Хроники Мыши(версия 2.1)

Edge of Sanity.

Пролог.

Страница из дневника Григория Сергеева…

   В комнате на третьем этаже общежития при академии как всегда допоздна горит свет. Экзамены закончились несколькими днями ранее и, казалось бы, измученным и вывернутым на изнанку курсантам следовало отдыхать. Но мне не хочется спать даже в столь поздний час. Порой невинная фраза, сказанная кем-то из твоих знакомых и застрявшая в мозгу, не дает покоя, и часто отправляет человека в прошлое. Не в буквальном, конечно, смысле. Просто поднимаются на поверхность сознания забытые или специально оставленные в стороне мысли. Эмоционально эти воспоминания оказываются сухими и немного горькими(мы заметили это с Виктором, сопоставляя наши общие чувства), но долго не поддаются осмыслению из-за какой-то своей логической неполноценности…
   Но мои знакомые были в этом случае к тому совершенно непричастны. Весь предыдущий день я провел в библиотеке, делая перерывы только для того, чтобы отметиться на общей линейке, которая проводилась в определенные часы несколько раз в сутки для поддержания общей дисциплины курсантов. Завалив стол подшивками с газетами и журналами за последние два с половиной года, я пополнял свои знания информацией о инициляторах реальности – тот, что стоял в главном корпусе был рассчитан лишь на четырех человек и, не смотря на свою уникальность, устарел на несколько лет. Меня интересовали прежде всего новые глубины погружения в искусственную реальность. Компьютерную базу данных я уже просмотрел – ничего существенно важного найти мне так и не удалось. Именно поэтому компьютерным базам данных я предпочитаю газеты. Работа с ними занимает намного больше времени, но стоит того – здесь удается найти любую интересующую тебя информацию. Это кажется несколько странным, ведь, в принципе, легкость нахождения информации и наукоемкость – это прежде всего качества компьютерных хранилищ. Но в жизни все бывает наоборот – очевидно в компьютерные базы попадает только та информация, которую хотели показать нам, не всегда полезная, не всегда полная. У газетных подшивок есть еще один несомненный плюс – просматривая огромный объем информации нередко совершенно случайно натыкаешься на действительно важную информацию, находишь что-то, не относящееся к действительности твоего существования, потому что так далеко ты находишься от объективной реальности…
   В "Московском Времени" двухгодовой давности я наткнулся на статью о юбилейном десятом мировом первенстве по игре в шахматы среди юниоров, проводимом межконтинентальной корпорацией «Сан энд ойл», производящей любые типы энергоносителей. В статье, занимающей всю первую полосу и несколько последующих страниц, были подробно описаны наиболее интересные партии первенства, присутствовало много шахматных схем и фотографий участников, но большая часть материала была посвящена именно истории проведения чемпионата. Пробежав глазами по тексту, написанному в романтическо-поучительном ключе, о том как один из создателей упомянутой выше корпорации, увлекаясь в детстве шахматами, так и не смог реализовать свои мечты о будущем в качестве гроссмейстера из-за сильного заболевания матери( она не могла работать, и ему пришлось оставить увлечение из-за того что все материальные тяготы семейства возлегли на его плечи), и создавшему шахматный турнир для начинающих как раз для того, чтобы урезонить ноющий внутренний голос, я надолго задержал внимание на фотографиях победителей каждого из десяти годов. Так происходит иногда – конкретное событие, вещь, слово, услышанное или произнесенное, мысль –выбивают из колеи своей кажущейся парадоксальностью; на мгновение остальное мир перестает существовать, а во взгляде темнеет … Один умный, но несколько странный мой знакомый, описывающий схожее состояние, постоянно упоминал связь с мировым космосом, проходящего сквозь тебя в такие моменты…
   Фотография победителя чемпионата 2046-го года… Я знал этого человека. Не сразу я узнал  спокойное невозмутимое лицо, умиленное еле заметной радостью победы, хитрый и несколько благородный взгляд, спрятанный за чуть затемненными линзами очков, дужки которых скрывали длинные светло-русые, пепельно-золитистые на свету волосы. Тощие руки двадцатилетнего победителя плотно сжимали золотой, и тяжелый на вид кубок…
   Как мне показалось, вокруг стало намного темнее, и рядом с собой, вокруг себя я видел только постепенно оживающую и принимающую объем и форму человека фотографию. Это психологическое состояние неимоверно сложно описывать, особенно учитывая блокировку эмоций, о которой будет сказано позже. Стоит пока сказать лишь, что я не испытал ни страху, ни паники, и скорее это походило на переход в псевдореальность иницилятора, чем на банальные галлюцинации, вызванные алкоголем или наркотиками.
