Это цитата сообщения Гражданка_Горыныч Оригинальное сообщение

Без заголовка

Кхм... Даже не знаю, как начать... Вощим, Ася - удивительный человек. Она написала ... нууу... рассказ, наверное. Я не сильна в определении литературных форм, к сожалению. Но речь не о форме, речь о содержании. Я прочитала и у меня перехватило горло. Но я же мать, мне же положено реагировать так трепетно. Для чистоты эксперимента дала прочитать Анатолий_ИвановИванову[/user] - реакция аналогичная, а Иванов товарищ очень требовательный. Пытаюсь убедить деточку опубликоваться на прозе.ру, но она комплексует. Вот еле выпросила разрешение выложить в лируше. На строгий, так сказать, и беспристрастный суд. В качестве предисловия хочу сразу предупредить - букв много. И ещё - это было написано до смерти папы.

Она молчит

1.«Похороны»

«Моя мама была очень тихой и смиренной женщиной. Похоронив отца десять лет назад, она вела затворнический образ жизни. Мы редко созванивались, о чем я несказанно жалею. Думаю, что мама сейчас смотрит на нас с небес и улыбается. Я очень по ней скучаю. Спасибо»

На похоронах моей мамы было всего четыре человека, не считая священника. У нее не было друзей, да и с соседями она не общалась. Каждый сказал так мало, что складывалось ощущение, будто мы все собрались хоронить абсолютно незнакомого нам человека. Даже я, её семья, читал по бумажке то, что понадергал из интернета.

Многим может показаться, что я никудышный сын: я понятия не имел, в чем ее хоронить; не знал, какие цветы она любила; не знал, где она хочет быть похоронена; не знал, хотела ли она вообще быть похороненной. Я так много всего не знал, что от стыда не мог смотреть в глаза ни человеку, у которого заказывал цветы, ни священнику, ни грузчикам, ни даже водителю катафалка. Я сгорал от стыда. С другой стороны, я никогда не был с ней близок. Я всегда был с отцом, мы были лучшими друзьями. Я могу рассказать вам что угодно о нем. И ничего о матери. Кроме одного: большую часть времени она молчала. У нее не было никаких заболеваний или проблем с речью, она просто была молчаливой и закрытой женщиной. Почему? Отец никогда не рассказывал, а я никогда не спрашивал. Может быть, потому что с папой было легко: он всегда шутил, рассказывал удивительные истории. Его юмор и харизма поражали и не давали отвлечься от повествования даже на секунду. Все детство я провел у него на коленях, с ним на речке, в машине, в палатке, в лесу, в деревне. Везде с ним. Мама с нами не ездила. Без объяснений, просто оставалась дома.

Поминки прошли так же тихо и уныло, как и похороны. По большей части мы вспоминали отца, но как только речь заходила о маме, вдруг наступала тишина. Все хотели поскорее уйти, но всё равно сидели. Неприлично как-то. А время тянулось так медленно, что казалось это действо не закончится никогда. Не знаю, любила ли мама долгие застолья. Папа любил. Его теплоты хватало на всех. Гости слушали одни и те же истории снова и снова, то ли ради новых подробностей, то ли из-за его сбивающего с ног обаяния. Мама всегда сидела во главе стола около окна и казалось будто она где-то в другом месте. Она почти незаметно приносила и уносила посуду, блюда, и напитки. Никто не предлагал ей помощи. Не потому, что не любили, просто не замечали. В детстве мне казалось, что у нас скатерть-самобранка, с возрастом я лишь отмечал, что на столе что-то поменялось. Но мама уже сидела на своем месте и улыбалась краешками губ. Не помню, чтобы она смеялась.

Все разошлись, и я принялся убирать посуду. В квартире было так тихо, будто это не место, где когда-то жили три любящих друг друга человека, а пустая коробка. Тишина давила и даже пугала, но я понимал, что это временное явление. После смерти матери квартира переходила ко мне, как к единственному наследнику. На тот момент я жил в однокомнатной крошечной квартире на окраине города, а родители в трехкомнатной, почти в центре. И хотя мне было тяжело, я все равно решил переехать. Домыв посуду, я лег спать на папину кровать.

