Какой хернёй я занимаюсь. И не только я. Мы занимаемся искусством. Даже те, кто думает, что им не занимается, на самом деле работает именно в искусстве. В искусственной среде. В искусственно созданной системе. Как муравьи круглосуточно пашем на систему и её условности.
Есть некоторые виды деятельности РЕАЛЬНЫЕ. Но вот уж моя, я точно знаю, - полное дерьмо. Вообще актёрская, режиссёрская, писательская и прочие профессии, свзанные с воссозданием работы психофизики людей очень цинничны. Такие люди работают круглосуточно. Нам нужно подмечать и осязать все эмоций, реакции, которые вызываются у людей под различными повседневными и не очень событиями. Мы должны знать, что происходит с человеком, когда он обижается, радуется, как себя ведёт, когда у него кто-то умирает и тп. Мы должны наблюдать за ними и за собой, и всю информацию записывать на подкорку. Чтобы потом из этой накопленной информации воссоздавать некий искусственный мир. Чем больше и точнее наблюдаешь, тем реальнее твой синтетический мир. Чем реальнее он, тем сильнее бьёт слушателя, зрителя, читателя, нужное подчеркнуть.
Когда-то я увлечённо записывала все приходящие в голову шокирующие воображение сюрреалистические, утопические мысли. Я писала псевдонаучные трактаты о первичности страха, высокохудожественные идеи империи постоянства, использовала при этом богатые, психоделические яркие образы. И это было в какой-то мере круто. По крайней мере, мне так казалось. Но я-то знала, что это - не то, что правда какая-то другая, что я вру и эпатирую. И так же делают очень многие самопровозглашённые художники. И я ещё фанатичней искала ещё более оторванные и резкие образы. И все мы соревновались в полёте и искушённости фантазии.
А потом, лет семь назад, я увидела своего папу с палочкой. Папу с костылём. МОЙ ПАПА С КОСТЫЛЁМ. Мой сильный, крутой, с самой красивой на свете улыбкой, самый умный в мире, главный невропатолог бывшего СССР, человек, работавший в Центре Управления Полётов, самый талантливый, кого я встречала, мой папа. Он не может больше ходить без поддержки, и ему нужен этот страшный костыль. В этот момент я почувствовала, будто мне намаиывают кишки на прошитую шипами палку.
И у меня в голове перевернулось. Циннизм, сросшийся с невыносимой болью в сердце. Вот, что так легко трогает сердца. Такая простая боль. Никаких призрачных текстов. Просто несколько простых, таких простых слов, страшно связанных в одно предложение. Папа. Мой. Костыль.
И этот переворот продолжился, когда потом костыля уже было не достаточно. И ещё спустя нескольких резавших моё сознание событий. Резавших сильными, грубыми ударами. Пока не осталась такая простая форма. Первичность. Архетипы.
И я думаю - какой же хернёй я занимаюсь. Ради чего? Мучаться, что я недостаточно качала пресс, что я не всё на свете прочла, послушала и посмотрела, что у меня нет самой быстрой машины и красивого дома? Зачем? Это всё - красивые, но ведущие не туда звенья искусственной системы. Жизнь, она где-то в другом месте. И когда строение одного из этих звеньев нарушается, ты понимаешь, что человек - кусок мяса, который так легко испортить, и тогда вся эта система рушится к чёрту. Плоть - испытание. И самыми настоящими и правдивыми мне кажутся женщины в горячих точках, обнимающие калеченных заразных детей. И почему у меня так мало сил бросит всё и поступить, как они? Я думаю, когда-нибудь найдутся. Сил стать голосом правды у меня нет. По крайней мере пока. Да и на это нельзя назначить самого себя. А я бы побоялась такой ответственности.
И ещё я думаю, если есть рай, то мой папа совершенно точно там. Потому что я видела людей, больных ДЦП, которых он лечил, и которые потом ходили, бегали, заводили семьи, бизнес. Я точно знаю, что ему хорошо. Я в это верю.