"Вечерняя Алма-Ата", 10.08.1992

 — Анатолий Иванович, давайте повспоминаем, как вам жилось в застой­ные годы, когда репер­туар ТЮЗа составляли в основном либо “пионер­ские зорьки”, либо клас­сика из обязательной программы (Фонвизин, Островский). Могли ли вы предположить, что ког­да-нибудь будет Мышлаевский, Стрельников?

— Что вы, нет, конеч­но! Я до сих пор толком еще не осознал, что раз­решен Булгаков, Пастер­нак... Тогда нас терзали совсем другие проблемы. Труппа три года маялась без художественного ру­ководителя (это после ухода из ТЮЗа Р. С. Андриасяна). Отсутствие хо­зяина сказалось и на ре­пертуарной политике, и на художественном уровне постановок. Мы очень лю­били своего режиссера (Андриасяна – А. Г.), и я знаю, что он несколько раз отка­зывался от повышения. Но коли партия сказала “на­до”... В принципе даже в то лихолетье актеры не си­дели без дела — что-то репетировали, где-то выс­тупали, но вот что и где — убейте, не помню. Прихо­дят, знаете, на ум всякие противные  воспомина­ния... Как-то специально прислали из Москвы одну знаменитую постановщицу (режиссером ее наз­вать язык не поворачива­ется)  ваять “датский” спектакль к юбилею прос­лавившейся в войну казах­ской героини. Шибко боевитая была барышня: на каждого актера заводила личное дело,  анкету. Крови и нервов попила изрядно, а спектакль не пошел!  Режиссерши и след простыл, даже не попрощалась. А сколько железа угрохали   на, в общем-то, благородное дело, на немецкие каски да пулеметы, сколько де­нег выкинули на обмунди­рование! Сегодня, слава Богу, такой фокус не пройдет. Наконец-то мы освободились от гнета Минкульта и получили “вольную”.

— Я вспоминаю три очень хороших, на мой взгляд,  спектакля — “Следствие”, “Три часа на сочинение” и “Ночная по­весть”. Все они как бы связаны одной ниточ­кой — этакая комсомольско-романтическая трои­ца. Вам, извините, не стыдно?

— За участие в этих спектаклях? Отнюдь!

— Слава Богу! Я наб­людаю, что у некоторых актеров спустя годы развивается комплекс пока­янного стыда. Дескать, лучше бы я Зайку-Заз­найку выплясывал, чем Павлика Морозова играл. Не кажется ли вам, что ТЮЗ, отказавшись от та­кого рода постановок, в чем-то проиграл?

– Не думаю, что мы целенаправленно поставили точку на романтиче­ской  драматургии для подростков.  Возьмите “Речку” – ее героям по 17 лет. А все эти спектакли ушли в историю по раз­ным причинам. Но когда мы последний раз играли “Следствие”, то десятик­ласснику Боброву (то есть мне) на самом деле бы­ло... 25. Интересно, что зрители не комплексовали, хотя я последнее время ужасно нервничал. Чувствовал, что начинаю врать. То же самое про­исходит сегодня со “Скапеном”. Честно признать­ся, он мне надоел до чёртиков!

— Я заметил...

— Не может быть! Про­сто мой герой Сильвестер по жизни такой мрачнова­тый, все шишки валятся ему на голову. Но “Скапен” — это еще не самое страшное. А вот от “Лео­польда” меня скоро кон­драшка хватит. В Уфе на гастролях 33 раза приш­лось цеплять хвост. Сережка Воронцов — мой напарник — приспособился выходить на сцену без хвоста, ему легче. Я не могу — нарушается как бы правда жизни. Понимаете, как бы скверно порой не было у меня на душе, ч просто не смею обмануть ожидание ребенка! Они ведь так любят этого героя и эту сказку, после каждого представления за кулисы движутся делега­ции с булочками, конфе­тами, шариками... В такие минуты особенно ясно по­нимаешь: зарплата будет всегда, но такое счастье возможно только в нашей профес­сии.

— Были ли случаи, когда вы отказывались от предложенной режиссе­ром роли?

