В колонках играет - все ещё Parlay

пр норрингтона)) 
I

Авторессам свежепрочитанных мэри-сью,
с признательностью,
мэрисьювед А.

- Так нечестно, – бубнил коммодор Норрингтон. – Тернер получил Лизавету. Воробей получил „Жемчужину”. Барбосса, и тот получил по заслугам. А я? Что получил Я?!
- Не ной, - отмахивался жизнерадостный сценарист, знавший массу забавных рифм на „я”, но по понятным причинам решивший их не озвучивать. – Вернем мы тебе твою Лизавету. Во второй серии.
- Ну, вот еще, – фыркал коммодор. – Она мне всю жизнь поломала, в душу, можно сказать, плюнула, а я теперь женись? И куда вы денете кузнеца?
- Да, - мрачнел сценарист, - кузнеца мы, пожалуй, никуда не денем. У него рейтинг выше.
- Вот так всегда-а… - канючил коммодор. – Этих американцев хлебом не корми, дай опорочить британского офицера. Ну где, спрашивается, в вашем фильме военно-патриотическое воспитание?
- Не ной, говорю, – сценарист зашуршал конвертом. – Вот граждане слэшеры интересный вариант предлагают, гм: „Сумеет ли пламенная страсть Воробья залечить раны коммодора?”
- Не-ет! – в паническом ужасе завопил коммодор. – Только не слэшеры! Только не Воробей! Я ведь и застрелиться могу, - пригрозил он, - поплачете тогда без харизматического негодяя.
- Что ты носом крутишь?! – взорвался сценарист. – То ему не так, это ему не эдак. Ты ж военный человек, у тебя активной лексики три слова - „виноват”, „никак нет” и „так точно”. Вот и выражайся кратко и по существу: чего надо?
- Жизни нормальной хочу, – тяжело вздохнул коммодор. – Чтоб дом, жена, дети, и это… пирог яблочный… Что я, не человек, что ли? Много я в вашем фильме видел? Пираты, скелеты, Воробей этот… п-п-пламенный, – коммодора передернуло. – С бала на корабль, с корабля на казнь… Это разве жизнь?
- Ладно, не хнычь. – сжалился сценарист и с удвоенной энергией застучал по клавишам. – Мы тебе самую лучшую мэри-сью выпишем. Из Лондона.

