Флейта мертвых

Моросил мелкий нудный дождик. Половина присутствующих стояли под зонтами, по этикету исключительно черными. Сильва стояла без зонта. Казалось, она нисколько не замечает моросящей водяной пыли и ее бил озноб. Ее трясло с того самого момента, когда она узнала, что Джек мертв.
Никогда она не думала, что может быть так. Она считала, что все это бывает где-то, с кем-то, но с ними такого никогда не может случиться. Так просто не бывает. Она нашла человека, который был смыслом всей ее жизни, и никого другого она рядом с собой не представляла. Он любил ее так, как никто не любил ее. И она знала, что никого хоть каплю похожего на него она не встретит. Да теперь это все уже не имело никакого значения. Она прекрасно знала, что она даже и искать никого не будет. Разве сможет она жить с кем-то другим теперь? Теперь, когда в каждом человеке она будет видеть его, искать и не находить? Теперь, когда во всех жестах она будет искать его жесты, во всех словах искать его слова? Она будет видеть рядом с собой другие лица, чувствовать чужое дыхание и никогда эти лица и это дыхание не напомнит ей того, которого уже не вернуть.
Плакать она уже не могла. Все это настолько сломило ее, что даже на слезы уже не оставалось сил. Она словно умерла вместе с ним. Она уже не чувствовала ни холода, ни дождя, ни голода, ни боли. Ничего. В ней просто поселилась пустота, страшная своей бесконечностью и безысходностью, неизбывная и теперь уже привычная для нее. Ничего больше не будет так, как было совсем недавно. Ничего просто не может быть. И даже если кто-то захочет дать ей то, что у нее было до смерти Джека, она просто этого не позволит. Так, как ей было прекрасно с ним, ей уже не будет ни с кем. Это будет лишь жалкой пародией и принесет только разочарования боль от воспоминаний, что все не то и все не так, как было раньше. А как раньше, уже не будет никогда. Замкнутый круг. Это-то и страшило ее.
Когда все закончилось, и соболезнующие родственники и друзья покинули ее скорбный дом, она осталась с ним один на один.
Больше всего она боялась этого момента, что рано или поздно все разбегутся по своим привычным делам, погрустив о Джеке, но стоит им только выйти за порог, они сразу постараются забыть обо всем, чтобы не омрачать своего существования такими пустяками. И никто и никогда не задумается о том, что на месте Джека мог бы оказаться любой из них, и что вся их благополучная и счастливая жизнь вдруг ОДНАЖДЫ (какое страшное слово) может оборваться, и никто не хотел думать о ней, Сильве, как ей будет одиноко и страшно теперь одной в этом доме, где все напоминает ей о Джеке. Каждая вещь, которую он брал в руки, каждый уголок их дома - все было пропитано его эмоциями, его запахом, его радостями и печалями. И Сильва понимала, что теперь в ее жизни только и осталось, что прижимать к лицу его рубашки, вдыхая его запах, гладить кресло, в котором он любил сидеть перед телевизором, и обнимать его подушку бессонными ночами на постели, которую они делили на двоих и которая теперь была страшно большой и пугающе одинокой для Сильвы.
И никто из друзей, обещая навещать ее как можно чаще, не знал, что, конечно же, никто этого делать не будет вопреки всем обещаниям и уверениям. Сильва знала это. Она понимала, что это не они потеряли единственную силу в жизни, которая подталкивает к желанию жить. Они переживут все очень быстро и вряд ли захотят снова окунуться в скорбь и слезы, уже позабыв это. Они не захотят напоминать себе о плохом, в жизни и так слишком много плохого, чтобы еще и чужую боль принимать на себя. Это Сильва прекрасно знала.
Но ей было наплевать на это, наплевать на всех этих друзей, на все, чем они живут. Она и сама никого не хотела видеть. Что толку смотреть на них и видеть, что грусть в глазах не живая, что скорбная улыбка приклеена, да к тому же криво, что слова фальшивы, а чувства не тут и не с ней. Ей не хотелось слушать сочувствующих слов и соболезнующих вздохов, потому что они были банальны, как вопрос “Как дела?”, когда спрашивающему на самом деле нет никакого дела до твоих дел. Просто так принято. Так, как ей, не больно никому из них и не им говорить о том, о чем они понятия не имеют.
