"Летайте самолётами и будет вам щясте" - примерно такой лозунг-плакат висел на многих домах в СССР. Самолётами летал я давно. А щястя хотелось.
Дорога в аэропорт Владивостока хорошая, машин поутру мало, так что доехали почти скучно, и, если бы не внучок Вася, который с заднего сидения автомобиля многозначительно вещал: "Самолёт... вжжжжжжж.... бдыщ! Авария!" - совсем бы уснули на ходу от монотонности пейзажа. В аэропорту, как водится, поужинали и позавтракали на всякий случай, и бодро пошли на регистрацию. Не ЗАГС, но всё же ответственные и место, и мероприятие. Незарегистрированному в самолёт никак. Так что хошь - ни хошь.
Тут мне стали говорить "до свидания, папа!", а Васе сказали, чтоб он попрощался с дедушкой. Вася и изрёк: "Прощай, дедушка!" - отвернулся и потерял ко мне всякий интерес. И я остался в зале зарегистрированных один в толпе народа. Настроение было так себе. Почему-то люди в этом зале мне напоминают крупный рогатый скот, согнанный на бойню. Наверно, в силу моего несносного характера и бедного воображения.
Там, в зале, какой-то мужчина восточной наружности (может, узбек, а, может, удмурт - кто их поутру разберёт?) разговаривал по телефону. Он громко кричал в трубку, нервно ходил вдоль стеклянной стены, за которой на взлётном поле устало скукожились самолёты, и плакал. Всегда тяжело смотреть, когда мужчины плачут. Он говорил и говорил, как будто доказывал что-то важное, прекращал разговор, а через минуту опять набирал номер и, плача, продолжал яростно и одновременно обессиленно кричать в трубку. Жизнь у него не удалась. Это было видно и без переводчика. А ещё мне показалось, что он покидает кого-то, кого очень любит. А этот кто-то - любит его не очень. Тем и запомнился мне день отъезда.
Прогресс очень сильно шагнул. Широко так. Ага. И уверенно: в самолёт мы шли по кишке, минуя улицу. Ну, тот, кто летал, - знает. А нелетавшим чего объяснять? Всё равно не поймут, что за кишка такая. Мне в ней пол понравился: нескользкий и как-будто в звёздах. Я по такой кишке последний раз в Таллин выходил. В одна тысяча девятьсот девяностом году. Позже почему-то или пешком по лётному полю, или в автобусе. А тут прогресс шагнул - и я опять по кишке. Ну, я говорил.
В самолёте все расселись и стали смотреть, как стюардессы делают зарядку: они прилежно махали руками и использовали какой-то инвентарь для упражнений. Из знакомого я узнал только надувной спасательный жилет и очень обрадовался его наличию на рейсе Владивосток - Москва. Вещь-то нужная! Я даже хотел объяснить пассажирам его устройство, но тут нас причастили конфетками и сказали, чтоб мы готовились. Без угрозы сказали, но как-то так... в общем, оптимизма в словах не было, хотя и взлетели по расписанию.
Что утомляло в самолёте. А утомляли в самолёте частые позывы экипажа делать всяческие объявления. Как на малопонятном русском, чисто, как дикторы на вокзале, так и на совсем непонятном иностранном, в котором нет-нет, да и проскакивали слова-связки на английском. И чего было заморачиваться? Вот объявили бы: "Уважаемые пассажиры, если среди вас случайно затесались представители братских нам народов, не говорящих на русском, пусть поднимут руки. Узбеков, башкиров и таджиков это не касается" - и посмотрели, есть ли лес рук. А после созерцания леса (в чём я лично очень сомневаюсь) вполне понятны были бы мучительные попытки горлового использования непонятных слов и выражений, заученных стюардессами на слух после небрежного пересказа подруги Наташки, которая, как считается, проходила курсы английского языка и знает, о чём речь. Между прочим, против башкиров, узбеков, таджиков, а также вогулов-манси и других интересных народов я ничего не имею. Просто согласитесь, объяснять им что-то по-английски, если они ни бум-бум по-русски... в общем, вы поняли.