Первые письма пришли через неделю.
„Кассандра поправила свои черные как смоль с синими проблесками волосы, - со смаком зачитывал сценарист. – Она смотрелась как настоящая леди в своих коротких кожаных шортах, и только катана за отворотом высокого сапога и попугай-хамелеон на хрупком плече девушки выдавали ее пиратское происхождение…”
- Следующая! – испугался Норрингтон.
„На фоне восходящего на западе солнца густые золотистые волосы Эммануэли казались выпиленными из золота, – послушно начал сценарист. – Длинное платье доходило ей до пола, а прекрасные руки дочери капитана Воробья…”
- Кого-кого?! – вздрогнул размякший было коммодор. – Следующая!
„Бархатная мантия настолько выразительно подчеркивала белизну кожи новенькой ученицы, что у профессора незамедлительно… Нет, это не тебе, – сценарист с сожалением отложил конверт в сторону. – Смотрим дальше. „В изумрудно-фиолетовых глазах Мариниэли заплясали веселые чертики, а пряди волнистых волос, до середины черных, до середины белых, откинулись, обнажая милые эльфийские ушки…" И это вроде не тебе, – он проверил адрес на конверте. – Да нет, все правильно. Ох и фантазия у некоторых…
- Это что за национальность такая – эльфы? – заинтересовался Норрингтон. – И чего там у нее с волосами-то – седина, что ли, ранняя?
- Кто такие эльфы, я тебе потом скажу. – с непонятной завистью вздохнул сценарист. – А уши у них, как у летучих мышей: длинные такие и острые. Тебе Тернер, что ли, не рассказывал?
- Я с ним не разговариваю, – буркнул коммодор. – Другую давай.
„Анетта стояла на баке полуюта и смотрела, как матросы тянут по клотику квартердека длинную веревку. Другие такие же веревки свисали с мачт и поперечных планок. „Свистать всех наверх!” – скомандовала Анетта, как ее учил коммодор…”
- Чего-о? – поперхнулся Норрингтон. – Чему я ее учил?!
- Свистать всех наверх. – съехидничал сценарист. – Прямо с клотика бушприта на бак полуюта.
- Вымя кашалотово! – выругался коммодор и выскочил покурить.
В коридоре он столкнулся с Лизаветой Суонн. Лизавета рыдала, комкая в руках распечатку слэшевого фанфика. В фанфике были последовательно и параллельно задействованы Уилл Тернер, царевич Парис, принц Леголас, какой-то невразумительный крестоносец и актер Орландо Блум.
- Перед самой свадьбой! – всхлипывала Лизавета, потрясая фанфиком. – На весь Порт-Ройял позору не оберешься!
- Ой, да сколько там того Порт-Ройяла, – машинально отвечал Норрингтон. – Вы лучше скажите, мисс Суонн, вы пирог яблочный печь умеете?
- До чего вы бездушны, коммодор! – возмутилась Лизавета Губернаторовна. – Еще и надымили тут, как пароходо-фрегат – просто дышать нечем! – и рефлекторно брякнулась в обморок.
Коммодор был истинный джентльмен. Он сделал последнюю глубокую затяжку, склонился над бездыханным телом и, вспомнив удачный опыт Джека Воробья, рванул на даме корсет.
Спасательное мероприятие оказалось на диво результативным, но никто не предупредил коммодора, что после произведенных манипуляций спасателю, как честному человеку, надлежит сочетаться с объектом спасения законным браком. Норрингтон, откровенно говоря, был не против. Елизавета, конечно, не ангел, думал он, ковыряя вилкой железобетонные изделия номер три, которые супруга безуспешно пыталась выдать за яблочный пирог; но, по крайней мере, у нее не было эльфийских ушей и попугаев-хамелеонов за отворотами корсажа.
Уилл Тернер подался пиратствовать на "Черной Жемчужине", подарив слэшерам массу незабываемых минут.
А письма продолжают приходить до сих пор.
Это-то и тревожит.

