Опубликовано в газете «Ленинская смена», 1989 г.

...Мне казалось, что ему очень плохо. Все в нем выдавало смертельно уставшего человека. Минуты две он меня при­стально изучал, как бы распозна­вая очередного неприятеля. Но, похоже, остался удовлетворен осмотром и откинулся на спинку кресла.

Валерий Леонтьев в этот раз появился “с бухты-барахты”. Под­хватив в Сочи воспаление легких, он две недели пролежал в больни­це. За ним неусыпно следили, умо­ляли не валять дурака, отлежать­ся в постели... Но когда в один прекрасный день врачи заглянули в палату, то поняли, что больной удрал.

А сейчас он сидел в самом даль­нем углу артистической каморки, спасаясь от беззвучного рева зве­здной судьбы. Но только ли бо­лезнь причиной?

А по ту сторону двери — ру­гань, крики, визги. И, наверное, хочется послать их к черту, но…

– Понимаете, в жизни я настолько тактичный и мягкий человек, что за­частую это мне же и вредит. По­лучается так, что когда просто не­обходимо быть твердым и, допус­тим, послать подальше — я этого не делаю и глотаю обиды как ле­карство: надо - пей.

— А где же в это время друзья? Где поддержка и теплые руки близких?

— У человека вообще не долж­но быть много друзей, потому что такое понятие, как друг, включа­ет в себя слишком много. Если есть один близкий человек — это­го вполне достаточно. Остальные пусть будут приятелями, знакомы­ми и т. д.   

– Валерий Яковлевич, вы геро­ически пережили кризисные вре­мена — это своего рода граждан­ский подвиг. Вы не находите?

— Никакой это не подвиг, а ес­тественный путь ненормального артиста. Вы абсолютно правы: не всегда мне удавалось петь то, что я хотел, так как рот был зажат. Всем понятно, что существуют, те­мы вечные — жизнь, смерть, войнa, мир, любовь... То есть тот са­мый базис, на который люди ис­кусства всегда опирались. Но существует и текущий момент — со­циальный, общественный. От этого нельзя отмахиваться, и я всегда пытался что-то делать в этом направлении, но в годы за­стоя просто полагалось иметь 30—40 процентов “патриотического” репертуара. И я пел о Родине, о Мире, но старался делать это та­кими средствами, чтобы зрителю было интересно. Трудно приходи­лось, потому что я в одиночку боролся с теми стандартными прие­мами, когда  выходит коротко стриженый исполнитель в тем­ном костюме и начинает громким голосом петь: “Ро-одина! Я верю в мудрость твою-у...” (Я чуть не упал со стула от этого “чудесно­го” баса — А. Г.). Орать во весь голос о своем чувстве к Родине, по-моему, бессмысленно. Шепо­том быстрей доходит.

Такая тема, как защита мира, тоже может иметь свою интерес­ную разработку. В начале 80-х го­дов у меня была песня “Афган­ский ветер”, но... текст о цинковых гробах, о похоронках. Разумеет­ся, мне не давали об этом петь и говорили: “Что ты, с ума сошел? У нас там просто, для порядка, ог­раниченный контингент”. Но когда я уже сам там побывал в 1985 году, то первое, что я увидел, когда мы приземлились в Кабуле, — это гробы, которые грузили на самолет в Союз. И потом... Вы знаете, какое-то упорство фана­тичное помогло выжить. Меня ру­гали и пинали, а я все равно де­лал свое дело. Плохо ли, хорошо ли, но делал. Мои коллеги, с ко­торыми я начинал лет 15-16 на­зад, давным-давно сменили рабо­ту. Теперь они — водители, теле­фонисты я т. п. С грустью, а мо­жет, со смехом  вспоминают те времена, когда были артис­тами.

- Скажите, но только честно, верите вы в перестройку? Не ко­робит ли вас чисто по-человечес­ки тот факт, что появились знач­ки с изображением руководителя государства?

