Настроение сейчас - ~

2.
Он аккуратно постучал по дереву левой рукой и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Больничное помещение не сильно отличалось от остальных «зданий», хотя и было чуть больше по размерам, и высокий натяжной потолок не создавал проблем для перемещения. Длинная занавеска разделяла помещение на две части, отгораживая рабочее пространство кабинета. По полу плыл холодный туман. Еще одним отличием было то, что сюда провели электричество от основного блока, питавшего прежде исключительно шахты. Подобного не мог позволить себе при всех своих полномочиях для своего офиса даже сам Викарь, смотревший на медицинское помещение, не скрывая зависть. Больница, оборудованная по предпоследнему слову техники, для рабочего доступа - это было пожалуй единственное проявление прав человека в этом мире. Между тем, здесь, как и во всех подземных постройках, чувствовалась опустошенность и разруха.
Внутри, казалось, никого не было: приемный стол пустовал, электрическая лампа (не керосиновая!) слабо мерцала, погружая помещение в полумрак; ручка и бумага были брошены. Над столом, на стене, оклеенной обоями, старыми, с исчезающим от времени рисунком – вертикальные голубого цвета линии пересекали горизонтальные телесного и на месте пересечений выплывали какие-то цветочки и листья, казавшиеся объемными на этой плоской картине –, висели маятниковые часы. Как и в прошлый раз, стрелки показывали семь двадцать три. Минутная обломалась посередине, её конец свисал перпендикулярно земле. Защитное стекло покрылось пылью, слева направо шла раздваивающаяся трещина. Тяжелый маятник из литого металла неподвижно висел, чуть не доставая полки с медицинской литературой. Сколько помнил Безымянный, стук механизма часов никогда не наполнял это помещение, как не происходило качения маятника. У этих часов явно была своя долгая история, потерянная во тьме забытья…
« Я не дам тебе узнать ТВОЮ историю!!!» - продолжал неистовый голос в его голове. Безымянный не мог ничего с ним поделать, но мысль, что с существом, или с духом, вселившемся в его подсознание, кто бы это ни был, придется уживаться в одном теле, пугала его сильнее всех напастей. И кому бы он мог хоть что-нибудь рассказать?.. С этой проблемой нельзя было обратиться в больницу: здесь не давали диагнозов, здесь залечивали мелкие раны, царапины и ссадины и один раз на веку Безымянного проводили операцию по удалению аппендикса, и то тогда из дальних секторов приехал доктор в белом накрахмаленном халате. Здесь не было психолога, как и, в большинстве, не имелось в нем нужды, - душевной помощи здесь не оказывали, ни за какие деньги…
Безымянный закрыл за собой дверь и, стараясь не шуметь – ему всего лишь нужен кусок бинта и йод, если он сможет его найти, – подошел к приемной. В нос сразу же ударил острый запах, больничный запах, который сложно с чем-либо спутать. Кресло приемной пустовало, а упомянутой дикарем дежурной нигде не было. «Так даже лучше,»- подумал он и, сев на проржавевший металлический стул, начал выдвигать и задвигать по одному ящика стола. К сожалению, внутри не нашлось ничего полезного: только бумаги и другие письменные принадлежности, сложенные в папки с номерами, пара шприцов и жгут – нет, это не то, что было ему нужно. По крайней мере, не в его случае…
Внезапно раздавший скрип заставил его вздрогнуть – это одна из ножек стула шаркнула о мрамор. Безымянный прислушался, но никаких шагов не раздалось. Сестра, если она и вышла, не заперев при этом здание, видимо не собиралась пока возвращаться. Или она насовсем покинула пост… или осталась дома… Стояла ночь, никому неприметная ночь – ничего удивительного, если она и в правду пренебрегла своими обязанностями. Ведь, действительно, маловероятно то, что ее побеспокоят в это время, когда рабочие шахты номер семь уже разошлись по лачугам… Последние встретились ему на пути, озлобленные и усталые. Одного вида Безымянного хватило, чтобы вызвать у них негодование. Бурные эмоции полились по средствам ругани, неприятных грубых жестов и насмешек. Кажется, только усталость и то, что они прошли вдалеке от него, заставила их пренебречь дракой, ограничившись словами. Их трясло, и от нескончаемой работы у них явно произошли помутнения в рассудке.