II

- Это несправедливо, - ныл коммодор Норрингтон. - У меня должность, у меня звание, мундир, оклад, продпаек, а она весь фильм только и делает, что пялится на какого-то кузнеца!
- Потому что у него амплуа такое - "романтический герой", - устало объяснял сценарист. - А у тебя амплуа -"бесчувственное бревно".
- Чего это я бесчувственный? - возмущался коммодор (против бревна как предмета с положительной пловучестью он ничего не имел). - Я сдержанный просто. У меня работа такая.
- У кузнеца тоже работа, - глумился сценарист. - Просто он романтический, а ты нет.
- Я тоже романтический! - настаивал коммодор. - Я вчера целый вечер о ней думал. Когда ганшпуги осматривал.
- Во-от! - торжествующе возопил сценарист. - Эти гадкие ганшпуги убивают романтику на корню! Найди мне хоть один романтический фанфик со словом "ганшпуг", и я сделаю тебя героем-любовником.
Норрингтон загрустил. Судя по издевательскому тону сценариста, таких фанфиков в природе не существовало.
- Романтические герои, - вещал сценарист, - это порода особая. Их должно быть видно за версту. С первой фразы, с первого взгляда! Ты Шекспира читал, дубина?
- Допустим, - уклончиво отвечал коммодор. Шекспира он читал в одной из многочисленных мэри-сью.
- "Допустим!" - сценариста натурально распирало. - Вспомни, как Шекспир вводит в действие ну хоть Ромео. А ты? Только в кадре появился, и сразу - "А-атставить!"
Это была чистая правда. Коммодор пристыженно молчал.
- Нет, а сцена с объяснением? - не мог успокоиться сценарист. - Сколько труда ушло, чтобы бедная девушка не сразу бросалась в пучину, а дослушивала хотя бы до середины!
- Это корсет виноват, - оправдывался коммодор. - И вообще, отвык я в море от нормального человеческого общения. Вот если бы в письменном виде...
Сценарист не дослушал. Он рухнул со стула и забился в саркастических конвульсиях.
- Друг мой! - выдыхал он между приступами хохота. - Ты хоть раз писал кому-то письма? Не рапорты, а именно письма? Кому? Троюродной тетке в Портсмут?
- Велика премудрость! - оскорбился Норрингтон, извлекая сценариста из-под стола и придавая ему вертикальное положение. - Надо будет - напишу.
- Иди, иди отсюда, - отмахнулся сценарист. - Напишет он. Лопаря на задних талях проверить не забудь. Писатель.
- И напишу! - упорствовал коммодор. - Спорим на хэппи-энд, что напишу!
- А давай! - развеселился сценарист. - Сроку даю сутки. Напишешь нормальное любовное письмо - меняем концовку. Не напишешь - отпускаем Воробья. Да, да, ты САМ его отпустишь. Добровольно и с песней.
- По рукам! - помедлив минуту, решился Норрингтон.
Написать любовное письмо оказалось проще простого. В "Кратком письмовнике на все случаи жизни", изъятом коммодором у лейтенанта Джиллета, говорилось, что начинать следует издалека - с погоды или описаний местности.
"Здравия желаю, любезная Лизавета Губернаторовна! - высунув от усердия кончик языка, выводил коммодор. - Во первых строках моего письма разрешите обратиться.
Во вторых строках разрешите доложить, что с момента вступления моего в должность командира боевого соединения чрезвычайных, а равно и других происшествий на вверенных мне судах не зафиксировано.
Ветер брамсельный, средний с зыбью, облачно. В полдень по счислению находились от NN на RNW9 по правому компасу в расстоянии 17 миль. Паруса имели: марсели в два рифа, грот-трисель, стаксель и бизань..."
В третьих строках, если верить письмовнику, полагалось писать о чувствах, и коммодорова муза испуганно притихла. Чувств у коммодора было целых два: Чувство Долга и Чувство Ответственности.
"Боеспособность нашего соединения неуклонно растет! - вдохновенно начертал Норрингтон. - В отношении маневров и управления три недели в море проведены нами с большою пользою. Артиллерия в исправности: при пальбе ядрами в бочку с флагштоком показали наилучший результат за последние четыре месяца, в чем видится мне Ваше, любезная Лизавета Губернаторовна, благотворное влияние, а равно и в том, что марселя мы переменили давеча за пять с четвертью минут..."
- Дальше о чем? - азартно потирая руки, осведомился вошедший в раж коммодор. - О страданиях?
"К докладу сему с прискорбием имею присовокупить, что в четыре часа пополудни, во время поворота оверштаг, при отдаче грот-марса-булиня грот-марса-брас с подветра не был отдан, отчего сломалась грот-марса-рея; но в том, любезная Лизавета Губернаторовна, вашего влияния ровно никакого нет, а есть преступное небрежение обязанностями вахтенного лейтенанта Джиллета, коему объявлен был строгий выговор с угрозой аттестации по формуляру нерадивым и незнающим..."
Завершить титанический труд, по рекомендации авторов письмовника, полагалось звучной, трогательной и запоминающейся фразой. С трогательностью у Норрингтона было неважно, но в письмовнике имелся роскошный выбор запоминающихся концовок, так что остро отточенное перо коммодора не споткнулось и здесь.
"Жду ответа как соловей лета!" - ничтоже сумняшеся вывел он и подписался:
"Искренне ваш,
Джеймс Норрингтон,
флота Его Величества коммодор".