— Это даже здорово, что сме­нились формы наглядной агита­ции. Раньше висели всевозможные плакаты, призывающие боль­ше надоить, нарубить, больше во­зделать... А то, что сейчас прода­ются значки с портретами Горба­чева, - не вижу в этом ничего плохого.  За майками с надпися­ми “Перестройка” и “Гласность” иностранцы бегают так, что ноги ломают. Это же свидетельство де­мократизации! С верой в сам про­цесс перестройки сложнее. Темпы, которыми мы движемся, застав­ляют сомневаться в том, что это произойдет очень скоро. Начали резво, споро, сильно заговорили, а сегодня  явных результатов перестройки пока мало. Я могу отвечать только за свою профессию. Ну стало потише с худсоветами – они успокоились. Не дергают музыкантов.  Непрофессионалы теперь могут выходить на сцену и показывать себя на шоу-рынке, зато материально-техническая база поп-музыки по-прежнему в загоне. Нашими инструментами только землю копать, а валюта первой категории “затыкает”, как нам говорят, более важные дыры в экономике. Все по-прежнему “пасутся” у фарцовщиков,.

...Я пою о том, что я - просто певец. Но я ведь еще и человек, который видит, что в магазинах так же "давятся» за импортом, существуют гигантские толпы за водкой. А в очереди за сапогами вообще могут убить. Но говорится тем не менее очень много. Дай Бог, чтобы эти разговоры приобрели наконец-то реальные формы.

— Сидим в редакции и ломаем голову: как могло произойти, что ваша “Белая ворона” идет на рекорд... в конкурсе “худших песен”. Я лично “Ворону” очень люблю...

– Спасибо. Просто существует разный слушательский контингент. Одним проблемы, которые поднимаются в песне, просто непонятны. Они не возьмут в толк, зачем петь про каких-то ворон. Это вызывает у них раздражение, и еще большее оттого, что песня кому-то очень нравится. Как правило, чем человек старше, тем понятнее ему (ей) ситуация “белой вороны”. Когда он успевает уже что-то пережить, по­бывать ею, тогда его эта песня и затрагивает. Людям   помоложе нравится либо танцевальная музы­ка, либо музыка на “текущий мо­мент” — это объективно. В опро­се ТАСС “Музыкальный Олимп” “Белая ворона” восемь месяцев стояла в лидерах...

— У меня, кстати, двойственное отношение к этим самым “пара­дам”.   Хотя...   Вы   последний “Олимп” читали?

— Нет, а что?

— То, что  “Доктор Время”, песня из новых концертов — за­нимает первое место.

— А среди исполнителей что там?

— Вы — первый.

— Ну, вот видите, плюрализм мнений. Я с этим считаюсь (улыбается).

…Помолчав немного, он продолжил:

— Звание это, а я не сомнева­юсь в искренности результатов — знакомств у меня в ТАСС не было и нет, — сделала мне публика. Вдобавок ко всему она так “до­стала” чиновников своими письма­ми, что они плеснули мне офици­альное звание. Я за ним никогда не гнался. Зачем это нужно? Ес­ли тебя народ знает — так вон,— Леоитьев распахнул двери,— полный зал. А сколько их, “народ­ных”, о существовании которых никто не знает?! В Ворошиловградской филармонии, где я служу, два народных артиста, но о них не знают даже в области. Так за­чем они, эти звания? Был бы зри­тель.

— Пугачева как-то выступала по телевидению и сетовала, что вынуждена брать с собой кипятильник на гастроли за границу. Действительно ли положение советских ар­тистов за рубежом такое нищенское?

— Да, безусловно.

— Недавно сообщили, что в Мо­скве открыт Театр песни, правда, пока только на бумаге, Какую роль будете играть в нем вы?

— Откровенно говоря, я не знаю толком о статусе этого заведения. В Ленинграде открылся эксперимен­тальный театр “Бенефис”. Наши итальянские “товарищи”, как час­то говорят, предлагают свое со­трудничество. Руководство театра предложило мне взяться за это дело, но я даже сценарий в руках не держал. А если меня и Пуга­чева пригласит, буду рад. Вам не кажется, что мы перешли на Пугачеву?

— Кажется, но, пожалуйста, еще один вопрос. Эта удивительная женщина находит время и силы, чтобы уделить внимание молодым, подающим надежды певцам. Есть ли у вас свои подопечные?

