В нем все-таки было что-то отталкивающее, что-то никем не понятое. Вроде как он мог посреди разговора переключиться на какую-то странную, метафизическую тему и увлеченно слушать свой монолог. Девушки недоумевали и скучали. И что я на себе испытала: улыбается и обнимает, но отталкивает, смеется и заставляет плакать. Такая полузадушенная, истинно шекспировская романтическая коллизия: люблю, но отвергаю. Я знала, что у него там вроде бы кто-то есть и это меня не пугало: я была не девушка, а субъект. Мы виделись редко, остальное время я отдавала другим, ходила в ресторации, пила не просто много, а дохуя. Все хотелось рассказать ему, как я любила и сколько боли мне выпало, но он не любил такие разговоры. Я жила с матерью и бабушкой; три поколения женщин в полном развитии, настоящая мыльная опера. Да, где-то в каждой из нас сидит бабушка и ворчит: "Им от тебя только одно и надо". А ему - нет, было в нем что-то гомосексуальное, то ли тонкость рук, то ли какая-то лишь ему одному присущая особенность выстраивать предложения, то ли вкусы в музыке. Это даже придавало пикантности, потому что я знала наверняка: он хотел меня. Чудачества не прекращались: он стелил нам на разных постелях, и я, возвращаясь из уборной, принимала скомканное одеяло за его широкие плечи, но проведя рукой, отряхивала, будто бы вляпавшись сама не зная во что. Когда я целую ночь убивала на путь домой, в темноте и огнях полустанков мне мерещилось его лицо, и потом, я угадывала его очертания в каждом мужчине, пока он не стал для меня чем-то вроде мифа: существующим и недосягаемым. Я будила себя холодной ванной, пролеживая по пяти часов там; потом меня трясло. Я помню, как выбираясь из его неуклюжих объятий, я спешила курить на балкон, чтоб хоть как-то унять дрожание колен и ощущение надвигающейся и неотвратимой беды. Я опять чувствовала страх. Это было безумие, и он, наконец, пропал. Я не стала ему докучать звонками, я просто смотрела в потолок и гадала: думает ли он обо мне? решит ли он про меня? скоро ль встретимся? Но ответа не было. Я проводила неделю за неделей бездарнейшим образом, тратила больше, чем получала, увлеклась готовкой и совсем не думала о нем. Кроме ночи, когда одиночество становилось столь нестерпимым; и я ведь раньше вообще о нем так серьезно не думала и не представляла его в таком качестве. Наверное, мне стоило завести друга, и мне не нужны прелюдии, конфеты, свечи и ювелирные магазины - мне бы просто потрахаться. Я зажимала подушку между ног и ласкала соски, представляя, как бы он мог меня обнимать и ломать тяжестью тела; и все равно это было приятно. На Рождество мы собрались в Питер, день не успевал за днем, все были заняты приготовлениями. Я заказала шить платье, мне назначали по три свидания в неделю, я взялась снова за английский и собирала друзей по пятницам. Тут пришло скромное осознание счастья, теплые мысли о несостоявшемся. И я была абсолютно спокойной, пока в полпятого не позвонили, не позвонил. Я налила воды и уронила стакан - он разбился.