[175x300]
Роман американки Трейси Шевалье увидел свет в 1999 году; русский перевод появился одновременно с замечательной экранизацией («Девушка с жемчужной сережкой»), где лицо с портрета знаменитого Яна Вермеера представила очаровательная Скарлет Йоханссон, еще не разменявшаяся на участие в идиотских блокбастерах.
А прошлым летом в городке Империя гостеприимная хозяйка маленького отеля подарила моей жене итальянский перевод книги, упомянув, что это ее любимое произведение.
На мой взгляд, роман в двести с небольшим страниц, поднимающий, казалось, избитую тему взаимоотношений художника и модели, – подлинное событие, а девушке, запечатленной на холсте делфтского живописца, обеспечена блестящая карьера. Начать с того, что перед нами произведение не реалистическое и не романтическое, не очередной образчик постмодерна и не традиционная историческая хроника; не занудное бытописание, но и не заумная притча. Скорее, всего – понемногу, и, как результат, обобщенный портрет Художника, в каком бы времени тот ни творил.
Более того, портрет, встающий перед глазами молодой влюбленной женщины. К тому же – талантливой. При этом, принадлежащей к тому простонародью, к которому эстеты всех мастей, относясь с легким презрением, при случае бегут искать вдохновения и идеалов.
«Я резала на кухне овощи, когда услышала на пороге голоса: женский, блестящий, как отполированная дверная ручка, и мужской, низкий и тёмный, как стол, за которым я работала…». Как видно из этого отрывка, Шевалье не идет по пути раздельного описания быта (взрастившего большинство шедевров малых голландцев) и психологии героев. Сравнения позволяют одновременно ощутить состояние юной служанки накануне найма в чужой дом и одновременно увидеть этот дом с его полированными ручками и темной мебелью.
Дальше – больше. Мы исподволь узнаем, как в Голландии XVII столетия выбирали на рынке рыбу и заключали браки, передавали имущество по наследству и наказывали детей. А еще – смешивали краски и исследовали законы перспективы.
Но даже последнее – только фон. Главное – поиск ответа на вопрос: чем живёт, к чему стремится художник? Почему, например, будучи отцом обширного семейства, берет так мало заказов, а затем выполняет их с непростительной медлительностью? (Известно, что Вермеер написал за всю жизнь не более сорока картин).
И ладно, будь он подвижником и аскетом, служителем подлинного искусства с горячим взором. Или, напротив, распутником и пьяницей, творящим шедевры в перерывах между запоями. (К выбору между этими дилеммами приучили нас биографы и литераторы, не так ли?)
Ан нет! По сути, мы так до конца и не понимаем, что творилось на душе у этого уже немолодого человека, который равнодушно и зачастую грубо разговаривал с женой, кажется, не интересовался собственными детьми, а ради удачного портрета пожертвовал единственной помощницей и единомышленницей. Но при этом «видел то, что было недоступно другим».
Ближе к концу книги ловишь себя на том, что повествование касалось кого и чего угодно, но только не главного: тайны творчества. И тут же делаешь вывод, противоречащим первому: произведений, где о сущности художественного поиска говорится так глубоко и небанально, крайне мало. Еще меньше книг, столь недвусмысленно признающих: эстетические открытия не лежат в заоблачных эмпиреях, не выковываются путем рассудочных штудий (впрочем, и Маркс с Чернышевским заврались: произведение искусства никогда не было копией!).
Объяснение феномена Трейси Шевалье в том, что она приближался к ответам на заданные вопросы по касательной, считая лобовой штурм ошибочным.
Портрет «с жемчужиной» не удался бы, не перешагни юная модель через стыд, распустив волосы перед чужим женатым мужчиной. А после («больше мне нечего прятать и беречь») – не отдайся вульгарному мяснику, отказавшись от собственных таланта и призвания. Но, с другой cтороны, избежав встречи с католиком Вермеером, протестантка Грета, возможно, никогда вообще не приобщилась бы к свободному и бескомпромиссному поиску. Для которого, как известно, традиционные религия и мораль всегда становятся досадной преградой.
Шевалье не декларирует прямо, но высказывает в каждом эпизоде своей истории: настоящие озарения вынашиваются в житейских драмах и нравственных катаклизмах. Они - сложный плод семейных дрязг, мучительных поисков хлеба насущного, сексуальных влечений и примитивной зависти. Плод, в сиянии и сладости которого не заметно и тени породившего его низменного чернозема.
Не в этом ли состоит вечное чудо творчества.