«Венгр Томаш Тот - выпускник ВГИКа и клипмейкер - волею судьбы свою первую полнометражную картину поставил на российских просторах. "Дети чугунных богов"- своего рода клиповая антология хорошо известных в России соцреалистических фильмов на производственную тему типа "Самого жаркого месяца", "Укрощения огня" и т.п.. Томаш Тот не зря сидел в темных ВГИКовских просмотровых зальчиках, кадр за кадром впитывая кинообразы сталеваров-ударников, бронзовые мускулы, открытые, улыбчивые лица, раскатистый бас коротких, рубленных фраз, отменный аппетит, верность в любви, потрясающие жизнерадостность и стойкость, генеральных конструкторов, отеческая забота о подчиненных, бескомпромиссная требовательность к качеству изделия, убеленные сединами виски и директоров заводов, неистовые страдания по поводу выполнения и перевыполнения государственного и оборонного планов, больное сердце, колоссальная работоспособность и заветный коньячок в стальном сейфе уютного кабинета...

На подобных ярких цитатах построено большинство эпизодов "Детей чугунных богов", антиутопии, действие которой происходит в неком недалеком будущем, в некой неназваной стране, весьма похожей на Россию времен гражданско-отечественных войн.

Белокурый атлет Евгений Сидихин убедительным монументом предстает на экране в роли металлурга Игната, день за днем отливающего на заводе броню, которую не может пробить даже суперснаряд, специально привезенный генеральным инспектором. Камера Сергея Козлова заворожено любуется потоками расплавленного металла, вспышками искр, водяными струями, что вперемежку с паром текут по бесконечным стальным сваям и решеткам. Это настоящая симфония металла, огня и воды. И ее красоте отнюдь не мешает пародийное использование образов-штампов,
ироническая стилизованность фильма. Вокруг завода - заснеженная степь, где живут кочевники, напоминающие легендарных татар из романа Дино Буццати "Пустыня Тартари". "Степные" эпизоды фильма отсылают нас помимо американских вестернов к отечественным "истернам" - с их лихими ограблениями поездов, драками в дешевых барах и чайханах, "дьволятами", "неуловимыми мстителями", "белыми солнцами" и "своими" вкупе с "чужими"... Да и какой же "производственный истерн" обойдется без скупой мужской любви!

Томаш Тот, хорошо помня об этом, тактично пристраивает к основной сюжетной линии фильма короткие, но выразительные любовные эпизоды, сыгранные без эротического эпатажа. Впрочем, педалированного натурализма нет и в финальной сцене кулачного боя богатыря Игната с могучим шахтером-чемпионом.

Томаш Тот обрисовал не слишком радостное российское, а может быть, и не только российское, будущее: синематечно-стильно, ярко, броско и холодновато-отстраненно. Оно и понятно. Взгляд со стороны всегда лишен испепеляющей душу пронзительной боли.»