Про то, что прогресс шагнул я говорил? Так вот. Я старый мамонт и помню времена, когда по салону ходили коробейники из числа экипажа и предлагали пассажирам развлечь себя в полёте игрой, где волк яйца ловит. На аппарате "Электроника". Естественно, за деньги. Потом, помню, были телевизоры, привинченные к подволоку самолёта, наушники и на выходе - один фильм на весь салон. Have fun, как говорится. Об телевизоры было забавно головой биться по пути в туалет и из него. А ещё помню время, когда телевизоров в самолёте не было. Умеющим читать раздавали газеты, не умеющим - улыбки, тем и довольствовались. Ещё можно было курить, не вставая с кресла. Даже если мимо проходила красивая дама. Такие были времена.
А тута, а здеся... в подголовнике каждого кресла сенсорный экранчик пришлёпан и ты по нему руками с умным видом шаришь. Впрочем, точная настройка экрана проста и доступна даже дояркам. Нужно лишь энергичней пальцами по нему тыкать. Вот. И предлагают тебе, уважаемому пассажиру, будто сидящему в первом ряду рядом с завсклад и директор магазин, меню на выбор: хочешь - комедию, хочешь - трагедию. А не хочешь - боевик. Лично я комедию выбрал. Дай, думаю, посмотрю советский ненапряжный фильм под названием "Уходя уходи", тем более, что я его раньше не видел. Сказано - сделано. Включил. Смотрю. На экране какого-то мужика хоронят. Он лежит, натурально, в гробу, а его несут. Метров сто прошли, мужик из гроба встаёт и говорит: "Нет, надоело мне. Лучше я домой пойду", - а его в обратку упихивают и отвечают: "Нет уж. Уходя - уходи!"
Матюгнулся я на обеих, принятых в самолёте для объявлений языках, и выключил кино. И весь оставшийся полёт провёл, с интересом наблюдая за информацией про наш маршрут: и с какой скоростью мы летим, и на какой высоте, и сколько это будет по шкале Фаренгейта... в общем, развлекался. Так и прилетел в Домодедово. Как и намечал.
В Домодедово я мало чего видел. И совсем никого. Жаль, что красная нарукавная повязка с надписью "Дежурный по полку", которую я вёз для Маши Горыныч, вернулась со мной во Владивосток. Так уж вышло.
В гостинице я рухнул спать и не вставал с кровати, пока утром не сказали, что такси приехало и надо бы собираться. Самолёт опять не заблудился, погода не подвела, и я оказался в Ростове-на-Дону. Пока ехал до Таганрога, всё вспоминал, вспоминал прошлые поездки и не сразу заметил: небо - голубое, трава - зелёная. И на деревьях - листики! От так. Это очень здорово, особенно, если едешь из места, где круглый год дожди, туман и сырость, а тут - на тебе - за бесплатно хорошую погоду раздают.
Я зачем-то судорожно стал звонить на работу, что-то такое умное глупо говорить, а потом в машине из радио вовремя запел Маркин, и я спрятал телефон куда подальше. С превеликим удовольствием.
  |
А потом была встреча, и слёзы, и смех... Нина у меня ещё ого-го какая молодец. Вот только из дому уже практически не выходит: сил нет.
Дул ветер. Говорят, из Африки. Но почему-то прохладный. Впрочем, со мной всегда так. Я даже на пару дней умудрился в Таганрог дожди привезти. Ну, не то что дожди-дожди, но всё же. А, ладно. Там тоже разнообразие полезно. И для урожая опять же...
Бешеному кобелю семь вёрст не крюк, и, помятуя советы врача, я стал усиленно гулять.
В Таганроге, недалеко от места, где я родился, есть вокзал. Как говорят в Одессе, родился бы я, или нет, вокзал всё равно бы был. И я часто представлял, как вернусь в город, и пройдусь от вокзала, от чёрного паровозика, который стоит памятником эпохи, до родного дома.
Так я и сделал. Сколько раз мне раз снилась эта прогулка! Да с такими подробностями, что, просыпаясь, я долго не мог понять, где нахожусь. После того, как построили ещё один вокзал недалеко от въезда город, этот окрестили Старым. Или "Таганрог-2". Но слово "Старый" чаще звучало в обиходе.
