• Авторизация


Виктор КРИВУЛИН: Художник не имеет права на неуспех 28-01-2008 18:50 к комментариям - к полной версии - понравилось!


[272x400]

Специальный корреспондент "Панорамы" беседует с известным русским поэтом, прозаиком, литературным критиком

 Опубликовано в еженедельнике «Панорама» № 1, январь 1993 г.

 

- Виктор Борисович, как вам сей­час живется на свете? С каким нас­троением просыпаетесь по утрам, с какими мыслями беретесь за перо, если "убожество  и запустение" не отбили охоту творить?
– Спасибо, плохо. Для меня нас­тупил очень тяжелый период, и пере­живаю его весьма болезненно. Вот мы сейчас с вами пьем виски и закусы­ваем шоколадом из Гамбурга - о чем это говорит? О том, что в материаль­ном отношения я могу позволить себе все что угодно. Но на фоне всеобщей нищеты благополучие собственного кошелька морально удручает. На самом-то деле российская интеллигенция всегда была за гранью бедности - это нормальное, естественное состояние для писа­теля. Никогда оно не было особым. Нынче много шумят о релаксации, ренессан­се самовыражения, еще каких-то "ин­кубаторских" процессах, что лично для меня - пустой звук. Я прекрасно вижу, как в наши дни художник начинает жить по особым законам цеха, касты. Такая ситуация чревата драматическим фина­лом. Искусство стало предметом экономических отношений и интересов. Хотите свежий пример? Министерство культу­ры и... туризма России - большую нелепость трудно даже выдумать. Процессы, о ко­торых я говорю, в большей степени применимы к бывшему Союзу, – именно здесь в наихудших проявлениях царят «псевдоморфозы» (термин не случаен, в дальнейшей нашей беседе я надеюсь расшифровать его значение). В последнее время печатаюсь больше в Германии, нежели в России. Там я - свободный журналист свободной газеты Frankfurter Allgemeine. Именно это сотрудничество позволяет сохранять статус состоятель­ного респектабельного человека. Пишу я в основном о культуре, платят мне за это достаточно щедро - два долла­ра за слово, Наконец-то мне дарована возможность высказывать собственную точку зрения, не оглядываясь на ав­торитеты. Мне даже позволено больше, чем немецким журналистам, потому как я - иностранец. Радует то, что прихо­дят письма, существует определенный контингент оппонентов - это очень ин­тересно. Но, так или иначе, эта работа в каком-то отношении постыдна.
- Не без опасений рискую спросить вас о поэзии. Честное слово, боюсь услышать отрицательный ответ. У вас еще в стихотворениях 1987-го года чув­ствовалась невероятная усталость: "Да не те уже силы - и по вечерам выступаю в самодельном оркестре впустую...». Что это, окончательный уход в сторону прозы?
- Нет, предел, по-моему, еще не наступил. Просто очень трудно писать сти­хи, но еще труднее их печатать. Не до высокого штиля, ей-Богу. Стыдно приз­наться, но вся культура, с которой я был связан на протяжении всей жизни, оказалась провальной. Она не оправдала надежд. Вдвойне досаждает то, что эту культуру создавали люди, которых, я любил и продолжаю любить. Мы своими же руками загубили идею единого культурного прос­транства. Но существует и другая сто­рона медали: любая публикация здесь, на Родине, остается без отклика. Тебя либо не понимают вовсе, либо понима­ют извращенно, т.е. очень политизированно. Слово вообще по сути своей идеологично, куда легче иметь дело с музыкой (может быть, потому я всегда старался строить свою поэзию по аналогии с му­зыкальным произведением). Некоторые статьи отчего-то вызывают резкий про­тест, который при самом пристальном разборе не поддастся логическому обос­нованию. Нет адекватного понимания. Меня уже давно не покидает ощущение, что круг читателей куда-то исчез. Срезан остаточный слой интеллигенции. Пос­ледние годы, на мой взгляд, нанесли стране куда больший ущерб, чем все 70 лет правления большевизма. Вспом­ните, как два десятилетия назад целый комплекс искусственных препон и заслонов (внешних несвобод) только обострял пот­ребность внутренней свободы. Наша свобода – это не была борьба, это был кайф, некий восторг. Но посмотрите, что сегодня происходит в том же Таджи­кистане. Моя жена Таня - родом оттуда, и ее родители теперь находятся на по­ложении беженцев. Если там стреляют в спину и даже в упор - трудно говорить о кайфе. Произошла очередная мета­морфоза: внешняя свобода (безнаказан­ность - только и всего) породила в человеке комплекс зажатости, забитости, угнетен­ности. Страшно, когда людям приходится выбирать между мусульманскими и со­ветскими структурами. Нечто подобное происходит и с культурой. Демократическая идеология еще только начинает складываться, фактически эмиграция культуры продолжается и по сей день. Это одна из тяжелейших бед России - существование двух культур;
