Перечитывая Достоевского


Настасья Филипповна схватила в руки пачку.
- Ганька, ко мне мысль пришла: я тебя вознаградить хочу, потому за что
же тебе все-то терять? Рогожин, доползет он на Васильевский за три целковых?
- Доползет!
- Ну, так слушай же, Ганя, я хочу на твою душу в последний раз
посмотреть; ты меня сам целые три месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты
эту пачку, в ней сто тысяч! Вот я ее сейчас брошу в камин, в огонь, вот при
всех, все свидетели! Как только огонь обхватит ее всю, - полезай в камин, но
только без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из
огня! Вытащишь - твоя, все сто тысяч твои! Капельку только пальчики
обожжешь, - да ведь сто тысяч, подумай! Долго ли выхватить! А я на душу твою
полюбуюсь, как ты за моими деньгами в огонь полезешь. Все свидетели, что
пачка будет твоя! А не полезешь, так и сгорит; никого не пущу. Прочь! Все
прочь! Мои деньги! Я их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?
- Твои, радость! Твои, королева!
- Ну, так все прочь, что хочу, то и делаю! Не мешать! Фердыщенко,
поправьте огонь!
- Настасья Филипповна, руки не подымаются! - отвечал ошеломленный
Фердыщенко.
- Э-эх! - крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные щипцы,
разгребла два тлевшие полена, и чуть только вспыхнул огонь, бросила на него
пачку.
Крик раздался кругом; многие даже перекрестились.
- С ума сошла, с ума сошла! - кричали кругом.
- Не... не... связать ли нам ее? - шепнул генерал Птицыну: - или не
послать ли... С ума ведь сошла, ведь сошла? Сошла?
- Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, - прошептал бледный
как платок и дрожащий Птицын, не в силах отвести глаз своих от затлевшейся
пачки.
- Сумасшедшая? Ведь сумасшедшая? - приставал генерал к Тоцкому.
- Я вам говорил, что колоритная женщина, - пробормотал тоже отчасти
побледневший Афанасий Иванович.
- Но ведь, однако ж, сто тысяч!..
- Господи, господи! - раздавалось кругом. Все затеснились вокруг
камина, все лезли смотреть, все восклицали... Иные даже вскочили на стулья,
чтобы смотреть через головы. Дарья Алексеевна выскочила в другую комнату и в
страхе шепталась о чем-то с Катей и с Пашей. Красавица-немка убежала.
- Матушка! Королевна! Всемогущая! - вопил Лебедев, ползая на коленках
перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину: - сто тысяч! Сто
тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в
камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без
ног, тринадцать человек детей - все сироты, отца схоронил на прошлой неделе,
голодный сидит, Настасья Филипповна!! - и, провопив, он пополз было в камин.
- Прочь! - закричала Настасья Филипповна, отталкивая его: -
расступитесь все! Ганя, чего же ты стоишь? Не стыдись! Полезай! Твое
счастье!..
Но Ганя уже слишком много вынес в этот день и в этот вечер, и к этому
последнему неожиданному испытанию был не приготовлен. Толпа расступилась
пред ними на две половины, и он остался глаз на глаз с Настасьей
Филипповной, в трех шагах от нее расстояния. Она стояла у самого камина и
ждала, не спуская с него огненного, пристального взгляда. Ганя, во фраке, со
шляпой в руке и с перчатками, стоял пред нею молча и безответно, скрестив
руки и смотря на огонь, Безумная улыбка бродила на его бледном как платок
лице. Правда, он не мог отвести глаз от огня, от затлевшейся пачки; но,
казалось, что-то новое взошло ему в душу; как будто он поклялся выдержать
пытку; он не двигался с места; через несколько мгновений всем стало ясно,
что он не пойдет за пачкой, не хочет идти.
- Эй, сгорят, тебя же застыдят, - кричала ему Настасья Филипповна, -
ведь после повесишься, я не шучу!
Огонь, вспыхнувший вначале между двумя дотлевавшими головнями, сперва
было потух, когда упала на него и придавила его пачка. Но маленькое, синее
пламя еще цеплялось снизу за один угол нижней головешки. Наконец тонкий,
длинный язычок огня лизнул и пачку, огонь прицепился и побежал вверх по
бумаге, по углам, и вдруг вся пачка вспыхнула в камине, и яркое пламя
рванулось вверх. Все ахнули.
- Матушка! - все еще вопил Лебедев, опять порываясь вперед, но Рогожин
оттащил и оттолкнул его снова.
Сам Рогожин весь обратился в один неподвижный взгляд. Он оторваться не
мог от Настасьи Филипповны, он упивался, он был на седьмом небе.
- Вот это так королева! - повторял он поминутно, обращаясь кругом к
кому ни попало: - вот это так по-нашему! - вскрикивал он, не помня себя. -
Ну кто из вас, мазурики, такую штуку сделает - а?
Князь наблюдал грустно и молча.
- Я зубами выхвачу за одну только тысячу! - предложил было Фердыщенко.
- Зубами-то и я бы сумел! - проскрежетал кулачный господин, сзади всех,
в припадке решительного отчаяния. - Ч-чоррт возьми! Горит, все сгорит! -
вскричал он, увидев пламя.
- Горит, горит! - кричали все в один голос почти все тоже порываясь к
камину.
- Ганя, не ломайся, в последний раз говорю!
- Полезай! - заревел Фердыщенко, бросаясь к Гане в решительном
исступлении и дергая егоза рукав: - полезай, фанфаронишка! Сгорит! О,
пр-р-роклятый!

Очень сильный эпизод. Страшный , но сильный.
Меня спросили «А сколько это на современные деньги?»
Жалование чиновника, не достигшего чина коллежского регистратора составляло 37 рублей и 24 с половиной копейки. В золоте же это - 28,8363989628 грамма в пересчете на метрические меры. Если мы разделим этот вес на золотое содержание нынешнего доллара, то получим сумму 20327 руб 28 коп
Далее произведя нехитрые расчеты устанавливаем что в камине на современные деньги горело 54 577 204 руб 99 коп или в переводе на валюту 1 466 191,11 евро.
А это две 4х комнатные квартиры в центре Москвы.

Чем закончился эпизод не скажу. Но Достоевский очень хорошо вышел из такой ситуации