Мамина комната была закрыта, и я не решился туда войти.

2. «Мамина комната»

Несмотря на то, что квартира была большой, я быстро выкинул старые и ненужные вещи. Вот только в комнату мамы я никак не мог зайти. Точнее, я, не отдавая себе в этом отчета, все время как бы сторонился ее. Словно эта комната не моя, словно, если я в нее зайду, меня накажут. Планировка квартиры была такой, что мамина комната была в самом конце коридора напротив отцовской. Спустя несколько месяцев разбора завалов и выноса огромного количества мусора, я осознал, что бежать больше некуда. Осталась только мамина комната, закрытая и холодная. Гадая, что я обнаружу за этой треклятой дверью, я продолжал обходить эти двенадцать квадратных метров как чумного бездомного. В какой-то момент я принял решение вообще туда не заходить. Но каждый раз, когда шел в бывшую комнату отца или в туалет, я натыкался на нее взглядом. Спустя еще несколько месяцев, я понял, что так жить нельзя. Пообещав себе лишь слегка заглянуть в этот склеп, я с тяжелым сердцем, как на заклание, пошел к той самой двери.

Дверь была тяжелая. Комната показалась мне слишком темной и душной. Я ничего не смог толком разглядеть. То ли из-за того, что были задернуты плотные занавески, то ли потому, что смотрел в щелку толщиной с рекламный буклет. Будто вор или нашкодивший мальчишка. Но я сделал главное: переборол страх перед дверью. Поэтому, быстро закрыв комнату, я со спокойной душой пошел спать.

На следующий день я снова подошел к двери и, чуть толкнув ее, наконец вошел.

В комнате действительно было душно и очень пыльно. Но, что очень странно, не пусто. Разбирая комнату отца, я все время ощущал пустоту, которую он после себя оставил. Будто все предметы вокруг были его сосудами, и когда его не стало, его не стало нигде. Нигде не осталось даже маленькой частички той доброты, жизнерадостности, любви к жизни, которые наполняли отца.

В маминой комнате все было иначе. Здесь все будто застыло, будто она не умерла, а разлетелась по этой комнате. Словно она была в каждой книге, в каждой ручке, в каждом цветке. Только войдя в ее комнату, я впервые осознал, что не знал ее. Я не мог поверить, что здесь жила моя мама: я ожидал увидеть монашескую келью с голыми стенами, а в итоге попал в мир незнакомого мне человека. Около небольшой застеленной кровати стоял огромный, от пола до потолка, шкаф, наполненный книгами. Старыми и новыми. Разных авторов. Сам шкаф был светло-бежевый с очень красивой росписью. Против книжных полок стоял туалетный столик такого же цвета, как и шкаф. На нем было много разных кремов, косметики, кисточек, карандашей и прочих женских мелочей. На зеркале были приклеены наклейки с цветами и птицами. На полу лежал красивый ковер с коротким ворсом с изображением каких-то цветов, они были очень маленькие и покрывали все полотно.  Обои в комнате были светлые и тоже все в цветах: каждый цветок в отдельности был подписан на латыни. Платяной шкаф, стоящий около спинки кровати, был забит разными платьями, блузками, юбками и прочей одеждой. Вся она была скромной, но очень красивой. И только темный дубовый стол, стоящий против кровати, был словно не отсюда. На нем было много разноцветных ручек и чистых белых листов. Больше всего меня поразил коллаж над кроватью. Там были фотографии, очень много, разных. Моих бабушки с дедушкой, мамы в молодости, свадебные фотографии, наши с мамой, мои с папой и без. Их было так много, и они были такие разные, что разбегались глаза.

Я не знал, что думать. Я никогда не видел маму с книгой, папа шутил, что мама читает только кулинарные рецепты. Но здесь была целая библиотека. Мама всегда носила одно и то же платье. Тогда откуда у нее такое количество одежды? Я никогда не видел маму накрашенной и был уверен, что она не пользуется косметикой, но туалетный столик убеждал меня в обратном. Что я знал о женщине, которая меня вырастила? Она врала всем? Не думаю. Тогда зачем она все это скрывала?

