[470x320]Мне кажется, мужчину делают две вещи: серьезное отношение к профессии и нежное — к женщине. Олег Даль серьезно относился к своей профессии. Однажды записал в дневнике: «Как стать единственным? Где неповторимость? В чем она?» Наверное, так и не узнал этого. Но неповторимым и единственным — стал. В театральном училище студентам предложили этюд: вы застряли в лифте... Кто-то изображал беспокойство, кто-то хохмил. А Даль описался. Не понарошку — реально. Из дневниковой записи 1972 года: «Писатель — как священник... Даже если ваш отец умирает — и вы с разбитым сердцем стоите у его постели, то и тогда вы должны запоминать каждую мелочь, как бы это ни было больно». Все это сказал Хемингуэй, и, если заменить в его словах «писатель» на «артист», все это точно отнесется к моей профессии. Это верно и честно, и в этом нет ничего героического и тем более сверхъестественного». «Что есть — ТЕАТР?» — спрашивал он себя. И отвечал: «РАЗНОСТЬ ТЕМПА И РИТМА». «Почему мы узнаем о ритме только в момент его слияния, столкновения с темпом? Можно ли играть Ритм? Или его можно только ощущать? Как его найти и ощутить? Не поможет ли в данном случае ТЕМП? То, что эти два явления взаимосвязаны, в этом нет сомнений. Грубо говоря, ТЕМП —ФОРМА, РИТМ — СОДЕРЖАНИЕ. ...Нужен пример. Опыт. Жизнь. Практика». У него была жизнь. И — опыт обдумывания. Он знал, что такое глубокая печаль и глубокий звук. Он падал в них, как в глубокий колодец... Отсюда его неповторимость и единственность. И как следствие — одиночество. Он был безнадежно одинок в своей профессиональной среде. Как говорит А.К.М.: «Пища для гения готовится на кострах одиночества». По поводу гения прощения не прошу, у каждого — свое представление о гениальности. А вот костер одиночества, на котором жарился Олег Даль, был страшный... В конце июня 1979 года записал в дневнике молитву: «Господи, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, чего я не могу изменить, мужество изменять то, что могу, и мудрость — всегда отличать одно от другого!» Где-то за полгода до смерти Высоцкого сказал: «Сначала уйдет Володя, а потом я...» Высоцкого не стало в июле 1980 года, а Даля — 3 марта 1981-го. Запись октября 1980 года: «Стал думать часто о смерти. Удручает никчемность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то уходить в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю. Главное — с д е л а т ь ! ! !» Однако при всем своем серьезном отношении к профессии Олег Даль жил не только ею. Он знал: жизнь есть дом. И когда женился на Лизе Эйхенбаум, то стал очень домашним человеком. Он любил свою жену Лизу. А свою тещу Ольгу Борисовну (дочь выдающегося филолога Бориса Михайловича Эйхенбаума) нежно звал Олечкой. В 1979 году Ольга Борисовна написала отцу «письмо без адреса». (Отец умер в 1959 году.) «А сейчас ее (Лизин) муж — человек, которого ты полюбил бы очень. Он талантлив, красив, музыкален, он интересен и сложен, и... к сожалению, он пьет. ...Ты очень беспокоился: что с ней (Лизой) будет? Она очень хороший человек и в конце концов после бурь и метаний нашла то, что ей было нужно: свой дом, который она очень любит, и мужа, которого очень любит. А я люблю их обоих». И Лиза, и Ольга Борисовна после смерти Олега тосковали страшно. Ольга Борисовна никак в толк взять не могла: она, старый человек, блокадница, пережила своего молодого зятя. В 39 лет умер. Даже до первого юбилея не дожил. А 8 августа 1999 года ушла из жизни и Ольга Борисовна. Как-то легко ушла, не обременяя дочь своими болезнями, мучениями, тревогами. Как жила — так и умерла. А еще через год, в июле 2000 года, Елизавета Алексеевна Даль стала хлопотать о памятнике маме. На Новодевичьем ей сказали: давайте 5 тысяч долларов, с этого и начнем разговор. Вдова Олега Даля живет только на пенсию. У нее и тысячи долларов не было, не то что пяти. Для нее и сто долларов — большие деньги. Короче, буквально на другой день она пришла к родным могилам. (Олег Даль и его теща похоронены рядышком друг с другом, на Ваганьковском кладбище.) Положила цветы, посидела, помолчала. А уходя — наткнулась на конторку. «Вроде бы тут можно памятник маме заказать», — подумала она и толкнула дверь. Показала фотографию могил, спросила, сколько будет стоить памятник... Она не представилась, не сказала, чья вдова. Но на фотографии был виден памятник Олегу Далю и могила мамы. Что-то произошло с рабочими, когда они поняли, о ком идет речь. Что-то с глазами произошло. С выражением лиц. Даже спины стали прямыми. Тут же серьезно и вдумчиво стали выбирать памятник. Остановились на белом мраморе. Взяли — вы не поверите! — всего 3 (три) тысячи рублей. Выдали квитанцию. Сказали, что позвонят через две недели. Это было в воскресенье. Позвонили во вторник. Через день! Лиза пришла. Чудо-памятник стоял у ограды. Кладбищенские рабочие были одеты в выглаженные черные костюмы. («Чуть ли не в смокинги», — сказала мне Елизавета Алексеевна.) «Нравится?» — спросили рабочие. «Очень!» — ответила растроганная Лиза. «Тогда через два дня приходите, когда все после установки подсохнет», — сказали рабочие. Церемонно и торжественно. Через два дня Лиза пришла на кладбище. И увидела: памятник маме удивительно гармонирует с памятником Олегу. Большой, из сибирского гранита, Олегу и маленький, из белого мрамора, маме. Такими они и в жизни были: высокий и маленькая. «И знаешь, что меня еще потрясло? — сказала Елизавета Алексеевна. — На мамину могилу рабочие положили букет васильков. Год почти прошел, а я эту историю с памятником забыть не могу. Все случилось так легко, быстро, недорого. И — очень деликатно. Я не знаю имен тех рабочих, больше никогда их не видела. Но уверена: они это сделали для Олега. Без пышных слов. Просто сделали — и все».