 — Нет. Я даже могу с уверенностью сказать, что за всю историю существования ТЮЗа такие прецеденты случались разве что пару раз. Что значит “отказаться”? Пос­тупить так — равносильно признанию в творческой несостоятельности, в неп­рофессионализме. Понят­но, что важно учитывать индивидуальные особен­ности, амплуа. Но ведь режиссер-то не слепой! Напротив, приветствуется, когда актер сам подает творческую заявку. Так было с Сашей Измайло­вым, когда ему показа­лось, что в “Плутнях Скапена” он готов играть главную роль.

— Ну, а если ваша роль — как камень на шее? Если играете ее без вдохновения, тогда как?

— Я не имею права выходить на сцену без вдохновения! Вам я могу признаться, что есть одна роль (главная, заметьте), которая абсолютно “не греет”. Это Али-Баба в од­ноименном спектакле. Очень радуюсь, когда иг­рает второй состав: мож­но немножко отдохнуть от этой скучной обязан­ности. 

— Но есть и противопо­ложность ей, не правда ли? “Федот-стрелец”, нап­ример, не просто главная роль. Это ваш бенефис, ваш конек-горбунок. Правда, мне всегда поче­му-то казалось, что вам лучше бы играть царя—там больше возможности ра­скрыться. Или я не прав?

— Хм-м... и вы туда же?!  Удивительно,  на­сколько ваш вопрос созву­чен моему настроению. В  этой  замечательной сказке я мечтаю сыграть всю живность, вплоть до Бабы-Яги.

— Кстати, как родилась задумка поставить “Федо­та”? Говорят, вас благос­ловил сам Филатов.

— Действительно, это так. Замысел возник слу­чайно: кто-то принес на репетицию журнал “Юность”. Не помню, что мы тогда готовили. Смот­рю, Алик Беспальченко сидит в уголке и давится от смеха. Подбежали, по­читали... Через минуту уже хохотала вся труппа. В общем, это был беспро­игрышный вариант. Афо­ристичный язык, искро­метный юмор. Одессит Вадим Туманов первым в стране поставил “Федота” в алматинском ТЮЗе. Жаль, Филатов не смог приехать на премьеру, но он постоянно держал с театром связь, прислал полный вариант сказки, а в день  премьеры — поз­дравительную телеграм­му...

— А из последних работ в «Живаго»  и «Белом  кресте» (Стрельников и Мышлаевский) какая вам ближе и интереснее?

— Честно говоря, все три. Включая “Эскориал”

— Но это очень мрач­ный, такой форсиро­ванный образ…

 — Ну не скажите! Эти великолепная гимнастика для ума, души и тела. Мы этот спектакль безумно любим. Дело в том, что я вообще отдаю предпоч­тение Новой сцене. Зри­тель рядом, чувствуешь его дыхание — и уже слы­шишь настрой в зале. Здесь просто невозможно соврать, важно выдержи­вать полутона, как в игре на скрипке. Обратите вни­мание на парадокс: кате­горический неуспех ро­мана Пастернака в ны­нешнее время и теплое признание инсценировки ТЮЗа — что это?

— Эдуард Лимонов назы­вал “Доктора Живаго” патриархальным, старооб­рядческим романом...

— Да, но спектакль идет четыре с лишним часа, а зрители почему-то не засыпают! Моя роль в “Докторе Живаго” эпи­зодическая, но в ней есть один  кульминационный момент—со свечой, помни­те? Мы с Горшковым по обе стороны с протяну­тыми руками, и одна свеча на двоих, И мой горестный всхлип: “А что вы для этого сделали?”

— «Белый крест» вы с каждым разом играете все рассеяннее...

 — Лично для меня “Белый крест» — этапный спектакль. Я до такой сте­пени его люблю, что начи­наю готовиться за 2–3 дня. Последний раз в зале творилось что-то ужасное, подобрался ка­кой-то пустоцвет (видимо, коллективный поход како­го-то ПТУ). Все первое действие в партере буб­нили три умника, я не выдержал и в перерыве подошел к ним; «Пацаны, шли бы вы домой!». Ду­мал, поймут...