Пусть лучше остаться одной наедине с собой, со своим горем и своей памятью. Это единственные, кто тебе не подсунет лицемерных улыбок и фальшивых взглядов. Это единственные, кто не предаст и не обманет никогда.
Сильва легла на кровать и, положив руку на подушку Джека, погладила ее.
- Что же ты наделал, любимый… - прошептала она и маленькая слезинка скатилась по ее щеке к уху, закатилась внутрь его и обожгла изнутри.
Она обвела комнату глазами. У них было все, что им было нужно. Зачем ей теперь все это одной? Сделать карьеру, чтобы переключиться? Зачем она ей, когда рядом не будет Джека, который мог бы порадоваться за нее и гордиться ею? Заработать много денег? Зачем они ей? На что она будет их тратить? На шмотки? Наверное, ей теперь будет все равно, как она будет выглядеть, потому что ей будет не для кого одеваться и наводить макияж. Для других она этого делать не хотела. Уехать за границу, в какую-нибудь экзотическую страну, чтобы развеяться? Она не сможет одна, она все время будет думать о том, как бы она могла провести здесь время, если бы рядом сейчас был Джек, и что он не может увидеть этого великолепия, а ей одной это великолепие ни к чему.
Ей уже ничего не было нужно, потому что ей все это пришлось бы испытать одной. Она не хотела радоваться ничему, если с ней не мог этому радоваться Джек, которому уже никогда ничему не придется радоваться и ничто его уже не опечалит.
Она с горькой усмешкой посмотрела на висящее на плечиках свадебное платье. Через неделю они должны были пожениться. Они радовались этому, как дети, словно что-то изменилось бы. Что могло измениться? Они любили друг друга и не важно, были они женаты или нет, их любовь не становилась от этого беднее. Просто Джек хотел, чтобы так было, чтобы он заботился о ней и сама мысль о том, что Сильва его жена, наполняло бы его теплом и счастьем. Теперь ничего не будет. Никогда. Все ушло и никогда не вернется. Последние гвозди забиты и ими же к крышке гроба Джека прибиты все их меты, вся их любовь, вся их жизнь.
Сильва понимала это, и ей было страшно. Не потому, что ей было страшно остаться одной, нет. Ей было страшно, что это теперь на всю оставшуюся жизнь. Каждый день приходить домой с работы, есть, смотреть телевизор, спать, утром есть и уходить на работу. И так изо дня в день. И ни о чем не поговорить с самым близким для не человеком, и ни о чем никогда не мечтать, потому что теперь мечтай - не мечтай, ничего не случится. И никогда ничего не случится, потому что Джека уже нет. Ни хорошего, ни плохого. Без Джека Сильва не могла представить свою дальнейшую жизнь, даже боялась подумать о том, какой она будет теперь. Ее жизнь оборвалась в тот момент, когда растерянный и какой-то взъерошенный полицейский у ее дверей мято и скомкано, не зная, куда девать руки и глаза, говорил ей о том, что произошла дурацкая ошибка, что Джека больше нет, что он погиб и никто в этом не виноват, что он не справился с управлением своего мотоцикла. Чтобы Джек, проведший за рулем своего “Харлея” полжизни, мог не справиться с управлением? Это действительно была ошибка. Глупая, жестокая и несправедливая. Ошибка этой идиотской жизни, и состоит она в том, что для жизни один человек - это статистика, естественный отбор, а для Сильвы - конец всей ее жизни. И умер не один Джек - она умерла вместе с ним. Тело ее еще заставляло себя дышать и принимать пищу, но душа ее была уже далеко. Только Джеку может быть даже легче - он теперь там, где его не волнует ничто земное, он не страдает, что у него вырвали душу, с кровью, с болью, он не чувствует горя, он ничего не чувствует. И Сильва ему в этом завидовала. Она и не жива была, но и не мертва, чтобы ничего не чувствовать так же, как и он. В этом была ошибка, и в этом была ее боль на всю оставшуюся жизнь, которую она проклинала.

