Сигнал еще несколько раз давал о себе знать, но Кубова продолжала пристально его игнорировать. Телефон еле слышно вибрировал в кармане. Не уже ли они думают, что она настолько глупа? Здесь, среди собравшихся  чиновников и предстовителей высшего общества, светских и религиозных деятелей, подчиниться зову сердца, пусть даже по ту сторону связи был, действительно, Аликс, было равноценно самоубийству. Между тем, она скрывала волнение и каждый раз, когда аппарат начинал вибрировать, это был удар по ее расколотому сердцу. Не смотря на то, что она пыталась убедить себя в том, что это проказни ее врагов, пытающихся уничтожить ее столь изощренным методом, что она стоит среди мелочных штатских, тугосоображающих военных, пришедших как в цирк, посмотреть на жалких выпускников, грозивших им раздавить мир своей беспринципной гениальностью, что она злится на Аликса, поступившего с ней подло, жестоко, опозорившего ее и принесшего ненужные сейчас, когда она и так находилась в тисках нового порядка, совершенно лишние неприятности, ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы не ответить на звонок. Сорваться было так легко: все же, хоть в это до сих пор верилось с трудом, это, действительно мог быть Аликс…
   Сцену вот уже как полчаса занимала какая-то малознакомая студенческая группа. Под звуки меланхолического рока, пары кружились в танцах. Кубова стояла у колонны, презрительно поглядывала в сторону танцующих и не пренебрегала случаями портить настроение раздражавшим ее студентам колкими фразами в их адрес. Она делала это грациозно, слегка улыбаясь, и получала от этого высокое удовольствие, тем самым несколько отдаляя нахлынувшие переживания. Это двумя годами раньше ее иногда отдергивала совесть, но время и меняющийся на глазах облик мира показали, что на жестокость нужно отвечать только жестокостью…
   К сожалению, ее присутствие было обязательным. Иначе, уже давно ее бы здесь не было – она предпочитала любое занятие нахождению в кругу отпрысков государственного военного аппарата, потому что ненавидела их, хоть это и приходилось всячески скрывать и вуалировать. Неуклюжий Разинский, заместитель ректора академии, подошедший к ней, чтобы познакомить со своим товарищем, отнимал ее время бессмысленными разговорами. Высокий загорелый мужчина оказался журналистом «Властного гласа» и долгое время, записывая сумбурные ответы девушки на диктофон, распрашивал ее на счет дисциплинарной работы, проводимой в заведении. Это был не совсем ее профиль, поэтому она без особой заинтересованности в продолжении беседы вяло отвечала, стараяь сбросить нежелательную компанию.
   - А как вы оцениваете выпускной курс в целом? – выразительно произнес мужчина, чуть подернув бровями.
   - На мой взгляд, такого слабого выпуска у академии еще не было. Мой опыт работы в стенах этого заведения не столь велик, но могу сказать, что столь тугоумных студентов нет даже в технических школах и лицеях. Я считаю совершенно нерациональным набирать в академию кого попало, а ведь более, чем две трети принятых до поступления были сиротами-безпризорниками. При чем все как на одно лицо имбецилы, это их единственноверный диагноз. Их бы в казарму на дальние окраины Сибири…
   - …спасибо, - смущенно выдавил мужчина, - Этого достаточно, - он недовольно поморщился и, вертя в руках миниатюрный диктофон, удалился. По выражению его лица Кубова так и не поняла, был ли он удовлетворен ее заключениями или посчитал ее преувеличения за издевательство. В любом случае, ее нисколько это не волновало. Пусть о ней напишут в газетах, пусть на удивление политическим вестникам, журналисты перемоют кости надоевшим служакам образования. Пусть они поймут, что ей все равно… Пусть первые страницы желтой прессы запестрят сомнительными разоблачениями военной академии – по крайней мере, это будет милой забавой, хотя, скорее всего, этим и ограничится, так как, если это войдет в оборот, правительство приложит должные усилия, чтобы принести этому конец. Политическая машина была способна на любые действия.