   Усилием воли я вышел из этого состояния и, незаметно вырвав из подшивки лист с фотографией, вернул тяжелые стопки газет в архив, и быстрым шагом направился в общежитие. В ладони, спрятанной в карман пиджака, я плотно держал тот сложенный в несколько раз лист газеты с фотографией, вспоминая этого человека заново, словно забыв о том, что два года назад он учился в стенах этой же академии, и недоумевая – как я вообще мог его забыть…
   Я поднялся по лестнице на третий этаж, набрал код на двери в свою комнату, и, только закрывшись, вновь посмотрел на страницу тонкой газетной бумаги. Нет, я ничуть не ошибся – не могу не узнать я человека, с которым просуществовал в академии четыре года, с которым до последнего момента дружил, и после исчезновения которого два года назад по странным стечениям обстоятельств забыл все, что с ним связано.
    Расположившись на диване рядом с окном, продолжая всматриваться в характерные черты знакомого лица, я начал восстанавливать в памяти все, что было связано с этим человеком…
   Его звали Алексей Мельников, но все те, кто считали его за друга, звали его не иначе как Аликс(да, он настаивал, чтобы его именовали именно через «и», а не «е»). Он учился на два курса старше меня и принадлежал первому выпуску академии, что имел место два года назад, то есть в 2052-м. В своей подгруппе (а их было всегда, как правило, шесть-семь на курсе) из двадцати он держался лидером, несмотря на то что до конца оставался похожим на того зануду-очкарика с фотографии восьмилетней давности. Конечно, физически он превосходил многих своих сверстников, был ловким и проворным – когда мы фехтовали, он побеждал в девяти из десяти матчей… - но именно внешностью он не походил на тот романтизированный, навеянный временем, массовой культурой, требующей ярких запоминающихся личностей, облик курсанта самой престижной военной академии середины пятидесятых, хотя никогда и не комплексовал по этому поводу, прекрасно понимая, что это скорее является плюсом, нежели минусом…
   Я вспомнил многие факты его биографии, никак, впрочем, не связанные с темой этого повествования, но ничего конкретного на счет его исчезновения в моей памяти не было. Память о Аликсе завершалась флэшбэком – мы играли в шахматы на природе, расположившись на траве под тенью дуба. На пикник загород с нами выехало еще несколько студентов, но мы как всегда держались поодаль от всех, почти не разговаривая ни с ними, ни между собой, пока разыгрывалась очередная партия. Солнце яркими лучами играло бликами на поверхности искусственных озер, располагающихся километром восточнее Четвертого осковского Кольца, на берегу одного из которых и расположились мы, юго-восточный ветер почти беззвучно шелестел зелеными листьями сада и высокими стеблями трав. В остальном, было почти тихо, только после долгих раздумий над шахматной доской то я, то Аликс нарушали тишину, с характерным звуком перемещая резные деревянные фигурки.
   Начало первой партии Аликс подыгрывал мне. Он отдавал одну за другой свои фигуры на съедение моим, выбирал глупейшие на первый взгляд варианты ходов, попадал в шах и резко из него выходил. Когда помимо короля у него осталось несколько пешек, ладья и ферзь, он ехидно улыбнулся и, убирая по одной мои фигуры, начал выигрывать. Он один так умел – имея в руке всего две карты, он умел превращать каждую в козырной туз, если сравнение шахмат и игры в карты уместно. Он выиграл эту партию, и, пообещав далее играть без выкрутасов, расставил фигуры по своим местам.
   Вторую партию я тоже проиграл…
   Еще некоторое время мы дружелюбно беседовали, легко чередуя темы, так как имели практически одни и те же интересы, после чего сработал звуковой сигнал записной книжки Аликса. Пожаловавшись на отсутствие времени и внезапно возникшие дела (в неожиданном появлении которых сложно найти какие-либо странности, учитывая то, что на днях Аликс должен был выпускаться из академии), он, прощаясь, убрав с шахматной доски половину фигур, и побежав в сторону магистрали, оставил меня наедине с шахматной загадкой. Обернувшись на бегу он добавил : «Поставь мат меньше, чем за четыре хода…»
   Не помню сколько я еще сидел под тем дубом, пытаясь найти заветную цепочку ходов, по его совету включив защиту соперника-компьютера на максимальный уровень, и это, пожалуй, не важно, потому что я все равно не смог решить поставленную Аликсом задачу. Все мои попытки были тщетны. Возможно, из этой позиции не было выхода...