* * *

Прошло две недели. Сильва нисколько не оправилась от потери, наоборот, она ощущала ее все сильнее. Когда первые дни она была занята приготовлениями к похоронам, ей как бы некогда было думать, она все время чем-то старалась себя занять. Теперь ей занять себя было нечем, и она оставалась наедине с собой в пустом большом доме, и думала о Джеке. Она бы все на свете отдала, лишь бы он был с ней рядом.
В один из тоскливых одиноких дождливых вечеров она дремала на диване перед включенным телевизором, нисколько не слыша того, что там бубнили. И вдруг в какой-то момент она услышала что-то, что заставило ее встрепенуться и стряхнуть с себя дрему. Она не поверила своим ушам, но женщина на экране говорила о том, что она, потомственная ведунья, знает способ воскрешения мертвых, помимо прочих своих достоинств, как колдунья в каком-то колене. Сильва подскочила и записала адрес ведуньи, написанный бегущей строкой внизу экрана, на клочке газеты.
Когда передача закончилась, она снова прилегла, еще не отдавая себе отчета, зачем она записала адрес, который, скорее всего, принадлежал шарлатанке. Когда она проснулась, телевизор давно шел рябью, что означало, что все программы давно закончили свою трансляцию, и она, выключив его, решила для себя, что все это ей приснилось. И тут взгляд ее упал на лежащую в ногах газету, на которой наспех и криво было написано карандашом для подводки глаз: “Парк-Лейн, 302, комнаты 15”. Она никогда не знала такого адреса, и никто из ее знакомых и знакомых Джека не жил в этом районе. Скорее всего, это был адрес, который она записала с телевизора.
На следующий день она опросила всех своих сослуживцев, но все в один голос утверждали, что вчера по телевизору ничего похожего на передачу о паранормальных явлениях не было. По одной программе шел баскетбол Лига Чемпионов, по другой - порнушка, по третьей - детектив, по четвертой еще бог знает что. Но Сильва не сдавалась.
“Пусть так, пусть я одна слышала и видела это. Значит, это было специально для меня. Что мне стоит, в конце концов, проехаться до Парк-Лейн и проверить, есть ли там эта бабка, которую я видела по телевизору? Хватит сидеть дома… Хоть какая никакая, а прогулка…”
После работы она отправилась на Парк-лейн, нашла нужный дом, который оказался старым и нуждающимся в хорошем ремонте, хотя раньше и был великолепен. Поднявшись на нужный этаж, она позвонила в дверь, но звонка не услышала, и решила постучаться. Вскоре на ее стук дверь открыла та самая старуха, что привиделась ей во сне.
- Кажется, я знаю, зачем ты пришла! - сказала старуха вместо приветствия.
- Я и сама еще не знаю, зачем я пришла, - пробормотала Сильва и прошла в распахнутую перед ней дверь.
В квартире было захламлено и пахло плесенью и дряхлостью.
- Что, не сладко тебе пришлось? - спросила старуха и Сильва почему-то решила, что сочувствия в голосе этой незнакомой старухи было больше, чем в голосах всех их друзей, вместе взятых. И, сама не зная почему, она все рассказала это старой, незнакомой и не совсем опрятной женщине. Все, что было раньше, и все, что она чувствовала теперь, и все, чего уже никогда не может быть.
Старуха слушала молча, ни чем не перебивая, и лишь только Сильва замолчала, она спросила ее:
- Ты бы хотела все вернуть назад?
- Конечно, - не задумываясь, ответила Сильва.
- И ты пошла бы на все, чтобы он вернулся? - опять спросила старуха.
- Да, - ответила Сильва, - если бы вы знали, что я только и думаю о том, что все отдала бы за то, чтобы узнать, как его вернуть.
Старуха встала и куда-то вышла, потом вернулась и в руках ее была какая-то палка, завернутая в тряпку. Она села напротив Сильвы, положила сверток себе на колени и развернула. Сильва увидела, что это старая флейта. Она без интереса посмотрела на старуху, а та сказала:
- Эту флейту сделал мой дед. Она может воскрешать мертвых. Я никому никогда не давала ее. Чтобы воскресить умершего, нужно пойти против жизни, против природы, против бога. Не каждому это дано. Когда у человека умирает кто-то самый близкий, в первое время кажется, что все кончено, но потом люди свыкаются со своей потерей, и постепенно начинают забывать свое горе. Но тебе, я вижу, своего горя не забыть. И именно поэтому я дам ее тебе. Смотри. Чтобы прозвучала мелодия, которая вызывает умерших из мира теней, нужно нажать вот сюда, сюда и сюда.
