Храм, гроб, люди в черном - все как обычно. Новопреставленный 37-ми лет - совсем молодой.

Бабушка: "Андрюшенька, сыночек... ну как же так... родной ты наш... ну скажи, скажи хоть слово... Андрюшенька... ты прости меня... прости меня, родной..." - рыдает, гладит по щекам, целует, наконец, с посторонней помощью отходит в сторону.

Мать: "Да что ж такое... Андрюшенька... я тебя одна вырастила... а отец твой был летчик... как же... ведь мы бы жили с тобой лучше всех... А ты, наверное, звал меня... ты звал меня: мама! мама!, а я не пришла... ты прости меня... Андрюшенька, сына... Что ж ты не сказал мне, что болеешь... ты, наверное, звал: мама! мама!, стоял на коленочках и звал: мама! мама!... Андрюшенька!... Я бы пришла... А как же ты в Бога верил... Сыночка..." - рыдает, целует, прижимается лицом к лицу, заливает его слезами, также несамостоятельно отходит.

В стороне - жена усопшего, уж совсем молодая, тихо плачет, уткнувшись в подмышку высокому мальчику лет 16. Он очень серьезный, обнимает ее, жалеет. Такой юный, а уже мужчина.
Жена у гроба говорит мало, гладит по щекам, целует в губы, рыдает без истерики, упав мужу на грудь, минуту, другую... - в храме это много. Не хочет отходить.

Далее прочие прощающиеся, немало подростков, женщины почти все в слезах, мужчины - как мужчины... Все как обычно: "Господня земля..." и прочее.

Трогательно, весьма. Даже я прониклась. А уж я ли не равнодушна к отпеваниям. Людей жалко.