Опубликовано в газете "Ленинская смена", 1990 год

Александр Розенбаум и Общественное Мнение. По этому поводу можно написать целый трактат.

Долгое время считали, будто этого человека в природе не существует. Как только миф оброс телесной оболочкой – его скоренько возвели в ранг одиозной личности. Примеры?

Да, лысый! Что из того? И усы у него настоящие, можете подергать при случае. Да, это он написал “Гоп-стоп”, но не в ресторанах Брайтон-бич, а в славном городе Питере!

Он пьет пивко на Пионерской и курит сигареты “Космос”.

Ему не могут простить брошенное поприще врача. Однако его 500 с лишним песен воспитали не одно поколение людей.

Садистские стишки, которые ему приписывает молва, вообще стыдно произносить вслух. Розенбаум плевать на это хотел. Человек, написавший “Дорогу жизни”, не может быть жестоким.

 

Люди с больным воображением сводят этапы его ранней биографии к тюремным нарам, пивным ларькам, воровским притонам. А Розенбаум, между прочим, службу во флоте разнообразил поездками на лесопильню в Ухту, где и нужно искать корни лагерного цикла. Там, а не в материалах современной публицистики. Познав  каторжный труд узников лесоповала – романтиков с переломанными страданиями хребтами -  Александр часто задумывался об искореженных судьбах тех, кто горбатился на лесопилке не добровольно, а под прицелом автоматов. Помните: “Переломанный буреломами край урановый под охраною”?  Покалеченный мотив, рожденный от соития великой природы и угнетенного карлика в робе, рос вместе с мудреющим Сашей. Отсюда и “баланды муть”, и “лес одинаковый”, кошмарные тропы которого до сих пор преследуют Розенбаума во сне. Вскоре он станет врачом-реаниматором. Через его руки пройдут сотни изувеченных и травмированных – плотью и духом. Но однажды конвейер остановится. Больные люди и больные песни не смогли ужиться вместе. Симбиоза не получилось.

И вот я впервые увидел человека, умеющего так люто ненавидеть. Своих врагов Розенбаум не знает в лицо, но он чувствует их присутствие в аудитории, не видя лиц, не зная душ. Тогда ему становится не по себе, и он не отказывает себе в праве на ненависть.

***

Закрываю глаза – и вижу мальчика, истерично колотящего по роялю молотком.  Это Сашенька Розенбаум, ему шесть лет. Его постоянно волокут к ненавистным клавишам, заставляют заучивать идиотские арпеджио. Он упирается, плачет… Но музыкальное училище все же заканчивает.

Только в зрелую пору Александра Яковлевича наконец-то признали официально как поющего поэта. Теперь он популярен фантастически. Профессиональные сцены сами ждут еще, в Воркуте и Одессе, а, заключив договор, месяцами ждут обещанных гастролей. Некогда рядовой врач “скорой помощи”, Розенбаум стал одним из первых советских миллионеров, чье богатство измеряется не в чековых книжках, а в миллионах почитателей. Редко увидишь артиста в камерных залах, он нужен стадионам. Замечательно сказал по этому поводу Жванецкий “Народ уже не первый раз показывает, кого он любит. Хотите присоединяйтесь, хотите нет, но не надо потом скакать запоздало”.

После выхода трех пластинок-гигантов и обильного потока песен, струящихся с ТВ- и радиоканалов, наступило странное затишье. Успокоились газеты, умолкло телевидение. Он куда-то пропал. И почти что целый год не показывался широкой публике. То-то возликовали критики: “Слава тебе. Господи! Наконец-то прижали эту подзаборную самодеятельность!”.

И я, признаюсь, тоже поговаривал о кризисе. Какое-то время мне казалось, что Розенбаум исчерпался. А вдруг эти страхи не лишены почвы?

Александр Яковлевич. Вот говорят о кризисе…

(Моментальная реакция!) – Кто говорит, позвольте узнать?