   Далее ни одного воспоминания об этом человеке – словно он испарился или исчез, внезапно и без предупреждений. Ведь из предшествующих его исчезновению событий не возможно было сделать ни единого вывода… И почему Аликс так легко забылся мною…
   Пробыв в своей комнате около часа, находясь в раздумьях над фотографией, я, наконец, поднялся. Ситуация просто требовала того, чтобы в ней разобраться. Его не могли забыть все и сразу, и это не мог быть вирус или болезнь, подействовавшая на всех знавших его людей, но факт оставался непоколебим – за два прошедших с момента его исчезновения года о его существовании никто не вспоминал. Совсем никто. В компьютерной базе данных, которую я проверил, не выходя из своей комнаты, он не числился ни в качестве Аликса, ни под своим полным именем. Это наталкивало на мысль, что в его исчезновении было так или иначе замешано начальство университета, потому что без их ведома ни одна операция, связанная с отчислениями, не проводилась. И тем более, в пользу этой версии говорило то, что не осталось совсем никаких напоминаний. Опять же, его знали все преподаватели академии, студенты младших курсов… да мало ли кто еще… За исчезновением Аликса стоял какой-то масштабный обман, и оставалось лишь выяснить, обманывали ли только меня, или всех.

   В мозгу, между тем, вертелись мрачные мысли. Нет, отрезал я, не желая верить даже в самые оптимистичные варианты развития событий вокруг его исчезновения, потому что даже от них рационально тянуло чьей-то кровью…
   Мысли завели меня в тупик, и я решил освежиться на улице.
   Прогуливаясь по парку при академии, я пытался размышлять, но мысли путались, а при взгляде на проходящих мимо или сидящих на скамьях по обе стороны вымощенной гранитными плитками дороги курсантов невольно я возвращался к размышлениям о всеобщем обмане, постепенно начинающим казаться наиболее вероятным развитием событий двухлетней давности. Не мешало бы расспросить здесь всех, но интуиция, которая редко меня обманывала, вместе со здоровым рационализмом говорили мне держать свои мысли при себе – раз кому-то потребовалось (и получилось!) подчистить воспоминания многим сотням людей, то могли они повторить свои манипуляции и со мной в случае, если все неаккуратно выйдет бы на всеобщее внимание.
   Все же я был спокоен. Такое спокойствие, отсутствие ярких эмоций как на лице, так и внутри, воспринимается некоторыми людьми неправильно, они просто не понимают, как важно отрезать те и или иные эмоции вовремя, пока они не подчинили тебя себе, пока ты не перестал мыслить здраво… Такого была наша особенность. Наша потому, что все курсанты этой академии такие – не эмоциональные, чаще всего молчаливые. И дисциплинарные занятия не являются первопричиной этой особенности. Конечно, каждый день, как я уже сказал ранее, курсантов строят на линейках, а опоздавших строго наказывают вне зависимости от того, насколько сильна в этом их вина. Помимо этого, манера подачи учебного материала также полностью строится на дисциплине… И это существует все же второстепенно, так, как говорят, для закалки…
   Истинная причина непроявления некоторых эмоций находится внутри каждого из нас : эмоция пресекается не кем-то, как бывает в случае с дисциплиной, а чем-то – и в этом заключается основное отличие – пресечение эмоций и неправильных мыслей на стадии их зарождения. Такие мысли и эмоции фактически не существовали, так как за счет блоков не проявлялись.