Теперь и я постарел. И хотелось на равных сказать вокзалу: "Привет, старик, как ты тут без меня?" Вот только я постарел, а он одряхлел. И, кажется, что кроме меня этот старый вокзал никому не нужен. Стоит себе, доживает век и слепо смотрит на людей больными, перебинтованными окнами. Как в войну.
Я не стал долго задерживаться у Старика, а пошёл вниз, к своему дому.
Зашёл во двор.
И удачно так, знаете, зашёл: на пороге моей когда-то квартиры, у открытой двери, стояла вторая жена моего отца. Увидев меня, она отступила внутрь дома и захлопнула дверь. Вот такое "здрассьте". Ну, что ж: боятся, значит уважают.
Двор в запустении. Ни единой живой души, как будто все вымерли. Нехорошая тишина. И, как в песне, "нахлынули воспоминанья": рядом с этим деревом когда-то фотографировалась моя мама
Только дерево было тоньше и моложе. Как и мама
И здесь же, во дворе, на фоне дома Коньковых,
её запечатлели с коляской, в которой спал я. А может, не спал. А думал себе чего-то. Разговаривать же тогда не мог. Вот и думал. Теперь разговаривать научился. Думать некогда.
Семья Коньковых, как оказалось, до сих пор в этом доме живёт. А мама моя - в Уругвае. Так уж жизнь распорядилась.
А здесь, на погребе, мы, пацаны, строили халабуды. Халабуда - это жилище такое. Из подручных материалов: досок, фанерных листов, старых панцирных кроватей... Не совсем чтобы дом, но уже и не палатка. В общем, пролетарский привет жителям фавел Южной Америки во всей красе. Сейчас на месте когда-то шикарных халабуд стоит лишь сиротский столик для выпить-закусить. Вряд ли для чтения политинформаций.
И на третьем этаже соседнего дома видно окно квартиры Толика Мляушки. Никакой он, конечно, не Мляушка, а вовсе Дерипаско. Только Толик, к несчастью, имел заячью губу, волчью пасть и не мог внятно разговаривать. Отсюда и кличка.
Рядом со двором, на улице, у трамвайной остановки, росло дерево. Ствол его на высоте метра два раздваивался очень похоже на круп и холку коня. Я любил с разбегу залетать на него и воображать себя бесстрашным всадником-казаком. Или индейцем. По настроению. Дерева больше нет.
Ну, и грусть к тоске. Чтоб уж не возвращаться. Я съездил на кладбища, где лежат мои родственники. Отец - на одном, бабушка - на другом, а прадед Алёша с прабабушкой Маней - на третьем, старом, где уже давно никого не хоронят. Фамилия у праотцев ласковая, казаческая - Белоножка. С "а" на конце. Баба Маня была тем самым стержнем в семье, который всё держал и не гнулся. Могла словом кого хошь утихомирить. Мне кажется, и слова было много: ей достаточно было цыкнуть. И всё. И уже никто никуда не идёт и кулаками куда попало не машет. Все тихие, смирные, как младенчики...
Зашёл в храм Всех Святых на старом, поставил свечки за упокой. В младенчестве меня в этом храме крестили.
Дурная мысль, глупая, но подумал, что хочу быть похоронен там же, рядом с бабой Маней и дедом Алёшей. К сожалению, это невозможно.
На старом кладбище мрачно, но своеобразно красиво.
Много греческих могил. Ну, это понятно. Сколько бы ни говорили про русский город Таганрог, греки - прирождённые купцы. И были они здесь много раньше официального основания города.
А фамилия Алфераки очень многое значит для Таганрога.
Кстати, о фамилиях. Мы говорим Таганрог, подразумеваем - Чехов. Я не знаю, как кому, а мне этот штамп серьёзную оскомину набил. Причём давно. Любое "культурное" мероприятие - Чехов. Дамы, кринолины и Чехов. Ах-ах и закатанные от избытка чувств белки глаз в потолок. Чехов, мля. Дом, лавка на Гоголевском. Та самая, где: "Чай, кофе и другие колониальные товары". Театр, почему-то названный его именем. И парк, по недоразумению названный именем Горького. Всё. Про гимназию мне лучше не напоминайте, а то я напомню, где сначала учился Антон Павлович, и за что его оттуда выперли.