Старуха поднесла флейту к губам и протяжная мелодия, даже не мелодия. А просто набор трех грустных нот, постоянно чередующихся, наполнил ее маленькую комнатку.
Сильва, как завороженная, слушала звуки флейты, но старуха перестала играть и протянула флейту Сильве. Та с благоговейным трепетом приняла ее в свои руки и сказала:
- Что мне нужно делать?
- Ты хорошо подумала? Тебе не страшно будет? Ведь никогда не известно, что случится и каким он предстанет перед тобой. Мир мертвых - чуждый нам мир, там все по-другому. Подумай хорошенько, прежде чем ты решишь сделать это. Я дам ее тебе, но если ты передумаешь, принеси ее через три дня и я снова спрячу ее, чтобы никому не показывать. Но если ты все-таки решишься, то знай, что в полночь, не позднее, чем через три дня, ты должна будешь прийти на его могилу и трижды сыграть эту мелодию, после чего ты сразу должна будешь уйти. Ты не должна ему мешать освободиться и прийти к тебе. Ты вернешься домой и будешь ждать его там. И он придет. Только знай, что придет он другим. Не таким, каким он был при жизни, и кто знает, захочешь ли ты его такого?
- Все к черту! - сказала Сильва, прижимая флейту к груди, - мне все равно, каким он придет. Я люблю его и приму его любым. Он мой, и я не отрекусь от него, что бы с ним ни стало.
Она попрощалась со старухой и ушла, с нетерпением дожидаясь полуночи.

* * *

Вечером она сидела в кресле и держала флейту в руках. Она знала, что ничто ее не свернет с пути, и она непременно сделает все, как нужно, чтобы Джек вернулся к ней. Она понимала, что это безумие, что может произойти все, что угодно, но ничего не могло остановить ее в ее безумной надежде, что Джек может вернуться прежним, которым она его знала и любила. Конечно, верить в это было бы глупо, и она понимала это. Разумом понимала, но душа, сердце, наболевшиеся и исстрадавшиеся, хотели верить, что все получится и все будет хорошо. Он вернется к ней и они будут вместе, как прежде, и никто не будет им нужен. Только он и она. И ничего больше. Ничего.
В половине двенадцатого она села в машину и поехала на кладбище, бережно держа флейту на коленях.
Она сняла с шеи ключ, отперла склеп, в котором покоился Джек. С трепетом поднесла флейту к губам, но не сомнения глодали ее. Просто она боялась, что у нее ничего не выйдет, что старуха просто шарлатанка, решившая посмеяться над ней, и вообще, эта старуха может быть просто розыгрышем ее знакомых, и сейчас она проиграет мелодию, и откуда-нибудь выскочат ее знакомые с криком: “Шутка!”. Или просто придет домой, и ничего не произойдет. И снова она, после этой безумной надежды на возвращение, окунется в свой черный и тоскливый мир одиночества.
Где-то у церкви пробило полночь. Сильва, поднеся флейту к дрожащим губам, медленно подула и стала нажимать пальцами так, как ей показала старая ведунья. Полилась странная и грустная мелодия. Она проиграла ее трижды, опустила флейту. Ничего не произошло.
Не теряя надежды, она вышла из склепа, но запирать его не стала, и отправилась домой.
Открыв дверь дома, она поняла - что-то изменилось. Она доехала быстро, но, похоже, Джек сумел добраться еще быстрее. Она нерешительно замерла у двери, не зная, что она через мгновенье увидит. Она потянулась к сумочке, посмотрела на себя в зеркало в коридоре, достала из сумочки помаду и подкрасила губы, словно за спасительную соломинку, хватаясь за привычные вещи. Ей хотелось прийти красивой к Джеку.