Александр Федоров

В начале 90-х кинематограф продолжает настойчиво вглядываться в недавнее прошлое, стремится разгадать феномен социалистического миропорядка и объяснить причины морока, охватившего страну и людей. Проходила пора ерничанья, глумления — фарсовых эскапад, шаржевых зарисовок, лихих наскоков. Легкая победа — с шашкой наголо — не далась, ибо кинематографисты схватывали лишь вершки процессов, не давая себе труда исследовать корни происшедшего. В сценарии П. Луцика, А. Саморядова режиссер Т. Тот вычитал притчу. Сценаристы не были довольны прочтением, но фильм стал заметной вехой в интерпретации основ отечественного тоталитаризма, социалистической модели существования, захватившей огромную часть планеты. Отгороженная от другого мира железным занавесом, плотно закупоренная жизнь вынужденно усвоила предложенную герметичным сосудом форму. Человеческая природа приняла законы страха, подчиненности, рабства, но и в таком изуродованном виде с неизбежностью обнаруживала свою энергию и жизнеспособность. Нищий, обездоленный человек творил богов, совершал подвиги и гордился совершаемым. С долгой панорамы металлургического завода начинается фильм. Металлические конструкции чудовищны, фантастичны, монструозны. Оператор А. Козлов видит подавляющую мощь и абсурдность чугунных нагромождений, в которых обитают персонажи киноповествования. Здесь они живут и работают, здесь напиваются до беспамятства, здесь устраивают кулачные бои. Здесь их дом. И выходя за пределы, попадая на лоно природы, каждый охвачен азартом бессмысленного воровства, разрушения, вымещающего неосознанный гнев на так проживаемую жизнь. Человек доведен до состояния безмыслия и бесчувствия. Но приказ и лозунг он слышит. И в согласии с ними сотворит непробиваемую броню: в милитаризованном мире главное — защита отечества. И Игнат Морозов не только выплавит сталь, но и пожелает участвовать в ее проверке: встанет на полигоне за броневым листом, по которому будут палить пушки. Сила, мужество молодого металлурга требуют выхода и находят его. Он не хочет биться с силачом-шахтером. Но товарищи ждут победы, и он выйдет на импровизированный ринг. Выбор Е. Сидихина на главную роль многое предопределил в авторском решении. В сжатом, усеченном пространстве — пространстве огромного концлагеря — личность неминуемо искажается, но и черпает силы в себе. Принимая такую жизнь, находя в ней даже основания для радости и гордости, для утех и развлечений, человек живет, даже не подозревая, что все как бы начинает сначала — с начала человеческой истории, которую предстоит пройти его потомкам. В этой начальной точке торжествует язычество и физическая сила. Но в актере уже видятся другие рефлексы — сомнения, неуверенности, не только физической боли. Мир существует по инерции и может существовать долго, если полностью приспособиться, но человек неизбежно начнет просыпаться. Фильм Т. Тотта сказал о прошедшем горько и глубоко, открывая новый виток раздумий об остановках истории, ее чудовищных круговоротах, о пути цивилизации.

Ирина Шилова

Венгерский режиссер Томаш Тот превращает металлургический комбинат-гигант посреди чистого поля в средоточие богатырской силы, ищущей себе применения.

Детей чугунных богов можно считать прелюдией к “Дикому полю”, сочиненному Петром Луциком и Алексеем Саморядовым позже. Еще позже по мотивам “Дикого поля” будет написан сценарий "Окраины", которую Луцик поставит самостоятельно. Томаш Тот в "Детях…" работает с той же системой образов, которая пригодится "Окраине", и сложены "Дети…" из те же составляющих — архетипов советского героического киноэпоса 1920-х — 1950-х гг., но на свой лад.

В роли “чугунных богов” здесь выступают цеха металлургического комбината, герметичное и самодостаточное место обитания героев. Это не город и не деревня, а обезличенная индустриальная зона, обобщенная беспрецедентная социалистическая стройка первых пятилеток. В цехах льют чугун, живут, принимают родственников и гостей, режут баранов, режутся в карты и бьются на кулаках. Громадный котел, набитый металлургами, кочегарами, плотниками — классическая кузница революционных кадров, скопище похожих друг на друга людей, лишенных индивидуальной психологии и частной собственности: им нечего терять. Все имущество главного героя Игната Морозова — это подаренная кумом ушанка (Игнат ее не носит), украденная овца (ее съест весь цех) и пара стульев (“доля” после налета на товарняк). В то же время “чугунные боги” парализуют стремление и подавляют волю, тащат в засасывающее болото инерции. Осмысленным доблестным трудом и не пахнет. Металлурги на автопилоте отбывают повинность, монтажники-высотники, взобравшись на “высоту”, не размахивают флагами, а бормочут “Господи, помоги…”. “Низы” не только не покушаются на бунт, но и помыслить не могут об иной жизни. Воинственными, “революционными” их способны сделать только обретенное знание и социальная зависть.

