“Маленькая поэтесса” серебряного века вернулась домой. Чтобы умереть в одиночестве, в разграбленной квартире…

 “Экспресс К”, 22 октября 1993 г.

 Книги сродни иконам. Их необходимо уметь слушать - ведь некоторые  из них способны исцелить от каких-то болезней духа, а в ряде случаев и тела. Физические недомогания я предпочитаю заглушать детективами и приключениями. Когда же боль не имеет конкретного источника - достаю с полки мемуары Ирины Одоевцевой.

Помните, "Не читая Толстого, Чехова, Гоголя, etc нельзя называться знатоком русской литературы”? В школьные годы такой постулат досаждал почище касторки. Дожив до первых седин, кажется, начина­ешь понимать, что моя земляничная нежность к серебряному веку без открытия Одоевцевой так и осталась бы полулюбовью.

... Как же могла дотянуть до “девяноста с хвостиком” (по пророчеству Гумилева, кстати) эта тепличная хлорофилловая дива, про которую так и хочется сказать стихами Гладкова: “Смешно, безрассудно, неле­по…”? Во-первых, этот имидж вечной ученицы:

Ни Гумилев, ни злая пресса

Не назовут меня талантом,

Я маленькая поэтесса

С огромным бантом.

Уже в самой жизненной позиции клас­сических учениц запрограммирован реве­ранс, комический “книксен”. Да еще, как назло, все карты сошлись: и фактура, и рост, и “прононс”, осмеянный дюжиной мужских и женских языков. У нее не спра­шивали разрешения на покровительство - его брали силой. Но любили ли Одоевцеву учителя или же просто почитали за “хоро­шенькую карлицу”, которая тем только и замечательна, что умеет выразительно мол­чать? Ведь даже “ласковая кобра” Гиппиус, с ее патологической плохо скрываемой нетерпимостью к женщинам в принципе, охотно допускала “ученицу Гумилева” к знаменитому лучше-слышащему-уху. А Марина Цветаева, напряженно ненавидящая всех “цеховиков”,  когда возвращалась против воли на эфемерную Poдину, по странной прихоти судьбы выбрала в качестве последнего кюре именно Одоевцеву! Если верить последней…

Я хочу объяснить, почему я поверил каждой букве, каждому потаенному вздоху сошедшей с погибшей звезды-атлантиды ста­рушки-сказочницы. Это не просто... Говоря по совести, все, созданное пером Одоевцевой и из­данное в бывшем Союзе, похоже на старую сказку - ну до того добрую и глазированную, что из глубин подсознания вы­ползает червячок сомне­ния: слишком художес­твенно, слишком детализированно, слишком...

Действительно, па­мять Ирины Одоевцевой - это беспредельный и как бы резиновый пыле­сос. Попавшие в него пылинки мыслей, идей, чувств и образов нашли свои ниши и не задохну­лись в информационном потоке, что поистине чудо. Это подтверждает, к примеру, Георгий Ада­мович, один из героев воспоминаний Одоевце­вой. Его искренне потряс тот факт, что Ирина Владимировна с компь­ютерной точностью вос­произвела событие, приключившееся с ним в пятилетнем возрасте.

Oдоевцева была одной из немногих, с кем выходили на откровенность такие зуб­ры-мизантропы, как Бунин. Двигала ли писательницей жажда интеллектуальной наживы или это был всего лишь акт гуманного мазохизма? Не будем циничными - не всё в природе подлежит объяснению кате­гориями разумного эгоизма.    

...Весной 1987 года перестроечная пресса подняла праздничный галдеж по поводу возвращения старухи-эмигрантки на .историческую Родину. Стоял предзакатный апрель и ис­тощенные авитаминозом чернильные куры поклевывали “жареные” зернышки, подсчитывая коллекцию бриллиантов и мужей. Было несколько пристойных публикаций  - разумеется, в интеллигентных изданиях. Но в основном - па­нельная шелуха. В последующие два года были изданы  (естес­твенно, в мягкой обложке) мемуары “На берегах Сены” и “На берегах Невы”, мол­ниеносно попавшие в разряд бестселлеров. За оградкой злобод­невности оставались десятки поэтических сборников и романы (среди которых вер­шина творчества Одоевцевой – “Оставь надежду навсегда”, так и не экранизиро­ванный Голливудом) -      но это уже никого не интересовало. А еще через три года Ирины      Владимировны не стало.

Умирала Одоёвцева страшно. Одна, в пустой квартире, слабо понимая, что происходит вокруг. И слава Богу! Ирина Вла­димировна так и не узнала, что “прикреп­ленные к телу” сиделки-приживалки по­зорно бежали восвояси, успев рассовать по карманам фамильные драгоценности.

Обо всем этом безобразии мне пове­дала сотрудница Санкт-Петербургской государственой библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Екатерина Николаевна Будаroвa. Странно, что факт “милосердного бандитизма”, вершившегося при солнечном свете в самом центре Невского про­спекта, до сих пор не получил огласки.

Криминальную историю последних дней русской поэтессы я попро­сил прокомментировать члена, правления ленинградской писательской организации, известного поэта и прозаика Виктора Кривулина.

- Творческая судьба Одоевцевой для меня по сей день остается загадкой. Я был достаточно хорошо знаком с Ириной Владимировной, мы часто встречались в Париже, да и в Санкт-Петербурге я пару раз наведывался к ней в гости. Лично меня очень удивило, что Одоевцевой вернули родовую квартиру на Герцена - это боль­шая честь для писательницы такого мас­штаба. Вам, наверное, покажется стран­ным, что вэмигрантской литературной среде к ней никто серьезно не относился. “Ирка с бантом” - и все тут! Хотя мне кажется, что В 30-е годы, когда у Одоевцевой появились первые опыты в прозе, она была едва ли не первой величиной в русской эмигрантской литературе. Потом ее сломили. Ну, еще бы - иметь такого мужа! (Георгий Иванов  - ученик и друг Гумилева. - А.Г.) От ее мемуаров я не в восторге, да и многие известные литераторы меня поддержат. Но так или иначе, вся эта история очень скверная. Она не делает чести ни нашему городу, ни России вообще. Одоевцеву мне очень жал­ко, она не заслужила подобной участи.

...На Волковом кладбище, где похоронена Ираида Густавовна Гейнике (настоящая фамилия поэтессы), все поэты и писатели покоятся на привилегированных литераторских мостках. Могила Одоевцевой в противоположной стороне. Может, в этом и есть резон, но почему, Боже, почему, на земле - ни цветочка, ни стебелечка?

Я лежу холодная, нагая,

Под осенним ветром и дождем…

@ Алексей Гостев