромной школьной учительницы Висенты Лорки. И однажды, возвращаясь после трудового дня, дон Федерико заметит непривычную суету возле своего дома и тут же почувствует постыдную слабость в ногах. А соседки, как по команде, повернутся к нему и торжествующе заверещат наперебой: «Поздравляем, дон Федерико! Сын!» Так 5 июня 1898 года в селении Фуэнте близ Гранады на свет появится Федерико Гарсия Лорка.
В сознание крохотного человечка капля за каплей начинают проникать краски этого мира. Целое море звуков, цветов, форм обрушивается на ребенка с каждым его пробуждением. Но будущего поэта больше всего интересуют именно звуки. Разноголосая речь и треск погремушки, шаги и таинственные шорохи, а также скрипы, звяканье. Но самую большую загадку представляла тишина. Малыш понял, что и у нее есть свой собственный голос. Повзрослев, Лорка напишет: «В детстве я ощущал себя единым с природой. Я думал, что все вокруг — всякая вещь, стол, стул, дерево, камень — живые. Возле нашего дома росли тополя. Как-то вечером я вдруг услышал, что они поют. И с тех пор я часами слушал их песню и пел — вторил ей... Но вдруг однажды замер, изумленный. Кто-то звал меня по имени, по слогам: «Фе-де-ри-ко...» Я оглянулся — никого. Это ветер раскачивал ветви старого тополя, и мерный горестный шелест я принял за свое имя».
Шаг за шагом, слово за словом, мальчик приручил двор со всем, что там находилось. И по вечерам, оставаясь один, будущий поэт перебирал собранные за день богатства — перекатывал слова во рту, как леденцы. Было, правда, одно слово, одно понятие, которое никак не хотело для Федерико открывать свой смысл. Это было слово «смерть» — muerte. Хотя однажды muerte подобралась совсем рядом, без разрешения зашла прямо в их дом. Но как она выглядит, мальчик ни за что бы не ответил. Он и своего брата Луиса едва успел за несколько дней рассмотреть — такой маленький, что даже не кричит, а едва попискивает. И только Федерико с братцем познакомился, как Луиса кладут на стол в нарядном ящике и ставят возле него свечи, зажженные средь бела дня. Няня объясняет: «Луис — счастливец, Господь взял его к себе в ангелочки, и он теперь будет жить на небе». Но юного Лорку смущает, что, во-первых, никто не радуется тому, что Луис станет ангелочком. Мать плачет, отец ходит насупившись. А во-вторых, как же братец попадет на небо, если его — это Федерико понял из разговоров — положат в яму и сверху засыплют землей?
Музыкальная Гранада
В сентябре 1909 года семья Лорки переезжает в Гранаду. Федерико постепенно привыкает к гордому званию «гранадец», и первое время его не оставляет ощущение, будто весь город окутан облаком, погружен во что-то вроде тумана или дыма. Только через несколько дней до Федерико наконец дошло — то, что показалось ему дымом или туманом, на самом деле было странным, непонятного происхождения звуком, висевшим в воздухе.
Этот звук был повсюду. Он примешивался к шарканью подошв и стуку колес, к выкрикам торговок и лепету нищих. То вырастал в шум, то убавлялся до лепета, но никогда не пропадал окончательно. И вдруг Федерико осенило. Да это же голос льющейся воды! Она журчала в канавках, плясала в фонтанах, плескалась в берега текущих по городу рек — Дарро и Хениля. И все эти бульканья, хлюпанья, шлепки о камень сливались в ровный шум, от которого приятно щекотало в затылке и хотелось дремать.