P.S.
- Гениально! Божественно! - восторгался режиссер, отечески прижимая к груди выдуренные у сценариста бумаги. - Я всегда говорил, что в сцене с падением Лизавета халтурит. А теперь - пожалуйста, падает как подкошенная! И мутит ее очень реалистически - никакого корсета не надо. А уж у Норрингтона рожа - чистый МХАТ! - тормошил он сценариста. - По-моему, это успех!
Сценарист мрачно щупал подбитый коммодором глаз.
И - молчал.
В колонках играет: Nightwish - Elvenpath

III

- Так не бывает, - брюзжал коммодор Норрингтон. - Невесту я уступил как джентльмен, пирата не повесил как благородный человек, а "Перехватчик" сдал как клинический идиот!
- Ты не клинический, - увещевал сценарист. - Хотя, надо признать, временами здОрово вживаешься в роль.
- Эта роль дурацкая! - загремел коммодор. - И фильм у вас дурацкий! И сами вы...
- Стоп, стоп, - скривился сценарист. - Только не надо этого натужного психологизма. Гамлет из тебя все равно не получится, а хороший, цельный образ бесчувственного бревна пропадет на корню.
- Цельный образ? - окончательно рассвирипел Норрингтон. - Натужный психологизм? Да катись оно провались!
С этими словами он нахлобучил на сценариста корзину для бумаги и вышел, громко хлопнув дверью.
- Ты не имеешь права! - неслось ему вдогонку. - Смета! Продюсеры! Кастинг! Бюджет!
- Тарковский нашелся, - бормотал обиженный коммодор, сбегая к ожидавшему на пристани вельботу. С тех пор, как Порт-Ройял наводнили фанфикописцы, он остерегался жить на берегу. Понастроенные слэшерами таверны внушали ему панический ужас, а стада разбитных пиратских капитанш (жен, любовниц, дочерей и дальних родственниц капитана Воробья) вызывали глухое раздражение. Потому последнее время Норрингтон квартировал на "Разящем", девяносто восемь орудий которого служили надежной защитой от разного рода авантюристов.
Только мэрисьюписатели понимали ранимую душу коммодора. Они подсовывали ему то Платона, то Шекспира, делали знатоком классического балета и прививали любовь к поздней античности, раннему Возрождению и среднему Средневековью.
...А в одном фанфике он даже играл на скрипке! Да-да! Скрипка, если верить автору, была тайной страстью коммодора; он свято берег ее от посторонних глаз, всячески поддерживая в горожанах Порт-Ройяла иллюзию, будто играет исключительно на фортепьяно.
Но потом, когда они с мэри-сью остались одни...
"Ерохины помидоры, - растроганно думал Норрингтон в такт мерному покачиванию вельбота. - Может, я и в самом деле тонко чувствующая натура?"
Романтическое настроение подстрекало к активным действиям. Ступив на палубу "Разящего", коммодор вдохнул полной грудью йодированный воздух и окинул взглядом то, что, по мнению фанфикописцев, составляло живописный морской пейзаж.
Закатное солнце красило замусоренную акваторию торговой гавани Порт-Ройяла царственным багрянцем. Над грудой пищевых отходов, отправленных за борт с камбуза, хрипло орали жирные чайки.
"Романтика!" - подумал коммодор.
Внезапно глаза его сощурились, а губы прошептали длинное непечатное ругательство.
От зюйд-веста, красиво пеня носом, в гавань заходил тендер.
Что-то в этом тендере очень не понравилось Норрингтону, потому что за длинным непечатным ругательством последовало не менее непристойное предложение, ближайшим аналогом которого в официально утвержденном своде сигналов было "Командиру тендера явиться к старшему на рейде".
Командир, лейтенант Джиллет, решил не искушать судьбу и спустя каких-то пятнадцать минут уже карабкался по штормтрапу, проклиная сползающий на глаза парик.
Предчувствие его не обмануло.
- Джиллет, мама ваша леди, - сказал коммодор почти ласково, - покажите мне ваши руки. Судя по тому, как отвратительно вы поставили кливер, они у вас растут прямо из...
- Шлюпка справа по борту, сэр! - крикнул сигнальщик, избавляя лейтенанта от необходимости выслушивать заключительную часть этой любопытной гипотезы; но у Норрингтона было в запасе немало других, не менее оригинальных.
- И что у вас с фока-булинем, Джиллет? - допытывался коммодор. - Мне просто интересно, хорек ваш папа, в какое место вы приспособили его при повороте. Вас увалило румбов на девять, лейтенант! Я сдох три раза, прежде чем вы догадались отдать этот чертов фока-булинь!
Внезапно Норрингтон замолчал. Лицо его приняло отсутствующее выражение.
"Начинается", - тоскливо подумал лейтенант. В отличие от коммодора, он вовсе не брезговал творчеством слэшеров и прекрасно знал, ЧТО обычно следует за такими вот паузами. Сейчас Норрингтон окинет его долгим, оценивающим взглядом (Норрингтон окинул), скривит губы в загадочной улыбке (Норрингтон скривил) и скажет глубоким, бархатным голосом: "Вы гадкий мальчишка, Джиллет, вы чертовски меня расстроили, и за это вас, мой сладкий, следует примерно НАКАЗАТЬ".
- Мисс Суонн, - сказал Норрингтон глубоким, бархатным голосом, глядя куда-то мимо лейтенанта. - Чем могу быть полезен?
...Нет, это была не галлюцинация. Это была Лизавета Губернаторовна Суонн, слегка запыхавшаяся после подьема по штормтрапу, но настроенная весьма решительно - судя по той почтительной дистанции, которую соблюдали прибывшие вместе с Лизаветой губернатор и сценарист.
- Самодур! - сходу нахамила взъерошенная Лизавета. - Из-за вас я никогда не стану кинозвездой!
- Не станет, - поддакнул сценарист.
- О! - вздернул брови Норрингтон. - Зато я избавлю вас от необходимости шастать полфильма в нижнем белье.
- В нижнем белье? - в один голос воскликнули губернатор и развесивший уши лейтенант: первый - удивленно, второй - обрадованно.
- Коммодор, я прошу вас! - молитвенно заломила руки Лизавета. - Ну, сдайте вы им этот дурацкий "Перехватчик"! Ради меня! Как... как подарок на свадьбу!
- Элизабет! - ахнул губернатор. - Ты приняла предложение коммодора?
- Во имя искусства я готова на все, - тоном, достойным героини античной трагедии, отвечала его дочь.
В наступившей тишине было слышно, как остервенело скрипит пером сценарист.

