[Sannin no kaikoroku.Примечание №1(обязательное).Начиная эти мемуары,я предполагаю,что буду писать их очень долго,на что-то переключая свое внимание, что-то рассказывая более подробно,а что-то утаивая.Не спеша и не торопясь.В конце концов, моя жизнь была(и продолжается пока что..) долгой и достаточно насыщенно всякого рода событиями.Начиная, предупрежу, что порой написано будет от третьего лица,а порой-от первого,это уж как получится.В случае вашего желания использовать эти записи где-то еще, позаботьтесь о том, чтобы я был предупржден и мое авторство было указано.Спасибо.Ваш Orochimaru_no_Kage]
[Примечание №2.Вся эта глава от начала до конца - импровизация.Я даже не перечитывал ее.]


Глава 3.Похороны.
Посети меня
В одиночестве моем!
Первый лист упал...
Басё


Завернутый в толстое одеяло, с чашкой остывшего чая в белых руках, Орочимару сидел в мягкой постели и всеми силами пытался не уснуть. Учитель привел его к себе домой час назад, сейчас было уже четыре утра, мальчик ужасно хотел спать, но еще больше – подслушать разговор с кухни. Глаза слипались, его периодически кидало в какое-то тяжелое забытье, а слова доносились как из-под воды. На коленях свернулась белая змея.
- Он решил остаться в том доме,- произнес Сарутоби. Его тень качнулась в сторону и укоротилась – он сел на стул.
- Думаешь, разумно слушать ребенка после того, что с ним произошло? У него шок,- пробормотала его жена, за ее голосом зашелестела вода.
- Его мать совершила самоубийство за несколько дней до случившегося.
- Это ужасно, ужасно,- бормотание и грохот посуды. – Хотя, он очень странный, этот мальчик… Сообщишь обо всем АНБУ или Хокаге?
Или кивнул, или покачал головой? Что из двух? Если б можно было подойти ближе…
- А тело его матери? Вдруг он вернется?
- Я установил ловушки,- в голосе Сарутоби слышится раздражение.- Через день надо устроить похороны.
Голос обрывается на полуслове, тень снова выпрямляется. Разговор переходит на шепот, который уже не разобрать. В глазах поплыли круги, тепло и усталость взяли свое. Змея снова скользнула в рукав. Дыхание выровнялось, и Орочимару наконец уснул.

***


Черное солнце на золотом небе. Под ногами – выложенная гладкой чешуей земля. Ни впереди, ни сзади ничего нет. А ты за чем-то идешь, не останавливаешь, спешишь. Нет, за кем-то. Белая тень. К тишине добавляется позвякивание железа. На тени цепи и кандалы. Внезапно дорога заканчивается, и ты выходишь к обрыву. Внизу миллионы, миллиарды существ, самых отвратительных, каких только способно создать человеческое воображение. Это не обрыв, а внизу не пропасть. А ты стоишь на помосте. Совсем рядом с виселицей. На нее сама восходит белая тень, на ее шее оказывается петля. Не веревочная, а скорее из бумаги. Вся виселица похожа на большую игрушку – оригами. Толпа внизу галдит, одобрительно кивает тысячами безобразных голов, тонкими и почему-то чистыми голосами поет веселые песни.
«Давай, сделай это. Они же просят, эти твои друзья»,- говорит как будто всегда стоявшее рядом знакомое существо и совершенно дружески хлопает тебя по плечу, подмигнув змеиным глазом. Отчего-то единственным.
Выполняя просьбу, ты ногой выталкиваешь подставку из-под ног тени. Она безвольно виснет. Толпа разражается криками и возгласами. Постепенно все чудовища, одна за другим, лопаются множеством белых змей, а тень начинает дергать ногами и истерически хохотать.
« Постарайся еще сюда попасть, а?»
И все исчезает.


***

- Лимон проглотил? – спросил Дзирайя, столкнувшись с другом по пути домой.
- Нет, Оро-чан ест их каждый день на завтрак, обед и ужин, а лицо у него всегда такое,- ехидным голосом пропела ему на ухо маленькая внучка Первого.
Орочимару не обратил внимания ни на смысл ее слов, ни на обращение, которое ему никогда не нравилось. Вообще ни на что. Не стоит оно этого. Если подначки Дзирайи всегда добродушны, то Тсунаде – химе отпускает колкости, только чтобы казаться своей среди мальчишек. Все они девчонки такие.
- Кстати, с днем рожденья,- подражая взрослым, с ленцой в голосе протянул Дзирайя.
- Спасибо,- прошелестел голос Орочимару.
- У тебя день рожденья?- удивилась девочка.- Что тебе мама подарила?
И об этом тоже не знала.
- Вот это,- мальчик облизнул пересохшие губы и вытянул ладонь. На нее скользнула змея.
На короткий миг глаза Тсунаде задрожали, потом она вскрикнула и хлестнула куру Орочимару своей ладошкой. Он еле удержал змею.
- Будешь так делать – укусит,- заметил Дзирайя, который привык к увлечению своего друга.- Химе, шла бы ты домой, раз такая бояка. Кричишь как…
« Как девчонка,- мысленно закончила Тсунаде,- но я и есть девчонка!» Она надулась, показала мальчишкам язык и убежала.
- Слушай, Дзирайя,- Орочимару безучастно смотрел вслед удаляющемуся пестрому пятну кимоно Тсунаде.- У меня…
« …умерла мама». Да, еще было чудовище. В доме. Не поверит.
- Завтра начинаются занятия в Академии,- он повернулся к Дзирайе.
- Спорим, я окончу ее первый и лучше всех,- сказал тот, по-дурацки улыбнувшись.
- Не спорим,- усмехнулся Орочимару.- Потому что первым и лучшим буду я.
- Старайся – старайся!- засмеялся Дзирайя, развернулся и убежал, видимо, чтобы не дать другу права сказать последнее слово.
Конечно, будет стараться. Особенно учитывая то, что занятия начинаются не завтра, а послезавтра. А завтра похороны. Не надо Дзирайе знать о них.