Именно в Гранаде Лорка в 1914 году поступит в университет сразу на два факультета — литературы и философии и факультет права. Не из любви к знаниям, а из-за того, что отец постоянно требовал чего-нибудь посерьезнее музыки и литературы. Но последняя будет всегда рядом. Лорка очень быстро нашел единомышленников. Они собирались в кафе «Аламеда» позади эстрады, где в уголке помещались всего два-три столика. В самом закоулке. Они так и называли себя — закоулочники. Потягивая легкое вино, поглядывая в общий зал, отделенный от них лишь невидимой музыкальной завесой, молодые люди отдыхали, обсуждали события политической жизни родной Испании и, конечно же, декламировали стихи. Как выяснилось, Федерико знал на память множество стихов. Его заставляли читать целыми часами — на прогулках, в гостях, в том же кафе под разноголосый гул. И однажды Лорка, несмотря на свою феноменальную память, «прокололся». Он настолько увлекся, читая Хименеса, что продекламировал одно из ранних своих стихотворений. Когда один из друзей-эрудитов заметил подмену, Федерико несколько секунд стоял молча, бледный и злой, и вдруг захохотал. Так Лорка расстался со своей тайной, так в нем проснулся публичный поэт, но не литератор. Лорка признается: «Если мне что и интересно, так это жизнь. Я люблю гулять, веселиться, часами разговаривать с друзьями, с девушками. Жить в полном смысле слова — полной, доброй, веселой, молодой жизнью. Литература для меня не на первом месте. Да к тому же я и не собирался заниматься литературой. Просто иногда неведомая сила заставляет меня писать». За двадцать лет своей творческой жизни Лорка подготовит к печати несколько сборников стихотворений: «Книга стихов», «Песни», «Стихи о канте хондо», «Цыганский романсеро», «Поэт в Нью-Йорке», напишет пьесы «Мариана Пинеда», «Чудесная башмачница», «Кровавая свадьба», «Иерма». Вместе с Мануэлем де Фальей организует в июле 1922 года фестиваль народной андалусской песни в Гранаде. А также создаст в 1932 году передвижной университетский театр — «Ла Баррака». Как видишь, творческое наследие Лорки необыкновенно богато. Но мы сразу поведем тебя к его вершине — стихотворениям, которые удивительным образом передают настроение главного богатства Испании. Оно дороже всех взятых вместе быков и арен, даже фламенко по сравнению с ним кажется детским лепетом. Этот импульс живет в традициях канте хондо — глубинном пении. Именно эта древняя андалусская песня всю жизнь вела за собой Федерико, учила своему языку, который чем дальше, тем больше казался ему похожим на полузабытый язык раннего детства.
Струнная дрожь гитары превращается в плач — жалобный, монотонный, нескончаемый плач, слушать который становилось все больнее, все мучительнее. И вдруг нестерпимый вопль заставляет всех содрогнуться — он распарывает ночь надвое, черной радугой виснет в воздухе, пока не оборачивается песней. Так говорят с женщиной в час любви, так молят палача повременить. Так поют о горе, что глубже самых глубоких колодцев, о смерти, бессильной перед любовью, о любви, беспощадной, как смерть. И сверкают ножи во тьме пещер, и раскрывает свои могилы злая, каменистая земля, и дети в лохмотьях глядят на дорогу, по которой меж двух жандармов уходит в тюрьму их отец.
Одним словом, канте хондо — «глубокое пение» — песнь из глубин, поток, бегущий через столетия, от первого на земле рыдания и первого поцелуя. Скорбная мудрость мавров, дикая вольность цыганского племени, испанская, меры не знающая гордыня — все слилось в этом потоке. Сколько людей припадало к нему, растворяя в нем соль и мед своих жизней! Песня была их исповедью, песня становилась их бессмертием. Мелодии этих песен не ласкали, а ранили слух. Песня шла к цели кратчайшим путем.
Так и у Лорки жизнь лишена какой бы то ни было нежности, плоти. Она ободрана до скелета. Остаются всего две силы, движущие миром: любовь и смерть. Великое борение стихий, с которыми человеку не совладать. В этом вся поэзия Федерико. И в 1936-м — в последний год своей жизни — он подойдет к созданию музыкально-стихотворного цикла «Сонеты темной любви». Любви к кому? Может, настало время объясниться, а Федерико?
Таинственная муза
Все без исключения биографические справочники обходят тему женщины в жизни Гарсия Лорки. Действительно загадка. Можно по пальцам пересчитать его любовные увлечения. Одним из них была сестра Сальвадора Дали Анна. Однако взаимностью она не ответила, бросив фразу, что обвенчаться с Федерико, это все равно что выйти замуж за ветер. В связи с этим появились даже грязные слухи о его гомосексуальных наклонностях, которые, ты только вдумайся, имели место с самим Дали. Да, Лорка, конечно, любил Дали. Как, впрочем, любил он каждого испанца. Разгадка кроется в том, что, как истинные монахини, выбирающие себе в женихи Иисуса, великий поэт избрал для себя самую завидную и такую недоступную обычному смертному невесту — свою Родину. Именно в самом проникновенном его сборнике «Сонеты темной любви» наиболее ярко раскрывается эта тема.
Ты знать не можешь, как тебя люблю я, —
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.
В июне 1936 года, незадолго до отъезда в Гранаду, он читал «Сонеты» поэту Висенте Александре. Много лет эта книга оставалась неопубликованной. Лишь в мае 1984 года мадридская газета «ABC» с разрешения членов семьи Гарсиа Лорки опубликовала факсимильное воспроизведение авторской рукописи. В ней Федерико предстает несчастным влюбленным, который не то что не может найти взаимности у своей возлюбленной, но даже осязать ее.