Луцик и Саморядов рисуют ситуацию, которая может сохранять status quo сколь угодно долго, но в то же время она неустойчива, хрупка и потому потенциально опасна. Металлургический гигант, своим строением и поэтажной структурой отчетливо отсылающий к фабрике из "Стачки", будто проржавел. Дымное варево разъедает конструкции, они ненадежны. “Не выдержит! Оборвемся на хрен!” — кричит один другому, цепляясь за шаткие стропила. Заводское имущество потихоньку разворовывают. Так, приехавший в гости кум выцыганивает у Игната несколько бесхозных труб. А главное — завод вырос среди пустынной, заснеженной, бело-голубоватой степи, “дикого поля”. Где-то за горизонтом обитают пастухи-башкиры, представители нецивилизованного, неукрощенного мира: с отарами, юртами, религией, культурой, патриархальными отношениями. То есть всем тем, чего лишены рабы чугунных богов, среди которых, кстати, нет детей и стариков: размножение и смерть оставлены за кадром. Игнат сотоварищи, взвалив на плечи самодельные ружья — “к башкирам без пищали нельзя”, — наведываются в степь хулиганить, красть и получают от этих вылазок на простор колоссальную радость. Когда начинается метель и к вою ветра примешиваются гортанные вопли кочевников, Игнат внимает вою и воплям с блаженством на лице, как недовылупившийся буревестник, хотя знает, что от башкир пощады не будет (с тем же азиатским, скифским восторгом, бросая вызов врагу и стихии, в "Окраине" станет слушать волчий вой его однофамилец Панька Морозов).

Недюжинный молодец и типичный оруэлловский “прол”, Игнат наделен мощью и статью русского геркулеса. Это не кто иной, как Илья Муромец в его “выжидательные”, до-богатырские времена — только не на печи, а у печи, где Игнат существует почти безотлучно, редко покидая пределы завода. Да и инициалы у него один к одному: И. М. Бездумная гора мускулов, тридцать лет и три года наращиваемых от нечего делать, мосластый Игнат — предтеча персонажей "Окраины", “активных” богатырей. Жилистые, осмысленные, целеустремленные, они пойдут в поход за землю, дом, восстановление справедливости, актуализируя мифологемы от “кто с мечом к нам” до “своей клочка не отдадим”. В глазах этих людей, заряженных сверхидеей, запляшет мистический огонь. Игнат же в свободное от работы время живет, повинуясь несложным физиологическим импульсам вроде “жрать охота”, “жениться что ли”, “пить не хочу, курить не хочу, бабу хочу, к ней и иду”. Набить живот, налить “зенки”, умыкнуть бабу, перекинув ее, как варвар или первобыток, через плечо, уворовать барана и “побить Бекбулатку”. В такие моменты взгляд Игната загорается хитроватым уголовным лукавством: удовлетворение мужских потребностей, мелкий разбой и бесчинство, лишь отдаленно напоминающие неповиновение, подключают его к состоянию счастья.

"Дети…" во многом предсказывают дальнейшую актерскую судьбу Евгения Сидихина, который играет Игната: в последующие годы ему достанется немало криминальных и полулегальных любовников-освободителей. В фильме Тота его герой зависим от “чугунных богов”, хотя заводские “верхи”, имея в наличии такие “кадры”, заметно трепещут. Правящая верхушка — военные и техническая интеллигенция — догадывается, с кем и чем имеет дело, но не обладает реальной силой. В глазах директора-инженера и генерала гнездится беспокойство, в движениях — суета, тон просительный. Сталелитейный завод сравнивали с советской резервацией за “железным занавесом”, но, пожалуй, смысл этой метафоры не очерчивается государственной границей СССР. “Чугунные боги” не принадлежат конкретному времени и месту, они суть любая отлаженная идеологическая машина, любая слишком всерьез понимаемая государственность, любой устоявшийся режим, который принимается как данность и не нуждается в подпорках лозунгов-транспарантов. Пока машина работает — человек “повязан”, и неважно, где и когда: в России начала или конца ХХ в., где-то в Европе или в США. В "Детях…" транспаранты не мозолят глаз, а лозунги — ухо. Режиссер свел архетипы производственного и революционного кино, продемонстрировав здравую идеологическую неангажированность и проявив выдержку — она помогла венгру Тоту, в отличие от многих его российских коллег, практикующих в начале 1990-х гг., не пустить вульгарного антисоветского петуха.

Евгения ЛЕОНОВА

ну мы с тобой об этом фильме беседовали, ты мое мнение знаешь

LI 5.09.15

такие бы фильмы показывать подрастающему поколению. Вместо "Дом-ов 2" и прочей лабуды...