- Почему двух? Не ваша ли писа­тельская ассоциация "Новая литерату­ра" однажды заявила в обращении к де­ятелям русской культуры о существовании трех почти что автоном­ных пространств: официальная куль­тура, неофициальная (самиздат) и эмиг­рантская?
- Эмигрантская культура никогда не была отдельным пластом - это чушь! Мы на самом деле очень мало знаем о народной культуре. Целая область фоль­клора оказалась не зафиксирована. У нас в Петербурге в свое время работал кружок, где мы, молодые люди, изучали богословие, православие. Как-то мы ус­траивали семинар, где рассматривалось учение Шпенглера (одного из идеологов нацизма). Так вот у этого философа есть одна лобовая идея: существует реализм, и существуют псевдоморфозы. По Шпенглеру, их две в .мировой .истории: Эллинистическая культура на Востоке и Петровские реформы в России. Он даже. большевизм рассматривает в двух ипостасях, как созидательное и разрушительное начала. Знаете, от чего мне порой становится по-настоящему страшно? В природе заложено определенное отношение к народу «сверху» – насильственная, противоестественная любовь.  Сейчас я кожей ощущаю это ненависть «сверху». Впрочем, как мы уже давно узнали, народ нуждается в этой ненависти, иногда мне кажется, что он сам себя ненавидит. Только ненависть - не питательная среда для творчества. Поэтому задача художника на текущий момент – это задача ускользания от современ­ности.
- Вас когда-нибудь преследовал соблазн сжечь все мосты и уехать насовсем?
- Я не понимаю идеи отъезда из стра­ны! (Очень резко. - А.Г.). Я чувствую себя частью этой культуры и предпо­читаю быть раздавленным, чем жить в разводе со своими корнями. Меньше всего на свете мне хотелось бы уподоблять­ся беженцам. Я жил долгое время и в Париже, и в Лондоне, но не как "совок". Мне известна вся подноготная запад­ного мира, что называется, от и до. Проблему человеческих отношений я всегда ставил выше материальных амбиций. Когда у меня была неотмеченная виза, я прошел хорошую школу в газете "Русская мысль" (это благотворительное издание финансируется американцами). Именно там я впервые на собственной шкуре испытал, что такое профессионализм, когда могут уволить только за то, что не уложился в отведенное тебе место на полосе. Позже мне предлагали остаться в Германии и поселиться в монастырской келье, где живут худож­ники. Можно сколь угодно долго умиляться чистотой и порядком, но все это в конечном счете приводит к сильнейшему психо­логическому перенапряжению. Вывоз моз­гов - страшная вещь, мы пока что недооцениваем масштабы и степень ущерба, нанесенного государству. Кстати, русская диаспора - наиболее разобщен­ная, жалкая. А эта демонстративная игра в адаптацию - что она может вызвать, кроме сочувствия? Мы никогда не будем жить так, как на Западе! Все, что там естественный порядок вещей, у себя на Родине превращается в крикливую пародию. Если вспомнить Петра I, то его модернизация была победоносной, он практиковал очень жесткие и эффек­тивные экономические методы. За по­литическими же акциями наших поли­тиков, как правило, ничего не стоит.
- У меня такое чувство, что ваше резко негативное отношение к поли­тике распространилось и на литера­туру, потому как в нынешних усло­виях литература - это еще больше политика, чем в былые времена.
- Вы, безусловно, правы насчет моего восприятия современной литературы. Писатели стали консервативными, па­разитировали. Особенно это касается по­эзии, которая паразитировала на природе советского государства. Многие литературные деятели с распадом Союза оказались не у дел, потеряв власть и кормушки в национальных глубинках. Ваша казахская ли­тература, с моей точки зрения, всегда была более пронзительно советизирова­на, нежели литература других азиатских республик. Вспоминается почти что анек­дотичный случай. В Гренобле проходил всемирный конгресс писателей. Я был в составе советской делегации, которой руководил Олжас Сулейменов. Ни в коей мере не хочу умалить его литературного таланта, но меня ужасно забавляло, как этот человек все время обрывал меня на полуслове и кричал: "Так говорить нельзя!"
- Во времена, когда вы редактиро­вали самиздатские журналы "37" и "Северная почта'', у вас случались трения с властями?           '
- Были неприятности, но удивитель­но поздно, когда журнала уже не су­ществовало. До сих пор мечтаю запо­лучить досье из КГБ. Видимо, была слежка, но не более. Видите ли, это были не политические журналы. Вроде бы налицо производная от диссидентского движе­ния, но содержание журнала - созна­тельно антидиссидентское. Мы сами создали этот парадокс, поэтому они (КГБ) не могли классифицировать издание как аполитичное, асоциальное и т.п. Просто не было зацепок. Идеализм ведь не является политическим преступлением. Словом, "Северная почта" - это был успех, прорыв к реальности. Странно только, что обыски и конфискации начались уже после закрытия журнала.