    Злость Суккубус топила в алкоголе. Она оценивающе глядела на недопитый бокал вина. Как через цветное стекло, все выгледело красным и размытым. Колонны в центре зала точно уходили в бесконечность, металлокерамический каркас купола превратился в розовую паутину, тянущуюся до дымчатого облака, в котором смутно узнавалась луна. Фигуры людей растянулись, превратившись в нечто бесформенное. Кубова одним глотком осущила вино и бросила бокал об пол. Звон бьющегося хрусталя был еле слышен среди заглущающей музыки и шумного гула, стоящего за спиной. Толпа казалась ей все такой же бесформенной – мелькающие лики, скользящие в танце пары… Этого не было у нее, это у нее отняли и среди тех, кто приветливо ей улыбался, были те самые палачи. Здесь не было непричастных, здесь были лишь те, кого она либо ненавидела, либо проклинала. А студенты… выпускники были оружием… оружием этой всепоглащающей, прогибающей под себя системой… верными щенками войны… Ногти впились к кожу ладони – она сжимала кулаки как и прежде, смутно понимая, что мысли заводят ее в неминуемый пик эмоций. В глазах уже мулило. Она почувствовала сладкую, приглушенную алкоголем, боль, после чего ее слегка отпустило.
   Когда она ощутила, что тело чуть подается вперед, что ее качает, она раздраженно хмыкнула и побрела в сторону выхода. В один момент ей как-то стало абсолютно безразлично наложенное на сотрудников академии обязательство не покидать территории празднования, оставаясь на своих постах, все, что прежде имело какую-то важность, потерялось где-то в затуманеном вином сознании. Голова уже начинала немного трещать от выпитого и от этого наружу лезли противоречивые мысли, которым в трезвом уме она старалась не давать жизни, образы, перемешенные с воспоминаниями и отдельными фразами, урывками чьих-то слов. Что-то встрепетнулось в сердце. Вспомнилась мама, которая умерла во время операции на сердце незадолго до инцидента 2052-го года – небольшим облегчение было то, что она не видит падения дочери, –  вспомнилось лицо со строгими, но приятными чертами – добрый взгляд с обратной стороны зеркала, какой был у нее всего-то двумя-тремя годами раньше, когда она еще не тонула во лжи, когда ей не было дела до грязной политики, а мир, в котором не было врагов, казался, если не лучшим, то, по крайней мере, очень достойным. Тогда она была по-юношески влюблена и никакие блоки сознания, как казалось, не могли остановить этого наростающего ото дня в день чувства, готова была пожертвовать себя всю, без остатка ради высокого белобрысого юноши с холодной, цепляющей чем-то улыбкой и глубоким туманным взглядом. По возможности, она была рядом с ним. Позже, когда их связь стала явной для конспирации они встречались реже, но она готова была заплатить лубую цену, чтобы остаться рядом с ним… хотя бы ненадолго…
   …
   Позже, на внеочередном медосмотре, у нее действительно обнаружили дефект блока…

   - Знаешь, это может прежде всего значить, что она предполагает о том, что мы собираемся сделать… - Велталь нахмурил брови, - Или она тоже замышляет что-то. Мы этого не учли…
   - Слушай, а тогда когда она носилась за тобой с пистолетом… - Виталя недовольно поморщился при воспоминании об этом, - Тут не может быть связи?
   - Да, определенно… Хотя я до сих пор не понимаю, чем я ей так конкретно насолил в тот день… Я, если помнишь, пытался от нее избавиться тем дивным утром, а вовсе не выслушивать ту чушь, что она несла при этом! – он вздернул руками, - Да у нее, наверное, просто гормоны играют на почве…
   - Ты еще скажи, что она просто не с той ноги тем утром встала, - перебил его я, потому что разговор начинало уносить совсем в другое русло, - Что она там бредила, ты совсем ничего не слышал? – спросил я, и по встречному взгляду друга понял, что веду бессмысленный распрос.
   Минуту мы стояли молча.
   - Пойди отвлеки влюбленных… - коротко вставил я, после чего Велт утвердительно кивнул и быстро зашагал в сторону купола, - Я буду на месте, приходите, как можно быстрее.
   Секунду я смотрел в его сторону, после чего ощутил теплую ладонь на своем плече.
   - Привет, Гриш!
   Я быстро развернулся. Передо мной стояла среднего роста девушка в вечернем платье из тонкой ткани под цвет ее зеленых глаз. Острые уголки рта скосились в знакомой улыбке. Она стояли поддерживая тонкими ладонями бока пышной юбки. До плеч, на которых лежала полупрозрачная шаль, спускались кучерявые волосы
   - Наталья, что ты… вы тут делаете?
   - Что? Мне не идет платье? - спросила она игриво, заметив оценивающий ее с ног до головы взгляд, - Гриш, почему вдруг так официально?
