Она подошла неслышно, сзади, закрыла глаза ладонями. Он вздохнул, встал с
кресла, взял её руки и обернулся. Что случилось, малыш? – спросил он нежно и
грустно, как всегда зная ответ. Я хочу есть – тихо сказала она, смотря ему в
глаза и по-детски улыбаясь. Конечно, давай я потушу овощи, или сделаю салат. Или
ты хочешь какой-нибудь суп? – сбивчиво забормотал он, все еще на что-то надеясь.
Ты знаешь, чего я хочу, ласково произнесла она. Ее влюбленные глаза не
двигались, расширенные зрачки затягивали в себя, даже ладошки вспотели от
волнения. Ну хорошо, вздохнул он, и они пошли на кухню. Она села рядом, достала
сигареты и тихонько закурила, не сводя с него настороженного любящего взгляда.
Она даже не моргала – все смотрела и смотрела, как он повязывает передник (с
Бэмби; она подарила его ему после самого первого раза, а то он закапал любимые
светлые джинсы), нарочито громко гремит кастрюлями и сковородками, мокро звенит
вилками и ножами в раковине. В воздухе запахло средством для мытья посуды. Она
поморщилась, и он включил вытяжку. Как ты хочешь сегодня? – спросил он громко
из-за шума вытяжки. Её лицо осветилось улыбкой, которую он так любил - пока её
не стало вызывать только одно. Теперь он её боялся и старался не смотреть.
Наверное, с картофельным пюре и грибами, медленно сказала она. Потом, подумав,
добавила – ты только не обижайся. И затянулась сигаретой. Не буду, сказал он. –
Но, может, все-таки не сегодня? Давай хотя бы через пару дней, а? Ведь так мало
осталось…а пюре с грибами я тебе и так сделаю. Вкусное.
Она непонимающе посмотрела на него.
Да нет, ничего, вздохнул он. И стал чистить картошку.
Пока жарились грибы, он готовил соус и салат. Он мог сделать все быстрее, но
старался оттянуть самое последнее, то, что ей было от него нужно. Руки делали
все сами, он ни о чем не думал. Просто тщательно нарезал огурцы и помидоры,
смешивал грибы с луком, помешивал пюре деревянной ложкой. Он ни разу не
обернулся, но знал, что она курит и следит за каждым его движением. И болтает
ногами.
Огромное фарфоровое блюдо (он всегда удивлялся, как в неё, такую худенькую и
маленькую, столько влезает) постепенно заполнялось океаном желтого пюре, на
котором чернели горы из грибов и салата. Я как бог из каких-нибудь чукотских
мифов, хмыкнул он про себя, забывшись. Какая-нибудь Великая Утка или Морж-Отец.
Ну или…И осекся, вспомнив, что ему сейчас надо будет сделать.
Наконец, он напустил на свой мирок дождь из кинзы и петрушки. Придирчиво
посмотрел, нет, вроде бы все. Что ж, пора.
Он достал из ящика стола огромный зазубренный нож. Какая прелесть, захлопала она
в ладоши, увидев его когда-то на витрине. ДЛЯ-О-МА-РО-В – по слогам прочитала
она и улыбнулась - это мой подарок тебе на все дни рождения, которые я
пропустила из-за того, что мы не были знакомы…мой крабик. И мило хихикнула. Он
впервые воспользовался им тем же вечером. Удобно – заботливо спросила она. Ещё
бы, натянул он резиновую улыбку под мертвые глаза, совсем другое дело. Вот что
значит техника. Она поцеловала его в губы, и они занялись любовью прямо на
столе. Да…тогда они ещё трахались, с грустью вспомнил он. А теперь ей от меня
нужно только одно. Ладно, неважно. Раньше начну, быстрее кончится.
Он снял майку и аккуратно сложил её на стуле. На столе уже стоял маленький
тазик; он склонился над ним и приставил кончик ножа к одному из бесчисленных
шрамов на груди. Резко выдохнул и с силой надавил. Сзади сдавленно ойкнули – она
никак не могла привыкнуть. Тело как будто плюнуло кровью, она хлюпнула об дно
тазика одним комком, за которым сразу зажурчали тугие струйки; с таким же звуком
бабушка выдавливала молоко из коровы в ведро, когда он был маленьким и жил в
деревне. Он улыбнулся, вспомнив вкус парного молока, и тут же почувствовал
солёный едкий запах собственной крови. Его чуть не стошнило; он побледнел и
зацепил зазубринами ребра. Действуя лезвием как рычагом, он расширил дыру в
груди достаточно, чтобы залезть туда рукой и вытащить сердце.
То есть то, что от него осталось.