Интермедия

- Не нравятся мне эти маразмы, - нахмурился коммодор Норрингтон, и сердце автора маразмов ухнуло в бездонную пропасть. – Какие-то они подозрительные. На трезвую голову такого не напишешь.
- Дык ить это… холодно тут у нас, – заискивающе проблеял автор. Вернее, авторша. Проблеяла.
Нос у авторши покраснел от холода и пьянства, а уши и прочая физиомордия – от стыда; все это, в комплекте с мутными запавшими глазками и живописным бардаком в качестве интерьера, позволяло идентифицировать ее как спившуюся филологессу.
- Закусывать надо, барышня, – отечески посоветовал коммодор. – Пишете тут с пьяных глаз муть подкильную вместо нормальных мэри-сью.
- Это мэрисью! – вяло запротестовала авторша. – Это хорошо замаскированная мэрисью на основе лакановского концепта текстуального вуайеризма.
«И коньяк у нее поганый – точно, гуманитарий», - подумал коммодор, а вслух сказал:
- Да-а? А чего тогда меня в этих маразмах постоянно выставляют идиотом?
- Потому что это п-п-постмодернистская мэри-сью, – проквакала авторша, прижимая к себе ведерную кружку адмиральского чаю.
- Ладно, – махнул рукой Норрингтон, плохо разбиравшийся в извращениях. – В конце концов, это единственный фанфик со словом «ганшпуг», который мне удалось найти.
- Банник! – с готовностью подхватила авторша. – Кокор! Винград! Книпель! Бандило дульное! Про него я тоже напишу!
- Про бандило не надо! – испугался Норрингтон. – Лучше расскажите, чего там дальше было. Со сценаристом этим сволочным… и с Лизаветой. – добавил он, вздохнув.
- Дальше, - авторесса привычным жестом плеснула в кружку коньяку, - дальше, тащ капитан первого ранга, было так…