   - Нет, платье просто дивное, я…
   - … сама знаю, непривычно смотрится! Гриш, оно так жмет, ты не поверишь!
   Он не сразу узнал ее в этом платье, непривыкший видеть младшую сестру однокурсницы Лары Антоновой в светских нарядах. Почему-то, и наверное это было связано с ее немного дерзким характером, она всегда асоциировалась у него с несколько более простыми, иногда даже вовсе мужскими нарядами. У нее был горячий характер, из-за которого она вечно впутывалась в неприятные истории, не могла усидеть на месте…
   - Я так давно тебя не видел. Как твои дела? – спокойно осведомился я.
   Она не сразу ответила. В голосе ее чувствовалось волнение.
   - Нормально… Гриш, я… - замялась она.
   - Если ты ишешь сестру, то она…
   - Гриш… - перебила она его, изменившись в интонациии, - вообще-то я пришла не к сестре… Гриш, мне с тобой поговорить надо… - она на мгновение замолчала прикусив губу, и через секунду глядя ему в глаза, спросила, - Гриш, тебя можно попросить об одолжении? Всего лишь одна просьба! Я знаю, что мы можем больше не увидеться, но можешь выполнить всего одну мою просьбу! – она схватила меня за рукава формы, - Одну!
   - Что такое, Мышь… - она дрогнула, точно увидела призрака, - Что-то случилось? – ее уже давно никто так не называл. Это имя утонуло где-то в ее прошлом, вместе со мной, и тем, что было связано с нами. Для меня она всегда была Мышью. Имя само собой когда-то возникло у меня в те давние времена, когда мы познакомились и довольно тесно общались. Оно не значило ничего конкретного – просто Мышь. Первое время ее это имя даже слегка обижало, но значительно позже она таинственно, не посвящая меня в суть своих рассуждений, согласилась с тем, что я был прав – это ее имя…
   - Гриш… я хотела попросить… - она прятала взгляд, точно не знала, как сказать то, что у нее было на уме. Собравшись, она еще ближе к нему придвинулась, почти вплотную, так, что редким прохожим, наверное, казалось, что мы почти сблизившись лицами, целуемся - Обещай, что если тебя направят служить в Москве, ты откажешься! Что угодно, но только откажись!
   Я был слегка шокирован ее словами и чувствовал, что за ними скрывается нечто большее, чем простое пожелание.
   - Только не спрашивай у меня ничего – откажись! Обещаешь?
   - Мышь… меня направили в Венесуэллу. Все будет хорошо, понимаешь? – ответил я на тревожные нотки в ее голосе.
   - Нет. Ты пообещай!
   - Почему?
   - Не спрашивай, - повторила она, - Просто пообещай. Пожалуйста! Не при каких условиях не оставайся здесь, если тебе прикажут! Обещай мне, если любишь меня!
   - Я тебя не люблю, - искренне, с небольшой усмешкой вставил я. Она посмотрела на меня, как в один из последних случаев когда я ее видел, почти два года назад, когда мы перед неминуемым расстованием стояли вместе на берегу запруды искусственного озера. Мы сжимали наши ладони, наблюдая восход луны. Как сейчас, она спросила тогда на счет моих чувств, и я мрачно ответил, что не люблю ее. Она долго молчала, не отпуская моей ладони. Робот… машина… дурак… - с грустью произносила она через равные промежутки времени…

   Суккубус неловко пробиралась сквозь ряды людей, уже не разбирая ни того, о чем в предверии скорого отбытия говорят ободренные выпускники, ни меланхоличного голоса певицы, слов ее песни да и сама музыка вместе с ором студентов превратилась в один непонятный гул. Все равно эта музыка играла не для нее... для всех остальных, но не для нее… Она точно потеряла частичку себя, крупную часть, и то, что раньше казалось величественным, прекрасным,  превратилось в груз. Она оставила ее где-то в прошлом. Вместе с чипом который вырывали у нее из мозга без анастезии. С болью, кровью и позором… Тогда, когда растаяло их величие, и она единственная успела понять, что все их старания не только бессмысленны, но и, в итоге, не более чем суицидальны, ей пришлось заплатить великую цену за то, чтобы просто остатся в живых. Собой остаться не удалось…
   …