- Ну-у, народ, общественность…

- Я вижу, что общественность только и мечтает о всяческих кризисах, без них вроде как жизнь тускнеет. Заметьте, эту вашу общественность никоим образом не беспокоит ни здоровье артиста, ни по большому счету жизнь. Считают так: коль вышел на сцену – сжигай себя, гробь. Тебе деньги за это платят. Только артист – это не агрегат, поймите. Он не может выдавать по две песни в день. Существуют и такие понятия, как вдохновение, творческий поиск. Написанных мною песен уже хватило бы на целый век. Это вовсе не значит, что я расселся, как король на именинах, и весь раздуваюсь от самодовольства. Вот пусть эти ваши “оценщики” приходят на мои концерты и смотрят, кризис это или стабильность. А за этот год, если хотите знать, мы с ребятами провернули большое дело. Работает творческая мастерская. Созданная студия – это не только запись музыки и концерты. Я считаю, что дошел до того возраста, когда могу и в состоянии поделиться с кем-то своими мыслями, которые закладываю в музыку и кодирую в стихах. К сотрудничеству привлечены различного плана музыканты, в частности, американского происхождения…

- Это не дань моде?

- Ни в коем случае. Я представляю музыку, лишенную коммерческих жил.

- И все же я думаю, что перемены по отношению к вам неизбежны. Когда человек один – ему внимание. Его любят, он постаментом возвышается над толпой. Но стоит ему затеряться в массе – все, пиши пропало. Пугачева сейчас ушла в Театр Песни – и ее как бы проводили на пенсию…

- А меня не знают? Не любят? Мне стадионы подпевают, и эта публика не из продажных. Уверяю вас, я с удовольствием уйду на пенсию, если меня об этом попросит народ, а не горстка болтунов. Не думаю, что это произойдет слишком скоро.

- Всенародную известность вы приобрели сравнительно недавно. Кого, интересно, за это благодарить? Перестройку или…

- В первую очередь меня надо благодарить! Не перестройка пишет песни, я их сочиняю. Затем людей-единомышленников, их поддержку, веру, участие. Тех людей, которые наконец-то убедились в социальной неопасности феномена Розенбаума. Меня воротит от кощунственных стараний перелопатить кой-какие мои строчки. Про водку в стакане, например, из “Черного тюльпана”. Есть понятие поминок, есть традиции, которые необходимо соблюдать. Переделав “сомнительный” кусок в угоду блюстителям – я сразу же уйду в отставку, потому что не смогу лгать людям, встающим, когда я пою “Черный тюльпан”. Я их об этом не прошу – сами встают.

… Песня начинается весенне-ясными размышлениями солдата, мечтающего о возвращении на Родину. Это еще не песня, просто красивая прелюдия, оттягивающая как можно дальше страшный финал. Речитативом, без сопровождения, Розенбаум весело чеканит: “Когда я вернусь… если только вернусь… мы с женою наластимся вволю, а сынишке куплю все игрушки, которые есть. Не куплю только каску и пулемет…” И вдруг на одном самом страшном слове, как на западающей клавише, срывается язвительный голос. Теперь он сухой и бескровный, как погребальная скорбь по убиенным: “И он вернулся, вернулся этот парень, как и тысяча других. Вернулся домой, в Москву, Киев, Одессу, Ленинград, Ташкент, Алма-Ату. Спасибо тебе, дорогая Родина, за то, что он вернулся. Вы слышите? Он летит домой… в цинковом гробу “черного тюльпана”…

- Я не могу понять тех людей, которые пытаются выдать военную тематику за конъюнктуру. Мне их жаль.  Обидно, что подчас обвиняют меня в этом не мальчишки глупые – ветераны. Бывает и такое. Неужели все песни про космонавтов, трактористов, колхозников написаны космонавтами. Трактористами, колхозниками? Это же смешно!

… По залу беспрерывно прыгают записки. Скоро их станет больше, чем цветов, Вот одна из них: “Считаете ли вы своим учителем Высоцкого? Ведь вы подражаете ему!” Подобный вопрос, а точнее, утверждение, давно уже “в зубах” у Розенбаума, но приходится в сто первый раз отвечать, не роняя достоинства.