Обычно рабочие в подобных случаях спускали собак на служащих столовой или, если не оставалось другого, заваливались спать с невысвобожденными эмоциями. Но сон их бывал не долог – от силы четыре часа, – после чего они поднимались вместе с остальными, чтобы вернуться к работе. Он, Безымянный, боялся становиться таким, но ничего не мог с собой поделать, когда чёртова мания находила и на него, странно подбадривая на трудовые рекорды. Осознание ситуации приходило где-то к вечеру, когда уже не было сил держать в руках тяжелый молот или киянку.
…Это уже где-то было…
Скрип стоял в ушах. Избавляясь от него, Безымянный встал со стула и заглянул за занавеску. Как ему показалось поначалу, на кушетке впереди лежит скомканная простыня или плед – было ещё темнее, чем в приемной, занавеска поглощала большую часть света от лампы – но когда он заметил движение, черты человека стали различимы. Лада. Он не видел её лица…он не хотел видеть её лица – ему нужна всего лишь стерильная тряпка, перевязать рану. Кровотечение останавливалось, кровь сохла, превращаясь в комочки. Девушка( он почему-то сразу предположил, что это девушка, не женщина) перевернулась на другой бок и засопела.
Ну, хоть она спит спокойно – подумал он, пусть эта мысль и не была приятной. Перед глазами встал Сулик, тянущий руки в пустоту. Девушка, к которой он взывал, призраком летала над дикарем. Лицо её смазалось и не было различимо…
Он только на дюйм увеличил проём между шторами, и стало намного светлее. Девушка сонно отвернулась от света и ещё плотней, с головой, укуталась в белую больничную простыню. В комнате помимо кушетки стояло несколько приборов, назначения которых он пока не знал, огромных, более походящих на рабочие станки в третьем секторе. Спереди стояла низкая тумбочка, подпиравшая накренившийся шкаф для одежды. Посередине комнаты расположился ещё один письменный стол, сделанный на скорую руку – четыре ножки и аккуратно прибитый к ним кусок фанеры, – в нем не было даже ящиков. Слева от себя Безымянный разглядел широкий шкафчик, подвешенный на двух гвоздях, без ума вбитых в хрупкие тонкие стены, по которым шли видные под обоями трещины. На дверцах шкафчика шли пересекаясь красные линии медицинского креста. Одна из дверц была приоткрыта, за ней виднелись склянки с различными жидкостями и несколько непонятных коробочек. Рядом лежали распакованные шприцы, которыми пользовались многократно, не опасаясь при этом заразиться какими-нибудь малоприятными заболеваниями. Наличие их у местного населения хоть и оставалось под сомнением, но никто и не пытался доказывать обратного.
«Там должен быть бинт…»
Он переступил через край кушетки. Дверцы шкафа разъехались со скрипом, врывающимся в немое помещение. Внутри, в деревянной шкатулке нашелся небольшой кусочек бинта. Его бы вполне хватило на повязку, но кража бинта не осталась бы незамеченной – лента была действительно мала, чтобы отрезать от неё. Рану следовало перед этим промыть, но поблизости не было воды, если не считать небольшого умывальника в «приёмной» больницы. Безымянный не решался отмывать кровь в нем, оставляя медсестру в неловком положении – проснувшись, она бы обнаружила полный подкрашенной кровью умывальник, подняла бы тревогу, или натворила бы ещё невесть чего. И все только из-за того, что медицинские услуги платные…
Он спрятал бинт в карман и обернулся, когда вдруг раздались странные шорохи. Стоило бы бежать, но что-то остановило его, точно он испугался. Девушка быстро поднялась, простыня спала с её ног и повисла на краю кушетки, немного не добирая до пола. Она сразу же заметила его. Встав, она отдернула шторы, от чего пространство залилось светом, тусклым, но более ярким, чем прежде. В приглушенном свете её лицо стало видно отчетливо – оно не было испугано, скорее встревожено. Светлые глаза были спрятаны под очками, одно стекло которых напрочь отсутствовало. Левая дужка очков была сломана и перевязана изолентой. Её губы, тонкие и бледные, раскрылись и застыли. Белый, забрызганный чем-то, держащийся на трех пуговицах, халат еле заметно вздрагивал под изменчивым давлением синевато-белого тумана.