— С лета нынешнего года мы работаем с группой “Рондо”. Я думаю, что такое сотрудничество тоже помогает молодым музыкан­там. Сама группа, скорее всего, не собрала бы стадионы, а работая со мной, они имеют возможность показать себя большому количест­ву людей. А такого человека, ко­торого бы я “взял под крылыш­ко”, “окучивал” бы и толкал вперед, у меня нет. А потом, вы же понимаете, что материнская опе­ка Пугачевой имеет под собой и вторую сторону. Откуда она бе­рет песни? У того же Кузьмина, у Николаева. А это разве не под­держка, что я пополняю репертуар у  совершенно неизвестных людей, таких, которые приносят мне «паршивые» кассетки с очень даже толковой музыкой?

— Hе так давно читал в “Огонь­ке” о скандале, происшедшем с не­которыми артистами вашей груп­пы. Группа “Эхо”, балетный ан­самбль, всегда ли вы ими доволь­ны?

— 3наете, всякое бывает. “Кос­тяк” какой-то существует, а вокруг люди меняются. Тем не менее, мы как-то попривыкли друг к другу, как-никак с 1972 года вместе.

— Hикогда не слышал о ва­ших музыкальных пристрастиях, кроме того, что любите группу Queen. Однако это Запад, а как оцениваете открытия наших рок-лабораторий? Близки ли вам Кинчев, Бутусов?

— Бутусов? О да, он мне пра­вится! У него есть ценности непод­дельные. Если он сердится, то не потому, что модно. У меня ощуще­ние, что у Славы — нутро чело­века, имеющего право делать то, что он делает. А Кинчев, пожалуй, не задевает ме­ня. Сейчас очень многие пытаются играть в рассерженных молодых людей, потому что время такое, когда можно. Можно ругаться, как угодно сердиться. Вот и выхо­дит, что общая картина нашей рок-музыки — какая-то ругачка и недовольство всем на свете. И, если говорить откровенно, то мне уже надоело, когда из клипа в клип шагают Сталин, Бре­жнев. Все это кочует, эта беско­нечная тематика...

— А то, что модно стало петь о проститутках, о СПИДе, о нарко­манах?

– Все хорошо, когда не очень много. Да, это те реальные явле­ния, о которых надо петь. Но ког­да каждый считает своим долгом замолвить словечко на злободневщину — картина становится прос­то смешной. Как будто ничего другого в жизни не осталось!  

— Мне кажется, что людям ва­шего типа исключительно чужда всякая напористость...

— А так и есть. Сказать, что я — сильная личность,  не могу. Любой мой шаг подвержен сомнениям, колебаниям, так что жить исключительно для себя с точки зрения эгоизма сильной личности я не умею. Я тянусь к людям, но порой все же очень хочется поте­ряться, заблудиться, с глаз подальше. В такие минуты даже чувство голода не возвратит меня к людям, потому что я страшно равнодушен к еде.

— Сейчас вы, надеюсь, не в та­ком состоянии?

— Что вы! Мне в Алма-Ате очень нравится. В прошлый раз мы дали во Дворце Ленина 33 концерта, а сейчас прямо-таки жалею, что ограничен срок. Но ничего, мы ведь не навсегда рас­стаемся…

…Я убежден в том, что в на­ше парадоксальное время всяческих метаморфоз силь­ный пол все-таки сохранил за собой право и обязанность са­мостоятельно  принимать решения, выбирать и быть незави­симым.  Леонтьев издавна сле­дует этому принципу. Надо бы­ло решиться порвать  со ста­рой жизнью и перейти из гор­ного института в одну из филармо­ний  КомиАССР,   а, проработав там семь лет, бросить насиженное местечко. Надо были решиться на определенного рода имидж, чтобы потом усредненный зритель мысленно и вслух упрекал певца, по его же выражению, в “моральном стриптизе”.

Из года в год попадают на газетные поло­сы штампы о том, что молод, спортивен, удачлив... И как редко задумываются над тем, что, быть может, не так молод я не так удачлив лишь потому, что этому спо­собствуем мы с вами. А Вале­рию Леонтьеву только 39...

...Когда я прощался с Валерием Яковлевичем, я вдруг подумал о том, что вся жизнь у него — вос­паление легких.И еще о том, что он всегда пе­реносит его с осложнением на сердце.

@ Алексей Гостев