Мужчина резким, раздраженным движением отмахнулся от приподнявшихся было навстречу солдат. Размашистым шагом прошел мимо них, мимо наспех натянутой сети колючей проволоки и вошел в лес.
Сильные ноги, привыкшие ритмично шагать по сухому асфальту, бежать по минному полю, втаптывать кровь в рыхлую землю, легко и быстро преодолевали мягкий травяной покров сочной земли неповрежденного еще леса.
Со стороны лагеря раздались лязг и скрежет воздвигаемых ракетных установок и шипение систем связи и слежения. Мужчина ускорил шаг.
Острый взгляд опытного командира выхватывал из лесного сумрака яркие пятна цветов, тяжелые подвески спеющих плодов, шелковистый мех снующих под зеленым покровом зверей. Острый слух уловил трель соловья где-то в стороне и взвизг испугавшегося олененка. Прямо под ноги с дерева упало спелое яблоко. Испачканный в грязи военный сапог раздавил сочный плод. Мужчина остановился, помедлил секунду, потряхивая головой, словно желая, но не решаясь посмотреть себе под ноги. Вдруг он рассерженно фыркнул, поправил винтовку на плече и зашагал вперед еще быстрее, будто опасался, что яблочный аромат отравит его.
Когда деревья стали расступаться и между их ветвями проглянуло солнце, мужчина остановился, прислушиваясь. Шум лагеря был уже почти не слышен и чуткие уши улавливали лишь мелодию леса. Мужчина передернул плечами и вышел на поляну.
Среди травы, почти заросший мхом стоял пень какого-то большого и мощного дерева. На пне, спиной к появившемуся солдату сидел сгорбленный старик. Дед поглаживал пальцами белую костяную трость и курил длинную трубку, иногда – гораздо реже, чем необходимо – выдыхая густые, белые облачка дыма и смотрел, как медленно они поднимались ввысь и неизменно становились жертвами порывов нежного летнего ветра. На присевшего на другую сторону пня солдата старик не обратил никакого внимания.
Через несколько долгих минут старик кашлянул, вытряхнул из трубки залетевшую случайно мошку и, мимолетом покосившись на сидевшего рядом с ним молодого человека, вперил взгляд светлых, почти белых глаз в небо.
– С возвращением.
Солдат кивнул головой, но потом сообразил, что дед не видит, что творится у него за спиной.
– Да. Вернулся.
– Как тебе сад?
– Как прежде.
– О. – Дед сунул погасшую трубку в рот. – А я посадил пару новых рощ. Там, с западной стороны.
Мужчина недоуменно повернул голову на запад в поисках новых посадок, но взгляд наткнулся только на возведенные в военном лагере вышки наблюдения и ракетные установки. Солдат поспешно вернулся к наблюдению за травой под ногами.
– Как жизнь? – Старик, спохватившись, зажег трубку и пару раз причмокнул, раскуривая оставшийся табак.
– Нормально.
– Нормально не значит плохо. – Нравоучительно произнес старик, потряхивая в воздухе указательным пальцем. – Как жена?
– Умерла. Четыре года назад.
Дед вздохнул. Ласково потеребил пальцами пробивающийся из-под земли одуванчик.
– А дети?
Мужчина открыл было рот, но вдруг поник и как-то безнадежно махнул рукой в сторону военного лагеря.
– Ну… они стараются.
Мужчина невесело усмехнулся.
– Стараются…
Порыв резкого южного ветра принес из древесных зарослей жалобное лисье скуление.
– Ох уж эта мелочь пузатая! – Возмутился старик, опираясь на трость и тяжело поднимаясь со своего седалища. – Говоришь им, говоришь, и вроде понимают! А ведь все равно, дурачье, в капканы лезут. Эх…
Мужчина не отрывал глаз от ползущего между травинками червя и только прислушивался к тихой поступи старика.
Перелезая через корни, придерживаясь за мощный ствол тополя, дед вдруг обернулся.
– Эй, сынок! Со мной не пойдешь?
Солдат молчал, всем телом ощущая ожидающий, но не настаивающий взгляд старика. Когда молчать стало невыносимо, мужчина резко мотнул головой.
Старик лишь пожал плечами, мол, на нет и суда нет.
– Ну, а я поспешу, пожалуй. Не то этот дурачок себе всю лапу разбередит. Прощай, Адам. Может, свидимся еще.
Старик улыбнулся, какой-то своей мысли, и поспешил в лес.
Солдат остался сидеть на пне старого дерева. И только когда плач раненой лисицы стих, он тяжело поднялся, поправил винтовку на плече и зашагал обратно к лагерю.
Шел быстро, спотыкаясь о корни, поскальзываясь на траве. Глаза были прикрыты, почти зажмурены, словно в испуге. И искусанные губы раз за разом шептали:
– Прощай, Отец. Прощай…