Ну и пруд по каплям собирается летом под мостом, ну и вы стоите все передо мной, а я в стороне...
Ах, я ничего, ничего, ничего уже давно не понимаю. Где радость, спокойствие, фейерверки? Где радость, активность, стройность? Где радость, подъём, творчество? Я не понимаю, кого я люблю, кого хочу, а кого ненавижу, хотя он этого не заслужил, и действительно ли он этого не заслужил, а если заслужил, то чем? А если всё-таки не заслужил, то не заслужит ли в ближайшем времени, если его, конечно, не собьёт машина насмерть? И почему музыка – это так хорошо, и книги – это так хорошо, и природа – это так хорошо, а вот жизнь – это так никак. И почему так хочется чего-то, но его не будет, зато будет то, чего не хочется, и оно тебя ненадолго порадует, но уж слишком ненадолго, а то, чего хочется, не порадует, ведь его не будет, а порадовать оно могло бы очень сильно, не в пример сильнее того, что будет. И почему потом станет горько, потом – всё равно, потом – опять чего-то захочется, и опять его не будет. Или покажется, что вот оно, желаемое, ты его схватишь, но это окажется не оно, а то, что всегда и бывает, только в новом фантике. И мне очень хочется плакать, но всё так смешно вокруг меня, что плакать не над чем, и я уже почти ненавижу людей, которые меня веселят – ведь они веселят меня историями из моей собственной жизни, и мы вместе над ними смеёмся, а потом мне хочется плакать, но над всем, над чем можно поплакать, я уже посмеялась. И остаётся только начинать грызть ногти. Или выйти голой на лестницу, но это уже было, а плагиатом я не занимаюсь, да и грызть ногти – это тоже уже было, так что остаётся только ждать. Ждут все, но это и спасает – невозможно украсть у всех воздух, конечность существования и ожидание, ведь они всехние – и ничьи. Никто и никогда от меня этого не услышит, а я бы очень хотела, но слишком велико искушение заплевать человека за свои же слабости, слишком хорошо знаю я механизмы формирования самооценки, слишком опасно давать кому-то ключи и отпечаток для идентификации от своей души. Слишком банально страдать, слишком это пафосно и без постмодернинки, слишком по-детски и по-девичьи, и поэтому будем ржать в лицо всем, кто в нас плюнет – чтобы им казалось, что нам так же весело, как и им, втаптывать в асфальт свои переживания. Себя. А то что это за снобство, господа – не позволять себя унижать? Нам таких не надо! Вот повесьте на позорный столб и закидайте камнями всё лучшее, что в вас есть – и тогда мы признаем вас своими. Мы дадим вам слово, мы вас выслушаем, но попробуйте только сказать что-то светлое и романтическое – на дыбу! Попробуйте только заикнуться о том, что у вас есть слабости, которые вы называете чувствами – на костёр! Попробуйте попытаться осмелиться заявить, что вы желаете захотеть выбраться из дерьма, в которое мы вас пихнули – на кол таких, на кол! Улыбайтесь, и мы тоже будем улыбаться, и никто никого не тронет, и скоро вы и сами будете кричать "Повесить!" тем, кто не смеётся, когда вы на них морально ссыте. Ой, повеселимся мы тогда! Ой, построим из себя интеллигентов! А потом мы уйдём из этой системы, потому что она нам так же противна, как и вам. И мы будем нормально жить и радоваться. А вы – нет, потому что мы вам этого не позволяли. А вот сдохнем мы – так занимайте нашу нишу, у вас будет ещё лет пять. И плодите очерствение дальше, откладывайте яйца скорби – ой, что это мы, так ведь говорят только пафосные и глупенькие подростки, а мы скажем нормально, по-взрослому – срите нашим дерьмом на головы ваших знакомых, да, это мы хорошо сказали, потомки нас не забудут. Они будут нас цитировать и тихо писать кипятком от гордости приобщения к нам. А потом, глядишь, и сами выдадут что-нибудь этакое, и будут гордиться уже приобщением к себе самим, как вот мы сейчас.
Тьфу, самой противно. Уж лучше совсем не думать.