   Вещь или что-то, блокирующее неправильные порывы сознания, сложно себе представить, как сложно было когда-то представить самолет или компьютер. Действительно сложно становилось тогда, когда понимал, что нечто материальное, имеющее массу и прочие характеристики тела, влияло на эмоции и мысли. Что оно находилось где-то внутри каждого из нас, было банально логично, но дальше того, что эта штука находится где-то у меня в мозгу, мысли никогда не заходили. Возможно, сама мысль о том, где более конкретно располагается этот мыслеприбор, отсекалась им, тем самым не давая понять, где он находится и распространяется ли, например, его воздействие на восприятие вкуса еды или на опорно-двигательную систему. Но, скорее всего, на это просто не хватало моих знаний анатомии и физиология человека…
   Мысль или эмоция неправильной формы, отсекаясь, оставляют за собой след. Когда эти следы накапливаются, очевидно занимая пространство в сознании, возникает некоторое подобие эмоции, обычно с обратным знаком. Мы с Виктором опять же замечали за собой подобные странности еще с первых дней нашего пребывания в академии – мы называем это логической эмоцией. Она проявляется несколько неожиданном образом, и как становится понятно по вышеописанному, реализуется она не как эмоция, а скорее как импульс сделать то или иное… Это сложно – философствовать хорошо у меня никогда не получалось, а когда я пытался, то убеждался, что не стоит даже пытаться, и поэтому я не могу с точностью сказать, что именно происходит в этот момент с сознанием. За мгновение в сознании мелькает мысль, которая воспринимается чужой, но ты выполняешь ее безукоризненно, будто тобой руководит человек, стоящий у тебя за спиной. Но напрямую, на мой взгляд, с мыслеблоками логические эти порывы не связаны, иначе мы бы все давно сошли с ума… сошли от понимания того, что нашими мыслями управляет нечто, сильно напоминающее человека. Почему именно напоминающее?.. Потому что у каждого человека, подверженного логической эмоции, есть свой порыв, отличный от порыва другого человека, то есть затрагивающий определенную сферу действий или поступков. У меня, например, они принимали форму неожиданной совершенно холодной и бессмысленной агрессии – когда порыв появляется, хочется ударить кого-нибудь, и, подчиняясь ему, я ударяю первого встречного или того, кто ближе стоят. Привыкшие к проявлению логических эмоций люди даже не воспринимают подобные жесты. Если же, никого рядом нет, обычно под руку попадает мебель. Но страдать из-за недоработки прибора приходиться нечасто, раз или несколько раз в месяц…
   Что-то я заговорился…

   Я перечитал все исписанные листы, понимая что рассуждения повели меня совсем не туда, куда мне хотелось. Начну с того места, где я остановился.
  Сев на освободившуюся скамейку, я еще раз рассмотрел фотографию из газеты. Обычная тонкая и легкая сероватого цвета бумага, печать четырехцветовой матрицы, при близком рассмотрении видно, что цельное изображение состоит из разноцветных точек – ничего особенного. И не мог, видимо, рациональный подход объяснить моей реакции. Сейчас не темнело в глазах, и не плыл мир вокруг. Очевидно тогда при виде фотографии вырвалась на свободу очередная логическая эмоция. И между тем, я чувствовал, хотя бы по тому как быстро начали в мозгу мелькать сцены из прошлой жизни с участием Аликса, что «след» накапливается. Я убрал фотографию.
  Через несколько минут я рассмотрел в толпе ходивших по тропе в обе стороны людей, Виктора, высокого длинноволосого блондина атлетического телосложения. Возвращающийся с тренировки раньше обычного он шел, медленно ступая на мраморные плитки дорожки. Оголенный по пояс, прячущий под белой кепкой с изображением парящего орла, агрессивно несущего зажатую в когтях мышь, лицо от палящего июльского солнца, он заметил меня и выпрямился. Когда я оглянулся в его сторону, он издали помахал мне рукой. Еще через мгновенье он, пожав мою ладонь, сел напротив. Он чувствовал себя великолепно. Еще бы – ведь он единственный на моем веку человек, закончивший академию со всеми высшими оценками, тогда как большая часть студенческого коллектива не смогла пройти даже испытания первого семестра первого курса.
   Не подавая виду, некоторое время я говорил с ним, почти забыв о той фотографии, и только когда Виктор упомянул назначенное на завтра фотографирование всей нашей группы для какой-то московской газеты, я вспомнил о Аликсе( нет, определенно, когда дело касалось фотографии Аликса, мое сознание начинало входить в ступор, всячески избегало напоминаний о нем, и это в некоторой мере походило на накопленную за несколько бессонных ночей сонливость, заставляющую на минуту засыпать, а, через мгновение просыпаясь, не дающую понять где ты и кто ты…).
   «…Да, пока не забыл… - сказал я спокойно, чтобы не привлекать всеобщего внимания, - посмотри, пожалуйста, на эту фотографию…»
   Я осторожно развернул газетный лист и протянул его Виктору.
   Секунду он смотрел на нее, не понимая, чего я от него требую, и я видел по его напряженным глазам, что он не может вспомнить этого человека.