   Допросы продолжались непрерывно. После очередной прочистки ей давали всего пару часов отдыха, оставляя в узком холодном пространстве между четырмя голыми стенами, на жесткой кушетке, а потом все повторялось. Она лежала бездвижно, не было никаких сил, даже желания двигаться, глаза были приоткрыты. Нервно рассматривая каждую неровность потрескавшейся побелки потолка она с грустью пыталась понять в чем просчитался непобедимый Аликс. При взгляде на неровности потолка, неравномерно освещенная слабым тюремным светом, идущим сквозь решетку из стальных прутьев, ей вспомнилась шахматная доска, фигуры, которые неспешно переносила с позиции на позицию до боли знакомая ладонь… В чем он просчитался – все же было спланировано почти до мелочей. До сих пор при мысли о том, что он пожертвовав собой и всеми остальными, дал ей «спасательный круг», грели у нее на сердце, но какова была цена этой рокировки, пожертвовавшей и короля и все остальные фигуры кроме одиноко стоящей пешки…
    На допросе она – иногда из последних сил – держалась по-возможности стойко, уверенно отвечала, смело держа маску беглого предателя. Эта личина была очень сомнительной – предатели нигде не пользовались престижем – но в своих последних словах Аликс, предсказывая возможный расклад допроса, убедил ее, что для нее лучше всего держаться именно этой позиции, по крайней мере, не давать противоречивые показания. Инквизиторы менялись с постоянной периодичностью – то были и надменные представители малознакомых спецслужб, о которых не ведали даже в самой академии, и высокие ВСРКшники в характерной форме и даже представители ГО. Среди них время от времени появлялись знакомые лица – некоторых ей прежде приходилось видеть в политических вестниках или даже учебниках, остальные были знакомыми из ее, прошлой теперь, жизни. Приглашенные в качестве свидетелей, вполне возможно даже слегка запуганные они вставляли свое верное слово, подтверждая или опровергая мысли Кубовой и, отыграв свою незначительную роль, исчезали, как правило, более не появляясь. Порой дознаватели по несколько раз перебирали список одинаковых вопросов, очевидно, в надежде, что девушка падет, но этого им так и не удалось достичь.
   За то время, что ее держали в заперти Светлана сильно исхудала – это могли быть и несколько дней, а возможно и недель, потому что в заперти, сдавленная как в тиски со всех сторон она совсем перестала воспринимать время. Освобождение произошло после очередной серии допросов, неприметно, неожиданно. Только когда ее вывели из машины со спецзнаками и повели по знакомой парадной до ее квартиры, она вяло сообразила, что переезд был не сменой локаций – пытка закончилась. Последующую ночь она лежала так же отрешенно в своей кровати, размышляя чем же для нее закончилась эта промывка – мрачные инквизиторы ее так и не посвятили относительно решения присяжных. Это давило на нее еще больше, потому что она не знала чего ожидать. Впереди было по крайней мере еще два дня – об этом гласила бумага лежащая у нее на книжном столике в гостинной. Измазанная множеством росписей, в числе которых была и ее мало понятная закорючка, повестка. Крупными буквами написан адрес, число, время. И никаких пояснений, кроме мелкой прописи на обратной стороне в довольно стандартной форме уведомляющей получателя о том, что он не имеет права пересекать черту столицы и обязан явиться без опозданий в строго назначенное время. И опять-таки никаких пояснений по поводу возможного неподчинения, невыполнения поставленных требований. Она знала ровно столь ко же сколько и они – не в ее случае теперь было отступление.
   В ту ночь она наглоталась снотворного. Глядя на маленькую пригоршню пилюлей, она боролась с желанием проглотить все сразу. Дрожащей рукой она сунула в рот две из них, остальные рассыпались по полу ванной. Быстро отклоняясь ко сну, она продолжала прокручивать в голове неприятные мысли. Будущее покрылось сомнительной дымкой. Она знала, что дальше может быть только хуже. Прошлое не воротить. От этих мыслей у нее вновь и вновь рождалось неподдельное стремление принять лошадиную дозу лекарства, но, к счастью, снотворное уже начинало действовать. Она настолько ослабла за прошедшие дни, что той ночью ни один кошмар не мучал ее…
   Она проснулась во второй половине дня от телефонного звонка. Переминаясь с ноги на ногу она дохромала до телефона и несвоим голосом сипло ответила:
   - Светлана Кубова на связи…
   - Ваш номер может прослушиваться, поэтому…
   - Кто бы вы ни были, мне больше не нужны неприятности, - безымоционально перебила она его, - Прощайте…
   - Стойте, Аликс… послушайте же!!
