Птенец.

Не по душе мне такие прогулки. Если уж зовёшь кого-то гулять, так будь добр ходи, а если измотался за день, так не ной и не ищи скамеек. Хотя впрочем, как бы меня не бесило постоянное выглядывание свободных скамеек в чужих дворах, я не могла возражать больше, чем уже поворчала. Человек я не конфликтный, да и с подругой, у которой целый день прошёл на ногах, не поспоришь. Всё-таки, друзей надо уважать. Так что как бы я там не любила сидеть у чьих-нибудь подъездов или вообще в чужих дворах пришлось смириться и умаститься, где-то посреди лабиринта невысоких пятиэтажек. Причём пришлось даже промолчать, а только улыбнутся, когда по моей подруге вдруг стали ползать маленькие жучки, жившие в рассохшихся, отсыревших в облупившейся краске досках, и с лицом каменного титана пересесть на другую скамейку.
Разговор был самый обычный, даже надо сказать въедливо обычный для посторонних слушателей. Моя подруга напевала песенки, магическим образом обмотавшиеся вокруг её языка. И я была готова её уже просто придушить, если она не перестанет повторять эту идиотскую строчку. Я тараторила о новой японской группе и вообще о своей любимой Японии. По весьма переживательной и довольно стандартной по комплектации детской площадке, бегали два ребёнка, девочка и мальчик, девочка громко кричала и таскала за собой коляску. За домом, под окнами которого мы с подругой разглядывали фотографии на моём фотоаппарате, шумел оживленный проспект. Периодически попискивая домофоном, открывались, и закрывались двери. Одним словом банальный жаркий день, две подруги сплетни, слух, воспоминания – ерунда.
Но вдруг откуда-то из палисадников вынырнули те самые дети - девочка и мальчик. Пацанёнок нес, что-то серенькое в сложенных ладонях. Издалека это было похоже на мелкую дохлую мышь. Я уже начала морщить нос, как вдруг поняла, что это птенчик воробья. Сосем ещё крошечный комочек, у которого даже глаза не открылись ещё. Он едва шевелился, тыкаясь жёлтым клювом в грязную руку, его держащую. Тонкие лапки неестественно согнулись. Очевидно, он выпал откуда-то из-под крыши, где воробьи устраивают гнёзда или с дерева.
Заметив наше внимание к находке, оба ребёнка тут же стали крутиться вокруг нас, показывая и щебеча о воробышке.
- Мы его нашли, вон там, смотрите, смотрите… Птенчик…- неразборчивая плохая речь.
При ближайшем рассмотрении дети оказались до ужаса грязно и неопрятно одеты, не говоря уже о том, что бедно. Девочкины волосы были кое-как заплетены, а коляска видала такие виды, что её нельзя было даже просто потасканной назвать. Они плохо говорили, хотя им было уже слишком много лет, чтобы так плохо и не разборчиво бормотать себе под нос, и дело было вовсе не в количестве зубов, то есть в их редкости.
Что могут сделать две взрослые девушки с парочкой незнакомых детей ещё не знающих банальных правил, которым учат всякое дитё ещё в первых классах? Правильно, начать читать заученные в своё время нотации.
- Положите его обратно, там, где взяли, его мама будет искать его. – Стараясь выглядеть как можно более авторитетно, и в тоже время доброжелательно сказала я мальчишке. Тот выпучился на меня своими глазёнкам и, шмыгнув грязным носом, выдал.
- Не будет.
- Будет. – Уже строже сказала. Ну, что мне с ним драться за этого уже почти и без того полумёртвого птенца, как бы мне не было его жалко.
- Будет, его мама точно будет искать его. За вас же Вт мама волнуется. У вас же есть мама? – Моя подруга, тоже не проявляла большого энтузиазма.
- Нет, у нас нет мамы. – Замотал головой мальчик.
Я замялась, но не удивилась, я уже предположила нечто подобное.
- Не может быть. – Не размыкая сложенных на коленях рук, сказала подруга.
- Она нас бросила. – Вякнула девочка, передвигая коляску и принимаясь, отнимать у мальчика птичку. Птенец должно быть уже был мёртв, потому что детские неуклюжие руки не особенно заботясь, сжимали и трясли его так, что можно было бы выбить последние крохи жизни даже из взрослой птицы, не то, что из этой малютки. Наблюдая за практически перетягиванием пернатого тельца, как каната, я предприняла ещё одну попытку.
- Всё равно его мама птица будет искать его. Правда, она очень расстроиться.