Прогулка длиною в вечность
18 июля 1936 года в Испании вспыхивает фашистский мятеж, спустя пару недель он докатится и до Гранады. Начнутся ее страшные дни. Аресты и допросы, разгул человеческого отребья, вылезшего из всех щелей. И словно страшный сон — сухой треск, доносящийся на рассвете со старого кладбища Ceppo дель Соль. В лексиконе даже появляется новое словцо — «прогулка», им заменяют слишком откровенное слово «расстрел». По роковому стечению обстоятельств Лорка в это безумное время оказался не в относительно спокойном Мадриде, где жил последние годы, а именно в мятежной Гранаде. Последнюю неделю перед арестом он скрывался в одном из домов, но 18 августа везению поэта пришел конец. Гвардейцы даже не дали ему возможности переодеться и увезли в одной пижаме.
Одним из первых весть об аресте Лорки узнал испанский композитор Мануэль де Фалья. Услышав эту новость, он надевает свой парадный костюм и, дрожа от ярости, идет по безлюдным улицам к штабу мятежников. Он все-таки добивается приема у их главного начальника:
— Да понимаете ли вы, что делаете, на кого заносите руку?..
— Кто? Лорка? Уж его-то творчество мы хорошо знаем. Взять хотя бы романс о жандармах.
— Но нельзя же сводить его творчество только к этому! — умоляюще возражает композитор.
Но инквизитор лишь усмехнется и ответит:
— Один крупный деятель нашего движения сказал как-то, разумеется в узком кругу: «К поэтам нельзя относиться серьезно. Иначе их пришлось бы расстреливать».
— Вот видите! — пытается Мануэль де Фалья сложить в улыбку трясущиеся губы.
— В идеале это, конечно, так. Но пока борьба не окончена, мы вынуждены относиться к поэтам серьезно. Вполне серьезно.
Этот разговор не слышит совсем еще молодой человек в полосатой пижаме. Он не знает, что уходят последние мгновения его жизни, что еще несколько дней — и немыслимая боль полоснет по сердцам всех, кто знал и любил его, что через год в Париже писатели разных стран перед портретом Гарсиа Лорки принесут клятву на верность свободе, и, что греха таить, в мире нашем чуть прибавится счастья оттого, что жил на свете такой поэт — Федерико Гарсиа Лорка. Каждый уважающий себя образованный испанец будет знать несколько его стихотворений наизусть и, конечно же, помнить это вечно смеющееся глазами мальчишеское лицо.
Но пока водитель темно-вишневого «мерседеса» (мятежники вот уже несколько дней используют эту машину, чтобы вывозить приговоренных на «прогулку») удивляется странно знакомому выражению на заросшем щетиной лице, хотя мог бы поклясться, что никогда раньше не видел этого молодого человека в нелепой полосатой пижаме.
Настроение начало портиться у водителя, когда он только увидел двоих мужчин, которых гвардейцы втолкнули к нему в автомобиль. Один из них был хромой старик, весь растерзанный. У него в глазах стоял смертельный ужас. Молодой же, наоборот, держался так, будто его и вправду везли на прогулку — улыбался, вертелся. Словно смотрел на приближающуюся muerte как на пустое место. И во всем этом чудилось что-то оскорбительное для остальных, находящихся в машине. Федерико же просто до последнего верил, что их везут в концлагерь.
Остановку сделали рядом с Виснаром, небольшом селением километрах в двенадцати от Гранады. Двое из гвардейцев помогли старику вылезти из машины и повели за кусты. Его товарищу даже в такой ситуации в голову пришло что-то совсем неуместное. По крайней мере, он слабо, одними глазами, улыбнулся шоферу. В этот момент совсем рядом резко треснули выстрелы, словно рассветное небо разодралось сверху донизу, и тогда глаза стали шириться, заполняя зеркальце. Это темный ужас поднялся в Федерико, но теперь он уже не мог целиком завладеть поэтом, не мог вытеснить того, что так стремительно распускалось внутри, торопясь превратиться в слова, в огромные неведомые человеческому разуму миры.
И даже когда гвардейцы, выйдя из-за кустов, подошли к поэту, стали отрывать его пальцы от автомобильного крыла, потащили по тропинке, толкая прикладами в спину, то и тогда сила, проснувшаяся много лет назад под мерный шепот тополей Фуэнте Вакероса, все еще пела и рвалась наружу, не уступая смерти. Гвардейцы сажали в него пулю за пулей, не ведая, что расстреливают собственную душу. А Федерико все вставал, все приподымался, пытаясь что-то выговорить, пока наконец не затих, вцепившись руками в красноватую землю.
Его тело так и не нашли, а может быть, просто сбылось завещание Лорки:
Когда умру, схороните меня с гитарой
В речном песке.
Когда умру, в апельсиновой роще старой,
В любом цветке.
Когда умру, буду флюгером я на крыше,
На ветру.
Тише. Когда умру.
Тише… Просто помолчи минутку, и тогда ты услышишь в звонком колокольчике ручейка, в щебете беззаботных птиц или в размеренных вздохах ветра вечно живой всепобеждающий смех Федерико.

Оригинальный текст за моим росчерком пера и интеллектуальными усилиями
представлен на страницах журнала SL. www.sunlife-volgograd.ru