Если бы я мог писать, я написал бы это так: позвольте мне быть песком и ветром, позвольте быть цветком и кошкой, вдыхать знойные полевые ароматы, бояться ночных страхов и домашних животных; я боюсь ваших рук, вашего голоса, вашего запаха, вашего пола и потолка, мои картонные стены - мои окна вовнутрь. Мысль, обращённая в себя - это решения бесчисленных головоломок и игры с пальцами, только бы не видеть - вы так болезненно ярки, вы так скрипите, когда ходите. Это не-вы-но-си-мо. Это закрыть глаза, это упасть в море, мой мир бирюзового, светлый и страшный. Я в колготках, я их решаю, бледные полосы, ведущие в сонные ямы. Просыпаться, засыпаться, морщинеть, быть - это почти никогда. А из рук, из рук на пол сыпятся невидимые солдатики, я их учу жить, ах, как хотел бы... Пустота, темнота, и вот они уже с пулемётными лентами летают по чьим-то страницам истории, и электронная музыка начала 90-х разрывает их оловянные головы, крошит их в клюквенную массу. Есть мысли, которые необходимо спрятать, а я их повторяю день за днём. И здесь начинается настоящее: лязг орудий и их искажённые ужасом лица, они преследуют лично моё, закрытое, уязвимое, а я прячусь от того, с кем играю, и позволяю им крушить всё на своём пути: небо, лето и вас, а небо осколками рваное упадёт на руки мне, я его буду гладить, я ему буду петь. И если вы найдёте меня в шкафу, я буду бинтовать раны и рисовать стены, и стук в затылочную часть черепа разбудить вас от желания быть со мной, думать меня. Они воткнут нож в спину, они разрубят вас на части и переплавят в печах, и помните: даже эта резня - тоже часть божественной любви.