- А почему его закрыли?
- Потому что весь авторский актив к тому времени перекочевал за границу.
- Существует мнение, что третья, волна эмиграции была "диверсией, из­нутри", которая нанесла по системе разрушительный удар и в конечном итоге привела к падению империи. Помнится, господин Лимонов в романе "Это я - Эдичка" с раздражением писал о Са­харове и Солженицыне. Что это - приступ патриотизма или китч?
- Эдик Лимонов - удивительно та­лантливый и в то же время удивитель­но глупый человек. Парадоксальное сочетание, не правда ли? Думаю, что главным мотивом, побуждающим Лимонова делать подобные заявления, является зависть. Культ энергии и силы. Эдику очень нра­вится быть начальником. Этакая пародия на Маяковского: возраст такой, что пора бы и утихомириться, но он продолжает делать биографию. Честно говоря, мне жалко его и его жену. Только сам он вряд ли нуждается в таком отношении. Ему в Париже весьма комфортно живется. Его не интересует Россия и ее будущее, его тревожит лишь то, насколько хорошо его книги будут в ней расходиться. Лимонов – политик, это меня всегда нас­тораживало.
- Интересно, почему большие худож­ники, как правило, рано или поздно ухо­дит в политику?
- Вы сами отвечаете на вопрос - это возрастное. Творчество требует постоянного притока свежих сил. Находиться в состоянии творчества длительное время невозможно, художник - не Господь Бог. Уход в политику - это диагноз, следствие творческой импотенции человека. По­литика - всегда инерция, а с возрас­том это выражено сильнее. Беда России в том, что политикой здесь занимаются неудачники в сфере искусства. В этом отношении меня поражает наше пра­вительство. У меня достаточно друзей-политиков, и мне грустно наблюдать, как с ними происходят какие-то мутации.
- Честно признаться, я всегда полагал, что русская литература закон­чилась па Набокове. Еще, пожалуй, Саша Соколов представляет собой фигуру. А Довлатов, Гладилин, Некрасов интерес­ны читателю только лишь как фактический материал, в то время как в художественном отношении это либо стилистические "барханы", либо неп­ролазные чащобы (тот же Солжени­цын).
-  Интересное суждение... Лично для меня Набоков - не критерий. Он вроде бы и русский писатель, и нерусский. Я как раз сейчас перевожу "Аду" Набокова - английский роман для "Вестника новой литературы" и много размышляю над этим... Нет, думаю, у Набокова иная функция, чем слыть "последним рус­ским". И потом я не думаю, что Довлатов - чистая публицистика. Это был валь­яжный, щедрый человек, мой хороший друг. Эти люди других претензий и задач. Как говорится, не за этим жили. Если бы Толе Гладилину когда-нибудь ска­зали, что он станет известным писателем, он рассмеялся бы в лицо. Да и сам термин "большая литература" представ­ляется мне сомнительным. (В нем даже угадываются родственные корни с большевизмом). Это термин "Советской России" 80-х годов, и применим разве что к Маркову, Иванову, кто там еще из "толстеньких"? Есть настоящая литература, и есть суррогат. Но пока  существует язык – литература не перестанет существовать. Другое дело, что язык обедняется, происходит его «свертывание». Сокращение территории России с распадом Союза приводит, как ни странно, к обеднению лексики. В словарь русского человека ворвался поток ан­глоязычных слов. Я не могу понять, почему"брокер", а не "биржевик"? Еще и Солженицын дает свои идиотические рецепты но обустройству России. Мне кажется, в нашем государстве писатель слишком много на себя берет. Это опас­ный показатель. Русская культура прев­ращается в вакуум. Аналогичные про­цессы происходят и в кинематографе. Каждый второй режиссер умудряется строить канву будущего фильма на жес­током садомазохизме. Вообще это поразительно, что жестокость входит в норму. Шолохов весь построен на садизме - видимо, что-то в крови… Интересная ком­бинация - жестокость вкупе с любовью. Остается резюмировать, что русская культура и литература как одна из ее составляющих находится в состоянии спада. Кончилась эра наглого литера­турного центризма. Странно, что в России не было сильной "промежуточной", скажем так, литературы - чтива среднего класса. Это очень важно, ибо все цивилизованные страны через это прошли. Самым удачным периодом в русской литературе я считаю «серебряный век».
 - И век серебряный, как месяц молодой,