— Критики ставят вам в вину отсутствие «голубой крови». Мол, все это суррогат, и лишь Тальберг — подо­бие “белой кости”. Что вы об этом думаете?

— Думаю, это вкусов­щина. Интересно, где он, этот критик, видел настоя­щих белых офицеров? Да там же где и мы— в книгах и кинофильмах. В кон­це-то концов, сколько можно “улучшать” Булга­кова? Да пил Витька Мышлаевский, порой напивал­ся, как сапожник! Я ведь не с потолка эту деталь беру! Время штабс-капи­танов и гардемаринов прошло, сегодня их можно воссоздать лишь в своем воображении.

— Вопрос щекотливый, но задать его необходи­мо. Кому-то сегодня на руку раздувать искус­ственные конфликты в ТЮЗе. Вот, говорят, будто бегут актеры из театра — в “немытую Рос­сию”, в Душанбе... Андрюша Григорьев до сих пор пишет мне, что скучает по театру, по ре­жиссеру, которого счи­тает большим мастером, а прошло уже почти два года после его отъезда в Ленинград. Я другого не могу понять. Почему, когда выступают по КТК какие-то безумные монтировщики и нападают на главрежа — труппа мол­чит? Почему после выхода оскорбительной статьи искусствоведа Громовой Преображенский пуб­лично (!) на страницах “Вечерки” благодарит ав­тора за урок? Я не верю, что это позиция всего кол­лектива.

— С монтировщиками судиться — самим зама­раться, это их личные с Бо­рисом Николаевичем де­ла. Что же касается статьи Громовой — мы ее обсу­дили в коллективе. Инте­ресные, конечно, вещи происходят в нашей стра­не! Человек, который не удосужился посмотреть ни одного из раскритико­ванных им спектаклей, позволяет себе “свое суж­дение иметь”! Вообще-то я к любой критике отношусь с пониманием, без эмоций, амбиций.  Присутствует, естественно, момент боли за себя, но я же понимаю, что не все в нашей работе гладко. Критика нужна ак­теру, ибо это всегда све­жий глаз. Еще Диордиев учил: подойди после спек­такля к уборщице и спро­си: “Тетя Клава, понрави­лось вам?” Никто лучше этой тети Клавы не укажет тебе на ошибки.

— А вас не тянет в серьезные  “академиче­ские” театры?

— Представьте,  нет, Люблю ТЮЗ! Приглашали и Омский театр, и москов­ские,  ленинградские... Только я никогда не уйду из ТЮЗа! Вот и Туманов считает, что у нас далеко не плохой театр.

— Вы — ведущий ак­тер, окончивший АГТХИ, и рядом прекрасный ак­тер, тоже “звезда”— Игорь Горшков. у которо­го все образование — культпросвет... Вас не ко­робит?

— Ну что вы! Игорь — удивительный актер. Мне очень приятно с ним рабо­тать. Бывает, актер с обра­зованием, опытом, рега­лиями, а глаз пустой. Еще при этом пытается хохмить. Был у нас один такой, после каждого спектакля  рассказывал, кто кого и как “прико­лол”. Для театра такие типы — бич.

– Вы в лучших теат­ральных традициях (Высоцкий, Золотухин, тот же Филатов)   сочиняете песни для спектаклей. А книгу издать не пытались?

— Я сочиняю с институ­та. Очень люблю Высоц­кого, знаю почти весь его репертуар и никогда не расстаюсь с гитарой. Для спектакля “Святой и грешный” в свое время написал 14 песен и попытался все их включить в спектакль, чем, помнится, очень уди­вил режиссера Андриасяна. Только книгу стихов я ни­когда не выпущу. Плохо делать не хочется, а хо­рошо — извините,  уро­вень не тот. Для дру­зей, для «междусобойчиков» — пожалуйста.

— Анатолий Иванович, поделитесь, пожалуйста, самым счастливым мигом в вашей жизни.

— Это рождение доч­ки. Я чувствую, что Толя Марковский самый счас­тливый в мире отец! Если же говорить о творчес­тве — это все-таки ТЮЗ. Новая сцена. Там оста­нется моя душа и после смерти.