[290x181]
Когда пересекаем линию, за которой начинается фронт, мы становимся другими. Та, прежняя жизнь теперь далеко, как будто ее и не было. Движения, действия направлены на одно – выжить. Поэтому все похожи на живых мертвецов: никто не шутит, не смеется; только едим и ждем. Все время ждем, вслушиваясь в звуки снарядов и крики офицеров, которые доносятся от вражеской линии окопов. И воюем.
Вот мы еще веселы, смеемся друг над другом, но, проезжая крупнокалиберные, дальнобойные орудия все меняется. Зеленая трава, деревья и деревенские дома исчезают, на смену им приходят воронки, вырванные с корнями деревья, обгорелые остова домов и мертвые. Ребята из лазарета не успевают всех вывезти, и некоторые роты специально отправляют на захоронения. Вместе с окружающими пейзажами меняемся мы. Краски жизни блекнут, когда возле нас раздаются залпы наших орудий. И все как один понимают – фронт здесь. Шутить и смеяться не хочется.

Мы ждем, вдруг нашу роту остановят и заставят рыть ямы для мертвых, день – два отсрочки нам гарантированно. Но колонна ползет, и никто не собирается нас окликать. Штабистам нужны новые трупы, живые солдаты им не к чему.
В этот раз нам не повезло, и мы приближаемся к передовой. На пути попадается маленькая деревня, в десять домов. В ней стояли два взвода охранения. Еще не прошло и часа, как ее бомбили русские самолеты. Теперь деревни нет, несколько стен, разбросанный мусор, но наших солдат тоже нет. Санитары успели здесь побывать, восемь трупов накрытых брезентом сложены в ряд вдоль дороги. Они ждут своей участи, хотя, похоже, им теперь плевать, что с ними будет. Проще было похоронить их здесь, но видимо тела собираются вывезти в глубь. Остальных мертвых можно собрать по кусочкам, как заметил Растен: можно взять ведро и в него собрать в не все что осталось от пятидесяти человек.
Смотреть на это не тяжело, мы привыкли, на фронте подобные картины сопровождают нас день и ночь. Тем более никто не знал этих парней, и нам от этого еще легче. Гораздо тяжелее понимать, что нас ждет фронт, а мертвые свое пережили, не им бояться будущего.


Второй день подряд наши позиции под огнем. Никто не говорит что ему страшно, да глаза всех выдают. Страх глубоко въелся в наши тела, без него мы не можем жить, тем более он нас спасает. Краух говорит, что это интуиция, но по мне – это страх. Благодаря нему, мы знаем, когда нужно упасть и вжаться в землю, а когда бежать что есть сил.
Огонь ведут мелкокалиберные орудия, и у нас шанс отсидеться в блиндажах. Окопов как таковых не осталось - все изрыто воронками. Мы ждем, вот-вот русские пойдут в атаку.
Наш блиндаж постоянно засыпает. Однажды мы просидели целый день под завалом, и нас откопали только вечером. Пока мы сидели под завалом, линия окопов восемь раз переходила из рук в руки. Нам очень повезло, многих однополчан уже нет в живых.
На второй день огонь прекратился, а ведь сидеть в блиндажах уже мочи нет. Пропитание нам доставить не могут, припасы закончились. А еще нас достают крысы, откуда они берется в этом аду не понятно. Огонь перенесли на другие линии, но радоваться не осталось сил.

Теперь нам доставили хорошей еды. Мы наелись и отдыхаем. У нас все есть, большего - не надо. Прибыло подкрепление: две пехотные роты, и одна танковая, не полная. Машины застыли в ближайшей роще, укрытые от авио-разведчиков. Говорят, третья танковая перешла в контрнаступление, и им удалось отбросить врагов на несколько километров. А значит, нам очень повезло, мы выспались и наелись, огня нет. Как это мало и в тоже время много для простого солдата. Вряд ли кто поймет нас.
Через три дня нас сменяют. Загружают в грузовики и увозят в тыл. Все сидят на скамьях и молчат, только теперь, на плечи опускается ужас пережитых дней. Перед глазами опять сияет солнце, появляются не покореженные войной деревни, и страх отступает.


На распределительном пункте нас собирают по ротам. Каждую минуту выкрикивают номер чьей-то роты, и от общей кучи отделяется группа солдат. Вот ротный назвал номер нашей роты.
Пока мы к нему подошли, он успел, выкрикивает роту в третий раз. Больше никто не подойдет, в могилах и лазаретах его голоса не слышно.
Нас очень сильно потрепали, очень. Он смотрит окруживших его солдат и тихо-тихо спрашивает:
- Это все?
Голос его слышно на всем плацу. Даже солдаты из других рот смотрят в нашу сторону. Но отвечать никто не хочет, и не может. Нас очень сильно потрепали. Из ста пятидесяти – осталось меньше тридцати.


К нам прибывает пополнение, сплошные новобранцы. Откуда эти ребята? Кажется, в Германии уже не осталось молодых, но пополнение привозят постоянно. Мы неделю отдыхаем, и вновь отправляемся на фронт.
Война – страшная штука, мы ее не хотим, а она есть. Маршалы, генералы сидят в теплых казармах, размышляют, пьют по вечерам шнапс, а нас заставляют воевать. Почему так происходит?
И вновь фронт. Теперь он сдвинулся на двадцать километров ближе, русские опять наступают. Мы приехали под вечер, и нам повезло, вряд ли русские пойдут в атаку ночью.
Расцветать начинает рано - горизонт весь светится. Солнце здесь ни причем, это "Katychi" – накрывают залпом наши тыловые позиции. Лязг танковых гусениц разбудил нас еще раньше, такие звуки мы не пропускаем. Все замерли на своих позициях. Редко-редко на залп "Katych" огрызаются наши орудия.
Вот появился первый танк, за ним цепочкой двигаются пехотинцы. Мы пропускаем танк, и открываем огонь по пехоте. Русские падают от огненных ран. Десять минут мы держим оборону, пока не возвращается уехавшая вперед бронетехника. Краух подбирается к нему достаточно близко и бросает гранату. От его меткости зависят наши жизни. Граната разрывается рядом, и у танка слетает гусеница, это дает нам шанс оттащить пулемет, и занять другую позицию. Мы ждем возращения Крауха, но его нет. Через пять минут появляются еще танки. Теперь это две Т-34, а граната у нас всего одна. Да и русские умней: танки остановились и дали залп по нам. Мы вжались в землю и ничем не можем ответить. Земля кольями засыпает нас. Пехота противника, при поддержке, встает и бежит к нам. Когда они добегут, нас смерть.

Мы бросаем позицию, под шквальным огнем поднимаемся, и бежим обратно, отстреливаясь на ходу. Зерген падает, отсюда видно, что его ранили в ногу - он жив. Мы подбегаем к нему и соскальзываем в канаву, в которую он свалился. По пояс в воде, нам удается поднять и вытащить его, да все бесполезно – Зерген умер от болевого шока.
Отступать нам некуда. Ганс укрывается за ближайшем деревом и открывает огонь из винтовки. У него всего-то пять патронов, долго мы не протянем. Жду, когда русские подойдут ближе. Танки двинулись дальше, но нас окружили со всех сторон солдаты. В левой руке последняя граната, в правой – автомат. Ганса убили, очередь за мной. Слышу шаги, поднимаю голову, прямо передо мной русский солдат. Светлые волосы, худое изнеможенной лицо, серые глаза. Его кожа измазана грязью, плечо перемотано грязной тряпкой. Могу в него разрядить всю обойму, но я этого не делаю. Устал воевать.