***


***
Октябрь – это середина осени. И хотя в Конохе и зимой-то не бывает очень холодно, осень прохладой и сыростью отличается от предшествующего ей лета. А за окном ветер срывает с ветвей пожелтевшие листья. У дерева гинкго листья сразу становятся красными…
Ветер очень сильный. Осень – самое ветреное время года. И унылое. По улочкам деревни носятся маленькие вихри, вздымая в воздух пыль и мелкий ор. Неприятно в такой попасть – того и гляди, в глаз что-нибудь залезет. В этом смысле больше всех везет членам АНБУ с их масками, закрывающими все лицо. Но они-то в Конохе и не сидят…
Гладкий черный водопад на плечах и спине. Волосы чуть приподнялись и снова рассыпались по плечам. Окно можно закрыть, но зачем? Какой-то бесцельный день.
Орочимару сидел на подоконнике, заботливо одетый во все черное женой Сарутоби. В черную водолазку и штаны. Этот цвет резко контрастировал с кожей, подчеркивал ее бледность. Большие глаза мальчика выглядели как-то болезненно, веки припухли. Орочимару не плакал, нет. Он выглядел так, словно боролся с чем-то внутри себя. Указательным пальцем выводя на подушке бессмысленные узоры, он молчал, кусал бледные губы, ожидая, как тихо заскрипит дверь, как его позовут, и он пойдет по холодной улице, а прохожие будут шептаться за спиной…
Похороны – это глупость. Но тем труднее на них держаться. Снова глядеть к лицо того, кто когда-то был дорог, снова испытывать мучение от счастливых и несчастливых воспоминаний, снова пытаться заставить себя поверить в то, что этого человека уже нет. Был, и вдруг не стало. В душной, отвратительной мерзкой обстановке, где все подчеркнуто вежливы и молчаливы. Сочувствуют, жалеют. От жалости еще горше, лучше забыть, все сразу забыть, закопать, уничтожить, не дать прошлому держать за подол одежды. А похороны нарочно привязывают это прошлое, крепко-накрепко, сочувствием тех людей, которые едва знают друг друга.
Наконец дверь открылась, Орочимару встал с кровати и побрел за учителем, тоже одетым в черное. Они вместе вышли на улицу, прохожие и правда оглядывались, и правда шептались за их спинами. Два человека – мужчина и мальчик – шли по деревне к самой ее окраине, как будто нарочно главными улицами, а не узкими, виляющими между домами переулками. Молча, ни разу не переглянувшись, они дошли до кладбища, куда уже был заранее принесен лакированный, тоже черный до блеска гроб. Сарутоби не хотел, чтобы кто-то видел его или кого-либо еще несущим этот гроб деревне, чтобы видели и Орочимару. Так ему было бы гораздо тяжелее. И по этой же причине он решил не делать похороны пышными. Мальчик мог замкнуться навсегда, если еще и после того, что пережил, должен будет испытывать какое-либо давление со стороны окружающих. Лишние люди на похоронах будут мешать…Мешать ему справится с вопросами, которые он себе задает…
На кладбище было очень тихо, почему-то здесь ветер как будто разбивался о невидимую стену, оставаясь в пределах деревни. На чуть пожелтевшей траве у свежевырытой глубокой могилы стоял гроб. Пахло землей и листьями. Орочимару медленно подошел к гробу, зачарованно глядя, как Сарутоби открывает тяжелую крышку.
Внутри была она. Сияющая увядшей красотой мраморных рук и разглаженного лица. На его разодранной части надета прекрасная изящная черная маска, сделанная так умело, что стекло, из которого она была сделана, издалека можно было принять за легкие кружева, печально поблескивающие, когда на них попадал солнечный свет. На ее лице снисходительная, смиренная улыбка. Сорочка, простая, без украшений, но делавшая женщину еще красивей. Вместо утраченной кисти – стеклянная, как и маска, перчатка. Совершенная, абсолютная красота. Бессмертная красота мертвой женщины.
Орочимару дрожащей рукой потянулся к матери, потом резко одернул ее. Уже подойдя ближе, провел кончиками пальцев по маске, опустив низко голову так, что волосы закрывали лицо. Чтобы не были видны дрожащие губы и предательски подрагивающие ресницы. Мальчик наклонился ухом к груди матери, словно чтобы убедиться, что сердце ее уже не бьется. Потом внезапно обхватил руками ее шею и прижался к ней, плечи его затряслись.
- М…не… так….так…тяжело, мама…,- шептал он, всхлипывая и комкая в руке ее волосы.