   « Я его не знаю… Кто это?..» - безмятежно ответил он, возвращая мне лист. Я так и думал… С ума сходят по одиночке, и я предполагал такой расклад, что Виктор не узнает Аликса. Меня подобное даже несколько успокаивало – это вполне могло быть легким психическим расстройством на почве долгого периода тяжелых выпускных экзаменов. Я кажется даже слышал что-то о подобных расстройствах, во время которых иногда самопроизвольно в голове возникают несуществующие воспоминания. Похожими результатами обычно заканчивались попытки переноса людей сквозь холодное подпространство( и именно поэтому, хотя важным было и просто то, что объект несколько терялся в безвременье, перенос живой органики был запрещен) – из-за необычных свойств многомерного пространства люди запросто обменивались воспоминаниями и иногда даже матрицами личностей. Это так и не удалось доказать научно, но логически это объяснялось довольно просто – душа не подчинялась релятивистским законам…
   «Это Аликс… Тебе знакомо это имя?»
   «Нет…» - все так же спокойно ответил он.
   Да, я вспомнил он действительно вряд ли бы узнал Алекса, хотя бы из-за того, что не общался с ним так тесно, как я, и ему, если моя теория про прочистку мозгов была верна, затереть воспоминания о нем было значительно легче. Я все же надеялся, что он вспомнит что-нибудь или хотя бы поймет меня, поэтому я предложил ему пройдись до общежития вместе. Когда вокруг почти не стало людей я решился и рассказал ему все, начиная с сегодняшнего  утра и заканчивая самыми нелепыми на мой взгляд размышлениями. Виктор молча слушал, иногда посматривая на меня. В его взгляде не было эмоций, одна только мысль – «ничего, разберемся…»
   «…Алексей Мельников… - процедил он оценивающе, будто крутил в руках бокал с дорогим французским вином, - Это вполне могло быть… Я-то его не помню, но он вполне мог существовать…»
   «Что мне делать?...» - спросил я, и только сказав понял, как это глупо звучит из уст выпускника элитной военной академии, но Виктор, вероятно, серьезно воспринял мой вопрос. Ответил он мне волевым голосом, тяжелым и грубым:
   « Забудь о нем навсегда! Если ты не хочешь, чтобы тебя предали суду за день до выпускного вечера, то навсегда забудь это имя… И не важно, кто и кому чистил воспоминания! Этого человека нет, а ты – есть… Чувствуешь разницу между ним и тобой? Если он исчез, ты не сможешь вернуть его назад, но те кто виноваты в том, что он исчез, смогут сделать так, что исчезнешь и ты…»
   Удерживая меня за плечи, Виктор молча вглядывался мне в глаза. Затем, не прощаясь и не говоря более ни слова, он развернулся и в быстром темпе зашагал в сторону первого крыла общежития. Кто последний раз так на меня смотрел – очень по-отцовски, мудро и в то же время с нарочной наигранной  злостью?…
   Только возвращаясь в свою комнату, я понял, что Виктор так и не дал ответа на мой вопрос – я так и не получил доказательств существования или несуществования Алексея.
   Я уже начал набирать код на своей двери, когда на меня налетел Велталь. Он сделал это абсолютно внезапно, словно прятался от кого-то – я не слышал его шагов и еще секундой ранее, осматривая лестничную площадку, никого на ней не обнаружил – что мне показалось, что он делал это специально. По его бегающим глазам мне стало ясно, что сделал он это неслучайно.
   «Что случилось?» - невозмутимо спросил я его, открывая дверь в свою комнату и пропуская внутрь. Он выглядел несколько растерянным. Несмотря на то, что он всегда выглядел рассеянным – бледный, взлохмаченный, имеющий манеру отвечать вопросом на вопрос, постоянно отпуская невинные шуточки – сегодняшнее состояние все же чем-то пугало.
   «А ты как думаешь? - ответил он в своей манере, и, выглянув за порог, негромко прихлопнул дверь. Секунду он прислушивался, и, заметно успокоившись от недолгого созерцания тишины, сказал, - Суккубус в бешенстве!»
   Ну, своими словами он меня ничуть не удивил – наш юный декан женского пола всегда рвал и метал, балансируя на грани гуманности и бесчеловечности. Этим двусмысленным сочетанием были пропитаны пожалуй все ее поступки в качестве главы нашего факультета.
   «Поконкретнее мо...»
   Я не успел договорить слово «можешь» - в дверь постучали. Мы оба притихли обернувшись к двери.
   «Это она, это она… - шепотом говорил Виталя, истерично бегая по комнате на цыпочках (в этот момент я подумал, как человек с заблокированными эмоциями может изображать из себя шута? – если только он его действительно лишь изображал…). Он беззвучно нырнул под кровать в углу комнаты.
