Относительно недавно в серии ЖЗЛ вышел основательный (почти девятьсот страниц) труд Дмитрия Быкова «Борис Пастернак». Автор удачно выказал сразу три дара: дотошного биографа, виртуозного филолога и яркого литератора.

В его изложении судьба несостоявшегося акына сталинского ампира, «поэта-дачника» с пророческим чутьем, нобелевского лауреата без «нобелевки» предстает в мельчайших подробностях. Однако в них не теряется. Дмитрий Быков в каждой главке дотошно выстроенного эпоса стремится «дойти до самой сути», разгадать тайну жизненных перипетий героя и часто по-своему разгадывает. Малоизвестные, как и насквозь зацитированные эпизоды пастернаковской биографии, анализ стихов и прозы, отдельные суждения («Вам нужна свобода, а мне несвобода», «Мир – это музыка, к которой надо найти слова!») разворачиваются в цельные концепции творчества и мироощущения.

Как захватывающий детектив, читается разбор стихотворения «Бабье лето»; впервые хочется взяться за нудного «Спекторского». Ритм раскачивающегося колокола усматривает Быков в строфике «Рождественской звезды», подводя читателя к открытию оригинальной авторской теологии. В «Докторе Живаго», которого кто только не пинал (вот и модный Гордон пару лет назад прошелся в одной из своих программ) открывается та основа, ради который это странное символистское творение «после символизма», кажется, и писалось.

«В зеркалах», расставленных повествователем по тексту, возникают Ахматова, Блок, Маяковский, Цветаева, Мандельштам, даже четырнадцатилетний отрок Вознесенский (немало лестных слов сказано Быковым и в адрес Вознесенского повзрослевшего – хотя, при всем почтении, до перечисленных величин тот все же не дотягивает). Особняком стоит трагическая – «античная» фигура двоюродной сестры Бориса Леонидовича Ольги Фрейденберг. Эта женщина, с ее способным отрезвить любого романтика одиночеством и стоическим мужеством, одна из первых муз влюбчивого Бори, забытая им в момент последнего испытания – смертельной болезни, заслуживает отдельной книги. (Именно «Фрейденберг», а не «Алиев» и «Громов» ждешь после объявленного – «Жизнь замечательных людей»!)

В биографии Быкова вина – или «грехи» Пастернака (перед сестрой, обеими женами, Цветаевой и теми, кому, кажется? – мог бы помочь в годы террора) не замазывается пафосными оправданиями. Его оптимизм не выглядит казенным, а убеждения – уклончивыми и неискренними. Не скрывая нелицеприятных деталей, автор сумел обнажить суть: человек выжил, а гений состоялся, зачастую, в силу конформизма и эгоистического мироприятия. Пастернак говорил жизни «да» в годы беспросветной жути, и сумел ответить «нет» на заигрывания оттепели. А ведь тогда соблазнялись и более стойкие.

Поэт пронес серебро Господа своего мальчикам и девочкам шестидесятых через кордоны таких ненависти и безбожия, что один этот подвиг контрабандиста оправдывает конформизм и эгоизм (а ведь было еще неброское мученичество последних лет, в огне которого сгорел хлам сомнений и раздвоений). Впрочем, его христианство, о котором деликатно говорит Быков, «только для тех, кому есть что раздать и чем делиться».

Зато ответ всемирной (а не одной советской) пошлости, ответ «Сестры моей жизни» и «Фауста», «Второго рождения» и «Охранной грамоты», «Гамлета» и «Доктора…» долго будет рождать отклик в душах, где теплится самая малая толика света. Потому что «всех простят, над всеми поплачут и много еще покажут чудес».