Без толку, можно с тем же успехом разговаривать с двумя поленьями. Пацаненок, делая подбрасывательные движения, попытался отправить птенца в полёт, прикрикивая на него, что, мол, давай лети к папе и маме, а потом стал кричать: «Папа, мама, где вы мы нашли вашего сыночка! Прилетайте, заберите!» Но естественно никакой воробьиной стаи с неба не спустилось, и вскоре они оба убежали в глуби двора, утащив с собой таки несчастное существо.
Моя подруга посмеивалась, передразнивая мальчишку зовущего воробьиного папу. А я, вдруг не выдержав, огрызнулась на неё.
- Это не смешно.
- Я знаю. – Согласилась она. – Но кто виноват?
Так мы расстались, то есть почти сразу после этого. Но я, всё ещё думала, над тем, кто виноват и кого жалеть больше, этого птенца или этих детей.
Сталкиваясь по дороге домой с толпами чистых опрятных детишек разных возрастов, одетых во всякие джинсики, кофточки, такие модные, такие дорогие. У них были всевозможные игрушки, машинки, раскраски, чего только нет. В моё детство половины этого не было, но я не жалела об этом. Потому что моё детство всё равно было светлым и вдоволь насыщенным играми и весельем. Но ведь где-то сейчас в наше сытое время существовали дети, которые не видели и толики того, что я видела и уж, тем более что знают другие дети. Мои родители, сколько себя помню, всегда делили всех ребятишек на две категории домашних и уличных. Домашние это те, у кого всегда всё в порядке. Тёплое, уютное гнездо, толпы наседок округ, хорошо кормят, одевают, если заболела, кошмар, тут же в поликлинику. А уличные это шпана беспризорная, чьи родители либо пьют, либо ненадлежащим образом следят за детьми. Неряхи, плохо воспитаны, грязные, часто больные, материал для криминала и алкоголизма, бомжевания. А по сути те же выпавшие из гнезда птенцы. Вот только выпадают они не, потому что мама отлучилась, а потому что мать кукушка, или просто очень не трезвая или сидит. Да мало ли на свете никчёмных матерей и отцов.
В моём дворе были две такие девочки К. и М. Две сестры, они жили со старой-старой бабушкой, горбатой и уродливой, совсем глухой. Их мать прибывала в мессах не столь отдаленных, а отца они не знали никогда. Пока мы были маленькими, мы всегда играли вместе, и я не обращала внимания на то, как они одеты, как они отвратно себя ведут. Тогда всё было на одно лицо неплохо. Но, становясь старше, я стала замечать пропасть между нами. Они были прямо сказать бедными по сравнению со мной. Я пошла в школу, очень хорошею школу, можно даже сказать одну из лучших в городе, их отдали в интернат, или куда там, но в куда менее привлекательно место. Постепенно я начала гордиться тем, что я домашняя девочка. Хорошо воспитана, много читаю, не пью и не курю и всегда возвращаюсь домой в девять. Я с этими сёстрами перестала общаться, перестала узнавать. Когда видела их на лавочке демонстративно проходила, медленно красуясь обновками или мобильником, или ещё там чем. Они провожали меня взглядом, смоля свои сигареты, а они к тому времени уже обе курили, и молчали.
И только многим позже, когда я тоже в этой жизни узнала, что значит быть чуть беднее некоторых и, познав металлический привкус чёрной зависти, пришло понимание. Понимание собственной глупости и надменности. Конечно, сытому голодного не понять, но к чему пафос. В принципе на месте этих девочек, которые теперь уже такие же взрослые девушки как я, у одной, по-моему, даже есть ребёнок, несмотря на то, что она мне ровесница и вряд ли ей есть даже девятнадцать. Разве они виноваты в том, что не видели любви матери, щедрости родственников, мгновенного исполнения каприза? Разве они виноваты, что по какой-то причине выпали из гнезда? Разве виноваты все эти искалеченные в детстве жизни? Разве…
А впрочем….
Открывая дверь в своей квартире, я нашла ответ на вопрос «кто виноват?»
Все. Каждый живой человек виноват, общество в целом, государство власть. Но вот здесь было место для печальной иронии. Во все времена было и, наверное, останется, что если виноваты все, то значит, не виноват никто. Разбивая вину на каждого члена общества, получается слишком малая доля, чтобы совесть не сумела с этим смириться. Ну, или переварить неудобоваримую истину.
Наверно именно поэтому, испытав лишь мимолётный дискомфорт, я поняла, что птенца мне было жалко, а на детей наплевать