   «Открывай!…» - услышал я отчетливый, хотя и слегка приглушенный дверью голос Ирину Кубовой по кличке «Суккубус». «Интересно, она слышала наш разговор?…» - подумал я, включив для фона голограмму на случайном канале, и открывая дверь. По ту сторону двери стояла Кубова. Ее длинные русые волосы до пояса были взъерошены, глаза показались мне еще более безжалостными, чем обычно. В руках она держала блестящий Кольт…
   Сильным толчком она, не давая мне вставить и слова, толкнула меня через порог. Безмолвно , она вошла внутрь, опасливо оглядываясь по сторонам.
   «Он здесь? - спросила она железным голосом, наставив на меня пистолет (за годы обучения в академии мы проходили многие виды единоборств, и я мог бы выбить оружие из ее рук, но Суккубус училась в этой же академии и знала все эти приемы не хуже меня…), - И не играй со мной – ты знаешь, о ком я говорю!» - добавила она, предугадав мою следующую реплику. Не дожидаясь моего ответа, стремительным движением она распахнула дверцы шкафа и, расталкивая в стороны одежду, выругалась. Пока она замешкалась, Велталь перекатился из-под кровати, быстро поднялся и, спотыкаясь о книги и прочие вещи, разбросанные у меня на полу, побежал из комнаты. Суккубус молниеносно среагировала, повернувшись туловищем в сторону убегающего Велталя, и выстрелила несколько раз. Веталь, пригибаясь выскользнул из комнаты. Вновь оттолкнув меня она погналась вслед за ним. Из коридора еще некоторое время были слышны звуки выстрелов.
   Я закрыл дверь, пытаясь понять, что же все-таки произошло, что могло повлечь за собой столь радикальные действия Кубовой. Даже для такой стервы, как она, было ненормальным стрелять на поражение в курсантов собственной академии. Так или иначе это все же были не мои проблемы…
   …с удивлением я оглянулся на стену, куда ушли пули: две оставили глубокий след, порвав обои и раскрошив бетонопластик в местах попадания; третья пуля застряла в стене, углубившись в нее на несколько сантиметров. Витале действительно повезло, что пули пошли в молоко… Испорченная стена явно принесла бы мне проблем со стороны домоуправления, но положение мое сильно облегчал тот факт, что в этой комнате я живу последний день, завтра выпускной бал, светящий огнями приближающегося фронтира. В конце концов, испорченные обои волновали меня сейчас меньше всего – мысли продолжал занимать туманный лик Аликса. В суматохе я так и не успел спросить у Витали о нем…
   По телевидению передавали стереозапись оперы по мотивам вагнеровского «Кольца Нибелунгов» : в тяжелых одеждах, имитирующих скандинавский период истории, с бутафорным оружием в руках, актеры пели на незнакомом мне, очевидно норвежском или шведском, языке; из незнакомой музыки то и дело появлялись знакомые пафосные отрывки оригинальной оперы. Расположившись в кресле, я пытался сосредоточиться на постановке, но образ Алексея Мельникова не выходил из головы, словно заветный блок несколько изменил свои функции.
 Несколько неожиданно, созерцая пафосные звуки оперы, я заснул. Проснулся я лишь к вечеру. На экране монитора компьютера к которому я подошел, чтобы записать последние мысли высветилось три сообщения.
   «Суккубус что-то замышляет. Не понимаю до сих пор, что на нее нашло и почему она гонялась за мной пол дня. Будь осторожен. Нужно ее опередить…» – таинственно гласило послание от Витали, прочитанное первым и запутавшее клубок мыслей еще больше. Второе изобиловало всяческими угрозами и было от Суккубус. Пропуская первую часть письма, которую я лишь проглядел глазами, я остановил внимание на второй, более короткой: «…прикрываться его именем! Ты подлая тварь, не заслуживающая прощения. Даже не думай теперь, что твоя судьба будет приятной, лучше бы ты умер тогда! Черт побери Аликса, заступившегося за тебя… Ненавижу вас обоих!»
   Сомнений не было, другого Аликса она иметь в виду не могла.    Нет, таких совпадений, в принципе, не может быть, как не могут встретиться два отклика, разошедших по направлениям и безвестно рассеянным во времени. (Все более это походило на странную системную ошибку, сбой, предшествующий чему-то по-истине важному....)
  Третье сообщение хоть и слабо вязалось с предыдущими добило меня: это  было системное сообщение, гласившее о том, что днем кто-то пытался взломать мою почту.

   Во всем разберусь завтра…