Наконец она решительно вздохнула и толкнула дверь в комнату. В комнате было темно, но в кресле Джека виднелась темная фигура.
- Джек? - спросила с дрожью в голосе Сильва.
- Да, любимая. Я вернулся, - ответила фигура, поднимаясь. Сильва подалась к нему, еще не веря, что все получилось, и, боясь увидеть нечто, что свело бы ее с ума.
Он не был прежним, она чувствовала это. Но она еще не могла понять, в чем это выражается. Она просто остановилась посреди комнаты и произнесла:
- Джек, я там ждала тебя… Я так тосковала по тебе… Я так рада, что ты снова со мной! - она, пересиливая страх, протянула ему руки и он взял их своими руками. Они не были могильно холодны, как обычно описывают в страшных историях, но они и не были теплыми. Они напоминали руки куклы - не противные, но и не приятные. Сильва вздрогнула, но рук не отдернула.
- Как мне без тебя было плохо! - сказал Джек с болью в голосе и этот голос она узнала бы из тысячи.
- Мне было еще хуже! - сказала она и, повинуясь какому-то ей самой не понятному чувству, она прижалась к его груди. Пиджак его пах сыростью и хорошим деревом, из которого был выполнен его гроб. Он обнял ее, и его длинные волосы опустились ей на плечо. Они тоже впитали запах склепа.
- Я хочу видеть тебя, - сказала она, сама не понимая, зачем. Она наоборот не хотела видеть его. Она боялась, что увидит что-то такое, что разрушит иллюзию, что-то, что в темноте казалось таким прекрасным, и что с приходом света может лопнуть, как мыльный пузырь, обдавая зловонием могилы.
- Я даже не знаю, что сказать тебе, - произнес Джек, - боюсь тебе не понравится то, что ты увидишь.
- Мне уже все равно. Я люблю тебя и приму тебя таким, какой ты стал. Я знала тебя тем, пусть узнаю и этим, - ответила Сильва, внутренне напрягаясь.
Джек оторвался от нее и, каким-то мимолетным движением оказавшись у выключателя, включил свет. Он стоял спиной и не решался повернуться к ней. Его спина, его темные прямые волосы были прежними. Сильва вздохнула и сказала:
- Повернись, не бойся. Мне самой немного страшно…
Он медленно повернулся, и Сильва не удержалась от отчаянного всхлипа. Перед ней стоял мертвец двухнедельной давности. Его лицо не утратило своих черт, но уже было подернуто тленом. Глаза его, словно обведенные темной краской, запали и горели непонятным огнем, а губы растерянно пытались улыбаться, почерневшие, потрескавшиеся.
- Ну вот, ты видишь, каким я стал теперь? - спросил грустно Джек.
- Да, - сказала Сильва, - но ты мой, и я любила тебя. Ты был для меня самым красивым, самым желанным. И я не собираюсь отталкивать тебя теперь, хотя бы во имя того, что у нас было.
Однако подойти к нему она не могла себя заставить. Он заметил это и усмехнулся.
- Подожди, мне надо привыкнуть к тебе такому. Это скоро пройдет, - сказала Сильва, чуть пятясь от него. Он отвернулся и спросил:
- Погасить свет?
- Нет, я должна привыкнуть. И потом, без света мне будет немного страшно, - призналась Сильва, хотя понимала, что без света иллюзия будет полной и нерушимой.
Джек сел в кресло и посмотрел на Сильву виновато: - Я знал, что ты испугаешься. Как я был счастлив, когда ты позвала меня! Я не подумал о том, что с тобой будет, когда ты увидишь меня таким! Ты ведь ждала меня прежнего. Но я прежним быть уже не могу. И здесь находиться тоже, как ты понимаешь. И из всего этого только один выход - я должен забрать тебя с собой, там я буду другим. И ты будешь другой, и между нами не будет различия. Мне было так плохо без тебя! Теперь все будет хорошо. Смерть не так уж страшна, как о ней говорят. Просто там страшно одиноко, и когда мы будем вместе там, нам не будет одиноко, и мы будем счастливы. Постарайся понять меня. Я уже не приму этого мира, и он не примет меня. Я должен взять тебя с собой, чтобы не потерять опять. Я не мог прийти за тобой раньше, но теперь ты позвала меня, и я пришел забрать тебя с собой. Может быть, ты не хочешь?