Когда я только начинал работать на эстраде, из кожи вон лез, доказывая, что я – не “второй Высоцкий”, а “первый Розенбаум”. И хрип мой – не его хрип вовсе. Мы с Владимиром Семеновичем совершенно разные люди. В музыкальном отношении мне куда ближе Вертинский. Когда я заканчивал мединститут, у меня был преподаватель – Федор Григорьевич Углов. Все студенты с нашего потока стремились ему подражать. Вот вам один учитель. А педагоги в средней, музыкальной школах? А родители, друзья? Не верю тем, кто вздыхает по Пушкину, посадив поэта на алтарь. Ах, Пушкин! А что Пушкин? Вся жизнь, во всем ее многообразии – вот главный учитель.

 

 ***

Концерт длится около двух часов. Казачий цикл сменяется еврейским, еврейский – афганским. Такие термины, как “хит”, “шлягер”, к Розенбауму не применимы. Он не поп-светило, хотя кое-кто с удовольствием вспоминал свою молодость и романтическую группу “Аргонавты”, которую в 70-е годы возглавлял А. Аяров. Или А. Розенбаум – это одно лицо.

До окончания концерта остается пять минут. Покончив с записками, Розенбаум встречается со мной глазами и, опробовав струны, начинает петь последнюю песню. Будто специально для меня.

 

 Дело в том, что за пять минут  до начала концерта мы с Розенбаумом… разругались. Точнее, я молчал, а он – человек ураганной вспыльчивости  просто перестал владеть собой. Впрочем, сами судите:

-  Я знаю людей, которые не верят ни одному вашему слову, по некоторым причинам…

 - Я не хочу слышать об этих людях!

- Но я так не могу. Они ждут ответа. Нужно уважать чужие…

 

 - Не собираюсь ни дискутировать с ними, ни уважать. Я знаю, о ком вы говорите. Это…

- Да выслушайте же, наконец! В одном из интервью вы утверждали, что одесский цикл был написан лет двадцать назад, для студенческих капустников. Далее, вы каялись в “грехе молодости. Обещая больше о Сэмэне не писать, так? Но в 1983 году вышла ваша знаменитая кассета, где вновь фигурируют и любимый герой, и стерва Маруся. Так чему верить?

- Ну, положим, не двадцать лет назад, а в 1973 году. А с чего это ты взял, что я отрекся от своих песен? Я вчера написал две новые, из этого же цикла. И буду писать! Плохие у тебя знакомые, я скажу. Так им и передай. Больше всего на свете я ненавижу снобов и эстетов. А самое отвратительное в человеке – хамство и глупость – вызревает именно в этой прослойке.  И мне приходится петь для них, потому что обязан с одинаковым профессионализмом работать перед любой аудиторией…

- Вы верите в бардовское движение?

- Не верю!!! – взрывается Александр Яковлевич. – Раньше были действительно песни, а теперь в почете движения, объединения. Возможно, я слишком требователен и к себе, и к окружающим, но непрофессионализм некоторых “авторов” меня раздражает, выводит из равновесия.  Могу заявить открытым текстом: я – звезда эстрады, а там – самодеятельность! Вы, вероятно, сочтете это за заносчивость? Дело ваше. Но знайте, что ни один из тех “авторов”, которые и в трех аккордах путаются, не стал по-настоящему толковым специалистом. Ни врачей, ни геологов. Ни педагогов из них не получилось. Не верю в непризнанных гениев. Народ никогда не ошибается…

(Голос за кадром): - Александр Яковлевич, сколько можно ждать?

- Бегу! – и уже ко мне: - Извини, пора.

Хлопнув меня по плечу, Розенбаум взвалил на плечо гитару и пошел на сцену.

***

И тогда он берет гитару. Смело шагает к краю сцены и так же смело начинает петь:

“Я не верю всем тем,

Кто плюет в мой прохладный колодец,

 Забывая, что пьют из него миллионы людей.

 Я не верю всем тем,

 Кто стучит себя в грудь при народе,

 Забывая о нем,

 О народе Отчизны своей.

 И я верю прямым,

 Без остатка себя отдающим,

 Отвечающим смело за каждый проделанный шаг.

 И пока я живу – не надейтесь, враги,

 Никогда флаг не будет мой спущен.

 И пока я живу – не волнуйтесь. Друзья,

 Мой корабль не спустит свой флаг!”

 К этому трудно что-либо добавить.

 @ Алексей Гостев