Внутри я почувствовал неприятную прохладу и раздражение. Невзирая на это, захлопнуть дверь я не смог.

3. «Мама?»

В последующие дни я подолгу находился в ее комнате, будто привыкая. Я все еще боялся до чего-либо дотрагиваться, поэтому просто сидел на полу посередине комнаты. Днем там было особенно красиво и уютно. Росписи на кровати, шкафах и туалетном столике были сделаны вручную. Краски со временем выцветали и их обновляли, добавляя что-то новое. Когда я был в начальной школе, мама часто рисовала за меня. Папа говорил, что кисточкой возить – не мужское дело, и мы шли в гараж. За эти рисунки меня всегда хвалили, и я, приходя домой, хвастался хорошими оценками, за что папа покупал мне что-нибудь. Игрушку или конфету. Мама же всегда просто говорила: «Молодец». В детстве я пропускал ее слова мимо ушей. Ведь что такое для ребенка «Молодец» против игрушки? Но рассматривая эту удивительной красоты роспись, мне стало стыдно. Не так как на похоронах, как-то иначе. От этих воспоминаний появлялась тянущая боль внутри. Несильная, но очень неприятная.  

Чтобы прогнать это чувство, я повернул голову к окну. На подоконнике стояли фигурки собак разных пород. У нас никогда не было собаки, у папы на них была аллергия. У нас вообще не было домашних животных. Не знаю почему, но у меня не было этой детской потребности в домашнем любимце. На книжных полках я увидел огромную книгу про померанского шпица. Корешок был сильно потертый, очевидно, мама часто читала ее. Маленькая собачка хорошо бы вписалась в эту комнату. Почему после смерти отца она не попросила меня купить ей щенка? А когда она вообще меня о чем-то просила? Я надолго задумался, пытаясь выудить из памяти хотя бы один такой случай. И не смог. Либо это было что-то совсем незначительное, либо такого не было вообще. Новый приступ тупой боли заставил меня встать на ноги. Кто она на самом деле? Почему дома она была тенью той женщины, которую я вижу сейчас? С коллажа на меня смотрела мама, которую я никогда не знал. Она смеялась и широко улыбалась в камеру.

- Расскажи мне про себя. Чем ты увлекалась? Что любила? Почему никогда не показывала свою комнату?! Почему не гуляла с нами?! Почему молчала за столом?! – голос срывался на крик, слезы бессилия текли по щекам. - Скажи уже хоть что-нибудь наконец!

Я плакал, а она смотрела на меня, улыбалась и молчала.

4. «Разговор»

После той истерики я несколько дней не заходил к ней. Мне было страшно: казалось, что своими словами, я обидел ее. Было ощущение, что все там отвернется от меня, закроется.

На работе я все чаще ловил себя на мысли, что мне хочется узнать о маме побольше. Но я прекрасно понимал, что спросить уже не у кого. Ее родители умерли еще до моего рождения, отца не стало десять лет назад. Да и смог бы он о ней что-нибудь рассказать? Что мой папа знал про нее? Он сам хоть раз бывал у нее в комнате? Видел эти книги? Если да, то зачем так жестоко шутил? Вопросов становилось все больше, а ответов не было.

В выходные дни я решил загладить свою вину: открыл окно, протер пыль, сменил постельное белье, пропылесосил. Я получал огромное удовольствие от понимания, что делаю то, чего никогда прежде не делал - забочусь о своей маме. Я посмотрел на фотографии и у меня будто что-то щелкнуло внутри. И я заговорил.