Вопрос был задан и время пошло. Нужно было дать на него ответ. Сильве показалось, что он задан с угрозой, но ей это могло только показаться. Она не была готова к этому вопросу и не знала, что сказать. Он просто так не останется, и просто так не уйдет. Он пришел за ней, она сама позвала его, и хочет она того, или нет, он уйдет обратно, но только с ней вместе. Иначе они снова потеряют друг друга. Видимо там, откуда он пришел, другие понятия о существовании. Он пришел к ней и он пришел ее забрать. Все. Точка. Хочет она того, или нет, он это сделает. Но Сильве почему-то не было страшно. Она не могла бояться своего любимого мужчину, хотя она прекрасно понимала теперь, что он уже совсем не тот, каким был прежде. Но какое это имело значение?
- Ты можешь подождать несколько минут? - спросила Сильва, - мне нужно подумать. Скоро я тебе все скажу. Я все понимаю. Мне нужно подготовиться к этому. Подожди меня здесь. Я не уйду от тебя, ты мне веришь?
- Хорошо, - сказал Джек, - я подожду. Как хорошо снова оказаться дома!
Сильва вышла из комнаты и направилась в спальню. Она села на кровать и задумалась. Он был таким жутким, совсем не таким, какого она ждала. Он был таким угрожающим… Но и таким виноватым и растерянным… Это был ее любимый Джек. И если умереть, то все встанет на свои места и они будут прекрасными друг для друга, не важно, станут ли они уродливыми гниющими трупами или прекрасными ангелами.
Он заберет ее силой. Он убьет ее, чтобы уже никогда не расставаться с нею. Ну и что? Что ей было терять? Жить в этом проклятом мире, где нет Джека, и после того, как он уйдет, снова переживать, только теперь еще больше, потому что у нее был шанс, о котором она молилась дождливыми бессонными ночами, и она его упустила, а она не хотела просто так отказываться от него. Жить здесь, вернее, существовать, как кусок мяса, испытывая только плотские потребности в еде, сне и испражнении? Зачем? Ради чего? Пусть все так и будут.
Она медленно вышла из спальни и вошла в комнату. Джек поднялся ей навстречу. На ней было так и ни к чему не пригодившееся свадебное платье, волосы ее были убраны и заколоты белоснежными цветами из шелка. Она подошла к нему и сказала:
- Я люблю тебя, Джек, и я не хочу оставаться здесь без тебя. Возьми меня с собой, это единственное, что я хочу с того самого момента, как тебя не стало.
Она посмотрела в его горящие жутким светом глаза, и, не смотря ни на что, поцеловала его. И ничего, что могло бы отвратить ее, она не испытала. Для нее он был прежним Джеком, самым красивым, самым любимым и самым желанным.
- Я хочу быть с тобой. Забери меня отсюда! - сказала она и Джек ответил:
- Как бы я хотел это сделать, но имею ли я право на это?
И Сильва поняла, что никогда он не смог бы убить ее, забрать с собой силой, и от этого прижалась к нему еще сильнее:
- Ты должен это сделать. Иначе я это сделаю сама. Ты пришел ко мне и неужели ты веришь, что я отпущу тебя просто так? Нет, я уйду с тобой.
Он сжал ее в объятиях, и сжимал ее тело, которое было ему так дорого и желанно, до тех пор, пока она с легким выдохом не произнесла:
- Я люблю тебя! - и не откинулась бездыханно в его руках.

* * *

Их тела лежали рядом, в одном склепе, как просила Сильва в своей записке, в которой ничего больше не было сказано. Она так и была закрыта навеки от людских глаз в своем свадебном платье. Их тела были придавлены смертью и надгробными камнями, постепенно истлевая в прах, теряя красоту молодости, но сами они были далеко, слишком далеко, чтобы что-то земное их волновало. Ничье горе их уже не трогало, ничья радость. Они были вместе навсегда, и они были прекрасны, как никогда, и они шли рядом, чтобы никогда больше не разлучаться.