и все опускается, не как "тонет" или "падает", и ничто чугунное не тянет меня вниз, ничто не становится ниже или выше в соотношении, все опускается, как умирает, расслабляется и становится опущенным до той грани, где метафизические плоскости чуть более реальны, чем остальные, где они прилегают к оплоскостеневшему телу и начинают излагаться формулами, разлагаться формулами, делиться и слагаться. тоже формулами. и ты опускаешься под. под все эти слои, с которых так долго стирали пыль, и может еще стирают, на моей шее нет петли, к рукам не привязаны камни, к ногам тоже, чудовища не опутывают мое тело тентаклями и не тянут в пучину чьих-то страхов, нет. И все опускается.
Как ночь, что опускалась на Город, где музыка была тишиной, где странник был поселенцем, где цветы были плодами, где они были мы. Где ничто не было противоположно себе, не было противоположно другому, Город Одной Грани.
Ночь опускалась на Город.
Ночь опускалась на город как одеяло опускалось на тебя, когда мама в детстве встряхивала его над тобой и пыль на секунду мерцала под лампой облаком магической пыльцы, одеяло опускалось словно твоя голова на подушку от тяжелых мыслей и ватных ног, и голова опускалась на подушку будто тяжелая мысль устала от своего трансцендентального веса и решила прилечь точно к тебе в постель. Вот такой вот Город принимал ночь. Каждую ночь.
[700x365]