- Ты сама расписала мебель? Очень красиво! Знаешь, я никогда этого не говорил, но я помню те детские рисунки. Лучше всего у тебя получались птицы, а вот с лицами людей была беда, конечно. Зря ты не сказала, что хочешь собаку, я мог бы тебе ее купить. Ты ведь хотела померанского шпица? Тебе бы понравился белый щенок? У меня есть знакомый, который их разводит. Я смотрю, ты не очень любишь классику, у тебя ни одной книжки нет. Марк Твен, Жюль Верн, Мигель Сервантес – ты любила книги о приключениях. Ты когда-нибудь путешествовала? Наверное, нет. А куда бы ты хотела поехать? Знаешь, в Японии есть очень красивый парк Хитачи. Он огромный и там растет очень много цветов! Судя по всему, они тебе нравятся.

Сначала было сложно, но потом я не мог остановиться. Я расспрашивал и рассказывал. Мне не хотелось уходить. Казалось будто мы и правда разговариваем, я был уверен, что она меня слышит.

Мы проговорили до самой ночи, после чего я уснул на ее кровати. От нее пахло не новым постельным бельем, не пожилой женщиной. От нее пахло мамой.

5. «Все ближе»

С того дня я стал все свободное время проводить в маминой комнате. Сначала я читал ее книги. Почти на каждой странице были заметки. Мы словно читали вместе, обсуждая автора, сюжет, язык. Ее комментарии были забавными, глубокомысленными, иногда резкими. Я даже завёл себе отдельный блокнот, куда стал записывать самые понравившиеся высказывания.

«Какое счастье, что я не стала читать «Войну и Мир», но жаль, что Бог не уберег меня от этой тягомотины!»

 на последней странице романа Габриэля Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества»

«Уважаемый, Гумберт, как врач, хочу вам сказать, что увлекаться молоденькими девочками вредно для здоровья такого пожилого мальчика!»

на отдельном листочке в книге Владимира Набокова «Лолита»

«Уважаемый, вам не кажется, что засунуть свою деревянную ногу в лодку и отправиться лечить своих тараканов в одиночестве было бы самым верным решением в вашей жизни?»

На 180 странице романа Германа Мелвилла «Моби Дик»

Но вопросы все копились. Почему она предпочитала книги отцу или мне? Почему, явно обладая чувством юмора, она всегда так отстраненно слушала папины рассказы?

На самой нижней полке я нашел целую стопку ее картин. Лица людей у нее все так же плохо получались. Но пейзажи были чудесные. Все работы были очень красочные, живые, в них было столько жизни и любви, что мне снова стало стыдно. Я вспомнил те рисунки, за которые меня хвалили в школе. Меня ставили в пример другим детям, отправляли работы на конкурсы. Но они были не мои, а я ей даже «спасибо» не сказал.
- Знаешь, а давай повесим эти картины в зале, ты не против? Я завтра куплю рамки и повешу! Они не должны тут пылиться, поверь мне!

В тот вечер я долго примерял куда повесить какую картину, как их скомпоновать. Перекладывая их с места на место, я старался не думать, что теперь это мой единственный способ сделать ее чуточку счастливее и стать с ней хоть немного ближе.

6. «Дневник»

Картин оказалось настолько много, что я смог развесить их по всей квартире. Многие из них выглядели как окна в летний сад, а некоторые начали играть новыми красками на закате. Почему-то мне показалось, что в квартире стало как-то теплее и уютнее. Я не выкинул ни одной картины, у меня бы рука не поднялась.
Каждый вечер я обязательно заглядывал к маме в комнату, иногда даже ложился там спать. Впервые за всю жизнь, я почувствовал мамину теплоту, которая обволакивала меня и придавала сил. На самом деле она была всегда, но мы чувствуем теплоту либо на контрасте, либо замечаем ее, когда она переходит в жар или холод. Спросите себя, какая сейчас температура в квартире? Большинство скажет: «Ну, комнатная» или «Не знаю, но мне комфортно». Так и с человеческой теплотой, особенно родительской. Мама любила, оберегала, согревала меня всю жизнь, но я не обращал на это внимания, потому что рядом был отец, который обжигал своей любовью, он перетягивал на себя одеяло, а мама не противилась. Не потому что ей было все равно, а потому что понимала, что она не может дать растущему мужчине то, что может дать отец. Я спрашивал себя снова и снова - а как бы я поступил на ее месте? И каждый раз приходил к выводу, что она, несмотря на свою безмерную любовь ко мне, ставила на первое место мое будущее, а не свои эгоистичные желания - держать своего ребенка около себя как можно дольше. Мне не стало стыдно за то, что я так много времени проводил с отцом, наоборот, я почувствовал неизмеримую благодарность.
Разобрав полностью книжный шкаф, я принялся за огромный стол. Он очень выделялся хотя бы тем, что в отличие от других поверхностей, на нем было от силы предмета три. Будто он стоял тут просто «чтобы был». В нем был всего один ящик, в котором я ожидал увидеть краски или кисточки, но нашел только тетради. Их было много, штук девять или десять. Некоторые были новые, другие почти разваливались в руках. Моя мама была медсестрой, и никогда не преподавала, и не занималась репетиторством. Тогда зачем ей они? Что-то не давало мне начать читать, будто я прикоснулся к чему-то очень личному и хрупкому, и любое неверное движение может разбить это на тысячи осколков.
- Ты не против? – спросил я у фотографии мамы, указывая на тетради.
Мне показалось, что она была не против, и я решил начать с самой старой по виду тетради.