Над юностью моей стоял, недося­гаем...?
- Вот именно. Мы воспитаны на этой литературе, даже у Пригова подчас прос­тупает "отрыжка" Хармса. Думаю, что яркая литература, сейчас может возникнуть на периферии России, с погранич­ными языками. Русская провинция всег­да была питательной средой, шло эк­стенсивное развитие литературы. Кстати, уже сейчас в России возникают самые невероятные течения и заявляют о себе такие замечательные самородки, как Леня Гершович. Важно, чтобы система кровообращения нс замирала ни на мину­ту.
- Не могли бы вы прояснить си­туацию с "Вестником новой литера­туры"? Была масса разговоров, но дело, кажется, окончательно заглохло. Во всяком случае, я держал в руках только первый номер альманаха.
- На самом деле вышло уже три но­мера, на подходе четвертый. Правда, с последним журналом какая-то чертовщина. Сначала "арестовали" тираж в Риге, где предполагалось печатать альманах. Затем решили издавать в Петербурге, но в тот момент, когда "процесс пошел",- в типографии как бы случайно от­ключили свет. Мне, в принципе, уже все равно, потому что журнал по большому счету прогорел. Он не получился таким, каким задумывался изначально. У меня масса претензий к его качеству, подбору материалов. Настораживает географичес­кая и временная замкнутость на уровне имен. Литература заявлена как "новая", а кто печатается? Довлатов, Аксенов, Лимонов, Саша Соколов... А ведь это уже в некотором роде патриархи. Неувязочка получается.
- В смысле "волна воскресших мер­твецов пошла на фантастическую при­быль"?
- Ну да, скучновато как-то. Вот в Саратове сложилась очень интересная культурная ситуация. Там открылся журнал "Волга", издают его совсем мо­лодые ребята. Мы с Леной Шварц в нем сотрудничаем. Тираж несколько меньше, чем у "Вестника", но это издание уже достаточно громко о себе заявило.
- Московскую писательскую органи­зацию бороздят междоусобные войны. А как обстоят дела в питерских ли­тературных кругах?
- Зрелище, честно говоря, жалкое. Москва хоть бурлит, а у нас в Петербурге всю литературную братию можно условно разделить на две категории - идеологи и дельцы. Молодое поколение по-прежнему "не знает радости печатного слова", хотя во многом это оправдано (90 процентов новоиспеченных прозаиков и поэтов – законченные графоманы). Впрочем, есть такой журнал – «Мансарда», он издается за свой счет. Там эта «молодая шпана» и самовыражается. Имейте в виду, что эпоха «толстых» журналов очень скоро должна закончиться. Останутся либо тонкие журналы, либо специализированные. На Западе, насколько мне известно, не существует ни одного «толстого» журнала. Сегодня даже у «Звезды» стремительно радают тиражи, а «Звезда», поверьте, один из самых интеллигентных журналов.
...Я вот тоже потихоньку занялся коммерцией - организовал всемирный Пушкинский клуб, с игорным домом, салунами, костюмированными балами. Разработал устав "аглицкого клуба". Все-эти игровые формы бытия очень ожив­ляют коммуникативный процесс. Радует, что нашлись желающие подчиняться этим правилам. Я подыскал для этих целей весьма приличный особняк дворцового типа. Вот видите - сижу, рассылаю приг­лашения всевозможным светским львам...
- Черт возьми, вы так аппетитно обо всем таком рассказываете и при этом так заразительно радуетесь собственным прожектам! А как же с постулатом, что "художник не имеет пра­ва быть счастливым»?
 – Быть несчастливым - не работа. Я бы сказал, художник не имеет права на неуспех, хотя это и противоречит концепции "скрытого гения". Верите ли, оказыва­ется, все мои концепции "имели право быть", поскольку вдруг все разом реализовались. Я сознательно перестал публиковать стихи. Я пошел работать в гимназию для особо одаренных детей, на преподавательскую работу. Читаю в старших классах курс русской словесности. Гимназия, в которой я слу­жу, бесплатная, отбор претендентов про­изводился но системе тестов. Слава Богу, восстановлена программа классической гимназии (латынь, греческий язык, уг­лубленная математика, сильная словес­ность). По окончании гимназии ребята продолжат образование в одном из уни­верситетов Германии.
- Однажды Борис Борисович Гребен­щиков задал себе, любимому, вопрос:
"Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли"? И сам на чего ответил: "Ее нет, нет, нет". А что бы вы от­ветили на его месте?
- То же, что и Боб: "Ее нет, нет, нет". Но моя задача ее воспитать и выпустить в жизнь. Культурный слой, безусловно, нужно наращивать. Сегодня уже не нам решать судьбы мира. Дети растут дерзкие, наглые - подавай им вместо Пушкина Пригова с Кривулиным! А с уроков их невозможно выгнать даже с собаками. Это вселяет надежду на то, что спустя много лет -