Неуклюжий бесформенный обрубок оказался совсем маленьким. Этот кусочек его души
бился абсолютно бесшумно, и ему показалось, что у него на руке сидит маленькая
морская свинка, испуганная, с черными глазками-бусинками, и дрожит, дрожит,
дрожит…Он снова вздохнул, ощущая вспотевшей спиной жадный и любящий взгляд.
Пожалуй, тут только на два раза и осталось, думал он, взвешивая на ладони
когда-то большое сердце – как обычный шмат мокрого мяса. Потом – была не была –
положил его на деревянную доску, где уверенно разрезал на два куска, один чуть
больше другого. Тот, что поменьше, он осторожно положил обратно в дыру между
ребрами. Грудь захлопнулась как устрица, втягивая боль обратно в себя.
Она беззвучно поднялась и тронула его за плечо. Он медленно повернулся, и она
нежно слизала кровь, оставшуюся на коже и ноже. Как пенки, которые я выпрашивал,
когда мама делала варенье – против воли улыбнулся он, и она ответила ему любящей
улыбкой, от которой он не успел отвернуться.
С каким-то злым остервенением он начал нарезать оставшийся кусок на тонкие
полоски, глубоко вдавливая нож в дерево. Потом положил их на край блюда и
поставил все это на стол перед ней. Ешь, а то остынет – строго сказал он.
Хорошо, любимый, ответила она и изящно взяла вилку.
Он сидел напротив и смотрел, как она ест.
Вкусно? - спросил он, когда блюдо снова стало белым. Ещё бы, облизнулась она и
посмотрела на него голодными глазами. Только мало – и вытерла салфеткой струйку
крови из уголка рта. Солнце, но ведь почти ничего и не осталось, терпеливо
проговорил он. Я знаю, жалобно протянула она. Но, может, ещё хоть кусочек?
Пожалуйста…очень-очень хочется. Он вздохнул. Там на один раз и осталось,
любимая. На последний, понимаешь? Ага, грустно вздохнула она. Так мало…жаль, у
тебя такое вкусное сердце. Самое-самое вкусное. Ты самый лучший. Я так тебя
люблю.
Я тоже тебя люблю. Можно твою сигарету?
Они с ментолом.
Да какая разница.

Он вышел на балкон и затянулся холодным ментоловым дымом. Ну вот почти и все,
сказал он засыпающему Городу. Ты извини, но осталось только на раз. Ну, может,
на два. И все – как мне жить без сердца? Так что я скоро уйду…ты тут не скучай
без меня, ладно? И позаботься о ней, хорошо? Она же не виновата, она хочет как
лучше. И я ведь её люблю…
Он затянулся ещё раз и подумал, как хорошо, что это не последняя сигарета. Я бы
тогда стоял, пытался ей насладиться как-то особому, думал о чем-то грустном.
Пафосно так, сентиментально. А сейчас я просто курю, потому что впереди есть ещё
немного жизни, немного времени, которое можно тратить. Хотя бы на то, чтобы
просто курить.
Он бросил окурок, и тот маленькой звездочкой полетел с балкона. В этот момент
что-то острое ударило его под лопатку. Резкая боль парализовала его тело, он не
мог пошевелиться, а острые птичьи когти сжали его сердце и выдрали наружу. Он
согнулся от боли, и что-то сильно толкнуло его через стекло, вниз, к Городу, на
холодную улицу. В полете он перевернулся на спину и увидел, что она держит в
руке последний кусок его сердца. Она улыбнулась ему самой красивой и самой
любящей из улыбок.
Он упал на промерзший асфальт и битое стекло. Дыра в спине точно накрыла
недокуренный им бычок, и тот сжигал живое мясо. Все его кости были переломаны,
гниющая боль пульсировала во всем теле, он не мог пошевелиться – но он был жив,
пока живо было сердце. Я люблю тебя, прошептал он, глядя на единственный огонек
высоко вверху – окно кухни. Доедай, и я, наконец, высплюсь, подумал он, коченея
от холода. Но время шло, свет в окне погас, а он все дышал и дышал, и его волосы
покрывались инеем.. Наверное, ты оставила немного на потом, любимая. Глупая…я бы
и так отдал тебе все до конца, неужели ты не поняла, любимая? Просто я не хотел,
чтобы у тебя заболел животик…только и всего. А ты меня опять не поняла, думал
он, и корчился от холода, и сгорал от боли в переломанных костях, и шептал вверх
– любимая, любимая, люблю тебя…

Последний кусочек сердца она съела на завтрак. Он умер с открытыми глазами,
улыбаясь, и его улыбка немного растопила холодное февральское небо.