«Насекомые загадочны. Они меньше и слабее нас, но они нас не боятся, а иногда даже и нападают на нас. Кстати, если вдуматься, все мы находим последнее пристанище в желудке насекомых. Потому что нашими останками питаются личинки мясной мухи».
Эти слова из культового романа «самого читаемого писателя Франции» Бернарда Вербера могли бы послужить эпиграфом серьезного научного исследования или философского трактата. Однако у талантливого беллетриста они запросто вписались в чисто художественное, к тому же предельно захватывающее повествование – этакий двойной детектив, коллизии которого параллельно разворачиваются в человеческом и муравьином измерении вблизи леса Фонтенбло под Парижем.
..В старом доме, доставшемся Джонатану и его жене Люси по наследству от чудаковатого дяди-энтомолога, происходит ряд загадочных событий. Один за другим в подвале особняка исчезают хозяева, а затем и отправившиеся на их поиски спасатели.
В то же время в лабиринтах муравейника империи БЕЛ-О-КАН, раскинувшейся в чаще знаменитого леса, самец рыжего муравья под номером 327, чудом избежавший гибели от таинственного оружия, унесшего жизни трех десятков товарищей, подвергается нападению собратьев-мутантов. Злодеи в схватке уничтожают муравьиный «паспорт» бедолаги – опознавательные знаки, особые ферменты, без которых №327 даже в стенах родного дома становится «посторонним», обреченным на ликвидацию первым встречным.
Пока люди силятся раскрыть тайну страшного подвала, муравей спасается от многочисленных киллеров, одновременно пытаясь поведать о секретном оружии собратьям, а также матери–богине БЕЛ-О-КАНа – прекрасной королеве Бело-киу-киуни. С каждой страницей небольшого романа интрига закручивается, подобно спирали, все теснее сближая столь различные и все же необходимые друг другу миры – людской и муравьиный.
Впрочем, следить за переживаниями и поступками людей интересно не в той мере, в какой захватывает отчаянная гонка на выживание № 327-ого. «Чужой среди своих» проявляет чудеса изобретательности и максимум мужества, находя единомышленников и уклоняясь от «клинков» и «пуль» мира насекомых. Впрочем, вскоре понимаешь: схватку со смертью в этом мире ежесекундно ведут все участники.
Будни муравьиной жизни описаны Вербером с гомеровским блеском: битвы многомиллионных армий «карликов» и «рабовладельцев», сафари с улитками, слалом в паучьих сетях. Особенно впечатляет поначалу, казалось, неравный для насекомых бой с дятлом. Однако для опрометчивого гурмана бизнес-ланч в муравейнике заканчивается плачевно: «Птица борется, хочет освободиться. Но она зашла слишком далеко. Ее крылья увязли в земле и веточках купола… Кислота брызгает снова. Птица дрожит, ей уже трудно дышать… Отовсюду бегут солдаты с широкими мандибулами (значение этого слова вы точно выучите к концу романа! – С. Б.), они проникают в раны… Другой легион… находит хвост птицы и начинает буравить самый пахучий участок: анальное отверстие…». И так далее. Натурализм такой – разом отдыхают месье Золя и братишка Райн.
Но все же речь в романе – не об ужасах муравьиной или человеческой жизни. Идея не сводится к констатации: homo sapiens и les fourmis (отечественные издатели ухитрились набрать французское слово с ошибкой) похожи. Автор не довольствуется и признанием, что «последние» могут многому научить «первых», оказаться полезной для столь «продвинутой» ветви эволюции, какой мы себя до сих пор мним.
Вербер, задумавший первый роман трилогии (на прилавках уже появился второй – «День муравья») в шестнадцать лет и шесть лет доказывавший, что книжку надо-таки публиковать, рассуждает о многообразии и непредсказуемости природы на разных ступенях, всеобщей взаимосвязи и борьбе живого. Подобный уровень обобщения давался разве что Андрею Платонову с его коровами и червячками. Но Платонов не стремился говорить на языке бестселлера.
Застав несколько лет назад во Франции очередной виток читательского внимания к творчеству Вербера, могу подтвердить: «Муравьи» притягивают, заставляя размышлять об индивидууме, обществе, мироздании, самую широкую аудиторию.
Да и русскому уму многие ситуации романа не чужды: «Самец №327 пролил кровь клетки Племени… Ему горько. Но разве был у него… другой способ выжить, чтобы выполнить свою миссию?» Раскольников с острыми мандибулами вместо затупленного топора? Уместна ли подобная параллель, решать Вам.
Я сделал для себя выводы еще во времена, когда неспешно, со словарем вчитывался в оригинал, изданный в «Albin Michel». Истины мира насекомых столь же сложны и глубоки, так же несводимы к понятию об «инстинктивном», как и человеческие. К тому же истин этих – бесконечное множество.
«Наблюдая за муравьем, можно сказать, что им движут отнюдь не шкурные интересы. Отрубленная голова еще пытается быть полезной другим, кусая вражеские ноги...
Самоотречение? Фанатизм по отношению к Городу? Отупение из-за коллективного образа жизни?
Нет, муравей умеет жить в одиночку. Ему не нужно Племя, он может даже взбунтоваться.
Почему же он жертвует собой? ..из скромности. Кажется, что для муравья его смерть не такое важное событие, чтобы отвлечь его от дела, которым он занимался пару мгновений назад».
Недавно горькое событие выбило меня из круга привычных дел: умер отец друга. Еще не старый человек, строитель-профессионал всю жизнь созидал людские Муравейники. Спешил на службу, когда инсульт внезапно парализовал половину тела. Родственники застали страшную сцену: умирающий сжимал в еще действующей руке телефонный провод, стегая им по второй – обездвиженной параличом. «Мне надо работать», - повторял он упрямо, не думая о возможном спасении, больнице, отдыхе. Почему? Близкие предположили: из скромности.
Прочитайте «Муравьев». Они напомнят о существовании многих прекрасных качеств, которыми Творец наделил свои творения.
Что касается развязки романа, она удивит самого искушенного ценителя непредсказуемых финалов. Кому и этого покажется мало – ищите продолжение!
Сергей Брель, март 2006


Сергей Брель