С другой стороны - хорошо, что повторяют: Чехов, Чехов. Жители Таганрога волей-неволей запомнят, кто в этом городе родился. Спроси у них, в каком городе жил и был похоронен писатель Василенко - только плечами пожмут. На наводящие сигналы: "Ну, как же... "Артёмка в цирке", "Приключения Заморыша"" - могут политкорректно послать. А ведь был такой писатель. Иван Дмитриевич Василенко. И прожил он в Таганроге изрядно, а не как некоторые, до окончания гимназии. Слава Богу, памятник на его могиле обновили. Прошлый уж совсем убогим был.
Кстати, рядом с могилой Василенко находится могила с памятником в виде маяка. И с надписью: "Римский-Корсаков". Но это, товарищи, провокация. Мало ли в Бразилии Педро.
Жители Таганрога в своей массе нелюбопытны. В смысле, им многое по барабану. Может, я ошибаюсь, но мне именно такие попадалось. Прошу, например, таксиста отвезти меня к царскому дворцу, где, якобы, скончался император Александр I, а он в ответ: "А где это?" Где, где... Греческая, 40, ёптыть.
В нём ещё Наше Всё с генералом Раевским по дороге на Кавказ водку пили.
Но тут уж ничего не поделаешь: по количеству домов, где останавливался Пушкин, может только Ленин посоревноваться.
Всё-всё-всё. Негатива больше не будет. Отпуск был прекрасным. А негатив... скорее от тоски, что вот, они здесь, а я - там. И от одиночества, конечно.
А на Октябрьской площади в Таганроге стоит памятник Ленину. Я его фотографировал, клянусь "Апрельскими тезисами", но вот куда девал фото - загадка. Так что поверьте мне на слово: памятник благообразный. Без этих вскинутых рук, мятых кепок и раззявленного рта. Владимир Ильич отлит солидно. Он как бы стоит в примерочной, любуясь собой и новым пальто в невидимом зеркале. Если подойти поближе, то, кажется, можно услышать: "Ну, как, Моня? Неплохой лапсердачок я отхватил?" Попробуйте, подойдите. Может, он ещё чего любопытного поведает.
Если от Октябрьской площади по Тургеньевскому переулку спуститься вниз, к морю, то выйдешь к Каменке, Каменной лестнице. По преданию её сам Пётр I строил. А все помогали: кто кирпичи привезёт, кто колбаску нарежет, а кто просто так, по хозяйству, с веником. Но лестница всё равно получилась красивой, чего уж.
Она же, в профиль:
Наверху - личные наручные часы царя Петра, потерянные им при закладке города
Внизу - монумент, посвящённый трехсотлетию со дня потери часов
Некоторые несознательные горожане этот монумент Трёхчленом величают. Беззлобно, но всё же.
Из архитектурных излишеств народного творчества, там и сям разбросанных по набережной, лично мне вот этот приглянулся:
Не знаю, чего он символизирует, да и важно ли это? Мне нравится, считаю это достаточным. Женщина, контрабас, внутренний мир, кокетливая ножка. Смотри и радуйся.
Ещё на набережной Пушкин стоит. Сыто выпятив животик.
Вы спросите: причём тут Пушкин? Хорошо, не спросите. Всё равно отвечу: ну, как же!
Вообще, это исчерпывающий ответ. А для людей с незамутнённым разумом открою детали: вы что, не знали, что Лукоморье - это именно то место, где сейчас стоит памятник Сергеичу? Темнота... Золотой цепи, к сожалению, нет, а вот говорящих котов без высшего, правда, образования - сколько хотите. Особенно в марте.
Но я пришёл просто походить по набережной. Она красивая и уютная.
И мальчишки так же, как и я когда-то, змея запускают. Мой, правда, был из реек, оклеенных газетными листами, но этот, новомодный, тоже ничего.
А больше всего я соскучился по мелкому азовскому песочку. У нас другой. Тихоокеанский. А этот - домашний. И волна деликатная.
Хороший день.