Сарутоби стоял в стороне, не предпринимая попыток успокоить его, зная, что сейчас он прощается с ней, навсегда прощается, хотя и, может, не понимает этого сам.
Постепенно плач стал совсем тихим, рука разжалась, выпуская волосы…
Еще через две минуты Орочимару выпрямился, тряхнув головой. На его покрасневшем от слез лице застыло апатичное выражение, глаза были тусклы и пусты.
- Тебе тяжело, я знаю, - стараясь говорить как можно мягче, произнес Сарутоби.
Орочимару не повернул головы.
- Но ты должен понять. Смертью ничего не заканчивается,- учитель подошел к нему и положил руку на худенькое плечо.- Пусть ничто из сотворенного природой не вечно, вечна сама жизнь, а те, кто покинул нас, всегда останутся вот тут,- он приложил ладонь к груди мальчика, где растерянно билось сердце.
- Ничто не вечно,- повторил Орочимару, тихим и безжизненным голосом.
- Больше всего на свете твоя мама хотела, чтобы ты был счастлив..
- И поэтому она убила себя? – он резко повернулся к учителю, глядя на него теперь ясным, пронзительным взглядом.
Этот вопрос поставил Сарутоби в тупик. Он некоторое время молчал.
- Орочимару… Люди порой подвластны мимолетным чувствам, самое страшное среди которых – отчаянье. Оно заставляет их совершать бездумные поступки,- Сарутоби посмотрел на лицо женщины в гробу. Он не знал, насколько мальчик поймет его, но продолжал говорить, видя, что тот внимательно слушает.- Отчаянью поддаваться нельзя. Когда собираешься что-то сделать, всегда подумай, а не станешь ли в этом раскаиваться позже? Ради мгновения славы или мига облегчения от страданий совершаются ужасные, непоправимые вещи. Прошлое часто ничего не значит, ведь мы живем в настоящем, ради будущего.
- Сенсей…ради чьего будущего?- Орочимару отошел от гроба.
- Своего и тех, кто нам дорог.
- Она мне будущего не дала,- серьезно заявил он, при этом сделав такое обиженное лицо, на которое способен только ребенок.
- Не стоит говорить так, мальчик мой,- покачал головой Сарутоби. – Ты сможешь построить его сам. Да, жизнь преподносит странные сюрпризы, перемены, но не надо воспринимать их только как плохие.
- Выходит, смерть – это хорошо? – Орочимару смотрел, как его учитель закрыл крышку гроба, потом оглянулся на него.
- Конечно, нет. Но разве мы можем что-то изменить?
Небо почернело и на деревянную крышку упали первые капли дождя.
- Давай, помоги мне. Надо успеть до того, как начнется ливень,- мужчина подтолкнул гроб и сдвинул его еще ближе к могиле. Орочимару уперся руками в его стенку, и гроб подвинулся на самый край.
Сарутоби сложил пальцы в печать и что-то быстро произнес.
Мгновенно выросшие из земли корни легко подхватили деревянный ящик и, извиваясь, опустили его на дно могилы. Сарутоби взял лежавшую рядом лопату и быстро закопал яму. Новая могила черным прямоугольником выделялась среди других, уже заросших травой… Вот и все.
Дождь пошел сильнее, ударяясь о разрыхленную землю, оставляя в ней множество крошечных следов. Тяжелые капли скатывались по волосам Орочимару, стоявшего за спиной учителя.
- Пойдем,- обернулся тот и, пропуская мальчика перед собой, медленно пошел по дороге от кладбища.
Погода совсем испортилась. На улицах не было ни души, грязные, смешавшиеся с пылью ручьи неслись по сторонам дороги. Коноха выглядела уныло и мрачно. В такой ливень ее жители предпочитали сидеть дома и пить чай, качая головами, печально вздыхая об окончившемся лете. Сжиматься от раскатов грома вдалеке, говорить шепотом, рано ложиться спать…
Орочимару за всю дорогу от кладбища не сказал ни слова. В доме у учителя разделся, лег в кровать, укрывшись с головой одеялом, тревожно смотрел на вспышки за окном, на обгоняющие друг друга струи дождя. День оставил ощущение незавершенности, бессмысленности. Может, потому что на новом месте, а может, из-за длинных, медленно тянувшихся часов до похорон и во время их… Завтра он возвращается к себе домой, чтобы начать жить совсем по-другому, самостоятельно. Вряд ли это заставляло его гордиться собой перед другими детьми, и вряд ли заставляло плакать от одиночества.
А белая, спавшая в складках аккуратно сложенного на стуле кимоно, исчезла. Появившись на пару дней, бесследно пропала. В конце концов, это всего лишь змея…