Может быть, еще настанет миг,

Когда мы кровью хлынем из остыв­ших книг.

 Осень 1992 года. Санкт-Петербург.

 @ Алексей Гостев

 

 

Виктор КРИВУЛИН (1944) окончил филологический факультет Ленинг­радского университета. В 1976-1981 вместе с Т.Горичевои, Л.Рудкевичем и Б. Гpoйсoм выпускал самиздатский журнал"37", в 1980 (вместе с С.Дедюлиным) - журнал "Северная почта". С 1962. по 1985 г.г. в советской периодике напечатал в общей сложности пять стихотворений.  На Западе публиковался в журналах «Континент», «Грани», "Синтаксис", "Вестник РХД", "Новый журнал», «Эхо», «Ковчег», в газетах «Русская мысль», «Панорама», «Наша страна» (Аргентина). Выпустил также книгу стихов в издательстве «Ритм» (Париж, 1981) и «Стихи» в издательстве «Беседа» (Париж, т.т. 1-2 1987-88).

 

В СССР подборки стихов опубликованы в сборнике "Круг" (Л., 1985), в журналах "Родник", "Радуга", "Нева", "Искусство Ленинграда".

 

Живет в Санкт-Петербурге.

 

вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Виктор КРИВУЛИН: Художник не имеет права на неуспех | Nokturn13 - Дневник Nokturn13 | Лента друзей Nokturn13 / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»