Страницы были исписаны красивым и аккуратным почерком, несмотря на то, что это писал медик. Прочитав несколько страниц, я осел на пол. Заканчивая читать одну тетрадь, я сразу брался за другую. Я боялся отвлечься, казалось, мне это дали на один раз и больше не покажут. Жизнь моей мамы встала у меня перед глазами. Я плакал, смеялся, съеживался от боли, одобрительно хихикал, злился, умилялся, восхищался. В моих ладонях будто вновь оживала эта удивительная женщина - она была умная, веселая, иногда очень печальная, а иногда даже агрессивная, но это все вместе делало ее совершенно необыкновенной. В какой-то момент я даже захотел зайти к папе в комнату и сказать: «Ты, старый болван, знал, что у нее аллергия на розы? Зачем ты ей их дарил все время? Неужели не видел?!», но потом вспомнил, что и сам этого не знал, да и сказать уже некому.
Когда дневники кончились, а с ними и мои внутренние силы, я облокотился руками о кровать и посмотрел на ставшую любимой фотографию.
- Я сделаю так как ты хотела, я все сделаю, только вернись, пожалуйста. Хотя бы на час, на полчаса. У нас с тобой совсем не было времени. Я люблю тебя, и всегда любил. Я хочу, чтобы ты это знала. Позволь мне сделать тебя счастливой. Дай мне хоть немного времени.
Тогда, стоя на коленях как перед иконой, я почувствовал, как меня укачивают ее руки, услышал ее ровное дыхание, почувствовал запах духов и впервые за долгое время провалился в глубокий и спокойный сон.

7. «Похороны»

Через несколько недель после прочтения маминых дневников я настоял на перезахоронении. Оказалось, что у нее было место рядом с бабушкой и дедушкой на старом кладбище. Рядом с оградкой росло большое дерево, которое своими ветвями защищало могилы от солнца, дождя и снега. На этот раз на похоронах был только я. И на этот раз мне было что сказать.
- Ты научила меня, наверное, самом важному в жизни. Папа научил ловить рыбу, ставить палатку и разводить костер. Для маленького мальчика это были очень нужные знания. Но сейчас мне не девять, и для меня намного важнее твои уроки. Ты научила меня, что любить можно без слов, согревать своим теплом можно без объятий. Когда по-настоящему любишь кого-то, то думаешь в первую очередь о его счастье, а не о своем. И такая любовь не приносит боли. Боль приносит эгоизм, а любовь приносит тепло и силы. Ты научила меня любить, мама. Пускай только сейчас, но я это понял. Я молодец, да?
Скамейку и небольшой столик я поставил позже, а еще позже посадил мышиный гиацинт. У своего знакомого я купил двух померанских шпицев, с которыми приезжаю на кладбище. Мамин памятник я тоже поменял. Теперь это белое надгробие с взлетающей птицей.

«Самой удивительной женщине, которая когда-либо жила.

Теперь ты можешь лететь.»