Мне хотелось сказать ей что-нибудь, подержаться за руку: люблю тебя, ты лучше всех, - а получалось всегда что-то бесстыдно банальное. Всё наладится.
Нас переехало, разорвало на липкие клочья лопастями, завязало мокрым от слёз и соплей узлом... Господи, что вы наделали! Видишь, я улыбаюсь, и это лишь потому, что я не бежала за ней по песку и не плевала вместо неё в это чёрно-белое небо. Я закрывала бы её глаза, в то время, как она пряталась от преследующих её призраков, а их было так много, так настойчиво они будили её от пьяного забытья, вырывали цепкими пальцами клоки волос, а она, широко открытыми глазами, внимала ужасным зверям, и её, наверное, тошнило от того, как безучастный ветер развевает по площадям последние минуты этого её мальчика, меня бы тошнило от безжизненного силуэта, горлом привязанного к ветвям исполинского дерева.
Это не игрушки, понимаешь. Это стоит сотни тысяч моих слов. Никто из нас не вернулся назад.
В водах этой реки не найти спокойствие, за паузами и точками с запятыми не спрятаться, от того, что казалось так близко, от того, что послесловием длинной сигареты легло на безумие, которое вы прошли. Вы вышли оттуда? Мне хочется верить, но я не могу, потому что у меня - мягкие простыни и одеяла, на шее кошка, а у неё - под сердцем свинец, который не вырезать скальпелем.
Осень не будет ждать. Асфальтовое небо навалится, чтобы превратить нас в пыль. А рядом с ней я кажусь себе такой маленькой. Наверное, дело в росте.
Так листья будут падать обратно в кроны деревьев. Все клубки памяти распустятся однажды, как приторно-сладкие бутоны, время пришло, (заметила, сегодня весь день вечер?); в полутьме в одеялах мерещится старый друг, она гладит его по щеке и убегает прочь, спасаясь от блёклых надежд, бежать, бежать, бежать… некуда. И может быть, страшные тени провалятся в темноту, и какие-то люди, жёлтые лица, клубки, нити, сочувствие и истязание; может быть, хоть и маловероятно, ни в чём не виноватые ветви могучего дуба, верёвки, его, стоящего на коленях, перед чем-то столь непонятным, его, уже в толпе наблюдателей, его, в диком и осмысленно жестоком деянии, его ноги в нескольких сантиметрах от вязкой почвы – спрячут и обесцветят петли беспокойного тяжёлого сна.
Я выбрала её, он выбрал вечность, она – забыть.