   Имя подействовало на нее как ключевое слово – подозрительно оглядевшись она поднесла трубку ближе, продолжая молчать. Мужчина по ту сторону аппарата продолжил дрожащим голосом:
   - Вы еще не выкупили свою свободу! Светлана, ради всего святого, приходите на перекресток Шмидта и Наставников, как можно скорее. Подвал, вы сразу приметите.
   Раздались гудки. Кубова медленно положила трубку, с досадой ощущая себя героиней дешевого остросюжетного романа. Нашупав на столике запылившийся за время ее отсутствия портсигар, она извлекла из него сигарету и закурила. Чувствуя значительное облегчение, она, сонно перебирая ногами, одна из которых так и не зажила еще с момента нападения того сумасшедшего студента, хромающей походкой пошла на кухню варить кофе. По пути она встретилась в зеркале со своим отражением. Кожа была бледной, длинные волосы спутались и чуть потемнели. Под глазами стояли синяки. В общем, сбылись все ее худшие ожидания – выражение лица вызывало раздражение и отталкивало, как не свое. Она оторвалась от этой картины и, сев в кресло в углу, щелкнула переключатель на кофеварке.
   Что имел ввиду этот мужчина? – думала она, сдувая легкую пенку с поверхности горячего кофе. Плотно обхватив ладонями кружку, она грелась и мелкими глотками отпивала обжигающий напиток, думая про себя, что никогда раньше не радовалась так его горькому вкусу. «Вы еще не купили свою свободу!»
   «Вы еще не купили свою свободу!»
   …
   «Вы еще не купили свою свободу!» - повторяла она мрачно, натягивая плащ, так как на улице моросил легкий дождь. Закрывая за собой тяжелую металлическую дверь, осматриваясь на пустой лестничной площадке, она напряженно вспомнила молодого человека, напавшего на нее  в день «государственного жертвоприношения». После того, как она закрылась от него за толстыми листами металла, он долго бился в дверь, орал что-то, точно фанатик. Её не переставало интересовать, забрали ли они и его – люди в военной форме приехали за ней в том же день, и ей было в тот момент уже не до того, чтобы смотреть за кем-то еще. В машине, по крайней мере, везли ее одну…
   До назначенного места было всего два квартала. Затерявшись среди прохожих время от времени оборачивалась, но никакого хвоста за собой так и не обнаружила. Сил удивляться уже не было, но в то, что за ней никто не следит верилось с очень большой натяжкой. Она не могда даже сказать, на что идет теперь: произнесенные дрожащим мужским голосом фразы были обрывочны и из них Кубова так ничего для себя и не уяснила, особенно из последней; звонивший даже не представился, только прикрыв именем Аликса свою загадочную личину. В душе девушки вот уже несколько дней, как поселилось глубокое безразличие – если это еще одна мозгопромывка, то она примет ее достойно, с гордым выражением лица и высокоподнятым подбородком. Знала бы Светлана, насколько она оказалась права в своих предположениях…
   Метров за пятнадцать до назначенного подвала, который, и правда, был очень заметен, к тому же был единственным на расстоянии видимости, ее подруку подхватил невысокий мужчина. Она сразу предположила, что именно он и являлся владельцем того голоса. Когда они подошли ближе и Светлана рассмотрела вывеску, ей сразу же захотелось развернуться. В этот момент мужчина, чуть ухмыляясь, крепче сжал ее руку, ведя вниз по лестнице в полуподвальное помещение частной криолаборатории, которые в народе именовали не иначе как «Обитель Некроманта», а в профессиональных кругах «Кузницами Смерти».
   Дальше воспоминания девушки были обрывочны.
   …
   «Это вам еще повезло, что у вас телефонная линия, а не видеофон – похоже их сейчас уже никто не прослушивает…»
   …
   «Мы их вам поменяем… нельзя же… ведь Алексей Сергеевич… Сами понимаете»
   …
   …
   И дальше все пространство памяти отведенное под то время, что она провела внутри занимал один протяжный дикий крик. Отжимка из кошмаров и фильмов ужасов – неестественно громкий, заполоняющий все крик, кроме которого ничего не было.
   …
   Она проснулась еще в худшем состоянии чем прежде. Руки дрожали, ноги тряслись. В глазах двоилось, и, чтобы дышать, приходилось прикладывать серьезные усилия, как под водой.
   Врач сказал, что это временно…