- Что у вас с рукой? – наконец произнесла она, чем разрядила обстановку: они молчали несколько секунд, но обоим время показалось бесконечностью. Девушка подошла к нему и двумя ладонями осторожно обхватила его руку, продолжая рассматривать рану. Безымянный был несколько удивлен её спокойствием. Когда он оглянулся на раненую конечность, та кровоточила сильнее, чем раньше, и капли крови опять скатывались на опухший палец и падали. Он только почувствовал ту пустую пронзающую боль, точно ему отрезало палец…
– Подождите, я сейчас возьму бинт…
Безымянный понимал всю мелочность своего поступка, но его всё же посещало навязчивое чувство. В прошлой жизни, которую он не помнил, с ним видимо происходило нечто схожее, но он не спешил делать из этого выводы…
Она полезла в аптечку на стене. На Безымянного нахлынуло забытое чувство… - он не помнил, как оно называлось. Ему стало не по себе. В животе заурчало, нервный комок не мог успокоиться, постоянно давая о себе знать. В голову начали лезть какие-то глупые мысли. Он пытался отогнать их, только этого не получалось. Слышался голос, тихий и ноющий, он не был похож на тот, что преследовал его последнее время – этот был намного слабее и менее убедительный. Это был белый голос, но тоже не его…
Сейчас она пройдется по полкам,- думал он,- проверит по одной те коробочки…
- Вот, дайте вашу ладонь…
Безымянный протянул ладонь, между тем представляя, как с металлическим отзвуком на его кистях застёгиваются кандалы. Смутно представляя, как они выглядят, он четко ощутил тот клацающий звук, с которым они замыкаются на запястьях…
«А что ты сделал? Ты первый раз в жизни поступил правильно…» - дал о себе знать другой голос.
Медсестра капнула ему на рану из затемненной бутылочки, и, не замечая его раздраженного вскрика, вырвавшегося самого собой, вызванного жжением, растерла жидкость. Когда боль стихла, и осталось лишь непроходящее покалывание внутри, под кожей, точно в его ладонь загнали сотню горячих иголок, бинт уже был наложен. Но оставалось ещё то мучительное ощущение, причиной которому был бинт в заднем кармане. Когда она отвернулась и зашагала к столу, где стояли несколько колбочек и несколько толстых тетрадок, левой рукой он достал бинт и, пока сестра не видит, положил его на запылившейся крышке шкафчика, передумал и швырнул его внутрь. Белый голос благородно отстал…
Медсестра подтянула к себе тетрадь в белой обложке с напечатанными на ней черным словами, которые Безымянный не успел прочитать. Некоторое время она листала её – страницы хрустели – и делала какие-то записи. Её лицо сделалось вдумчивым. Она остановилась и подозвала его к себе.
- С вас три жетона…
Безымянный достал из кармана два, поискал и нашел ещё один в рубашке. Нехотя отдавая их, он не мог отвести взгляда от почерневших медяков. Три – это почти дневная его оплата труда в шахте.
- Ваше имя… это нужно для протокола, - пояснила она сонным голосом, увидев на его лице удивление.
Безымянный опустил взгляд. Это был один из тех моментов, когда Безымянный предпочитал провалиться по землю или вообще не существовать. Его раздражало опасное молчание, возникающее между ним и собеседником, когда последний спрашивал его имя. Он чувствовал себя опустошенным, человеком наполовину, а то и на четверть. Одиночество разрывало его на куски, и он терялся в нем…
- Извините, мне нужно знать, как вас зовут, - повторила она более мягко и, повернув лампу так, чтобы свет попадал на его щетинистое лицо, начала разглядывать его, от чего Безымянному стало еще более неловко. Более всего он теперь боялся быть непонятым, по велению эмоций излить ей душу, полную страданий беспамятства. Во всем снова было виновато незнание и отсутствие веры…
- Я... не помню…- сказал он и, закрывая на том больную тему, побрел в палатку, погружаясь в холодный мир размытых воспоминаний и боли, которая глубже проникала в его сердце…